Небо воет

Громом трещит, разрывается в клочья, жаляще, едко воет небо, что раньше дышало спокойно, свободно, просторно. Это жуткая, мерзкая война. В самом центре пожара без памяти стонет свергнутый дух мирных граждан. Улыбки прохожих притворны — сжимают сердца, колют в лёгкие, режут по коже холодом. Тридцать минут шаг за шагом по улицам, стёртым осколками мин, — и в глазах сухо жжёт память, отрывки, что связаны с этим городом. Здания без фасадов, снесённая напрочь стена, скелеты сгоревших машин. Пепел в ладонях, сухость во рту. Тени минувших когда-то счастливых дней теперь призрачны, неуловимы, словно и не было их. И тебя словно здесь не встречали. Словно не было никого. И больше не слышен цепляющий смех тех детей, которые звонко играли с ветрами. Бежали, шептались, кричали, мечтали, никогда не молчали. Жили без страха, без знаний о комендантском часе, вое сирен, мёртвых телах, о «градах». Жили спокойно и страх «не понаслышке» не ощущали. Дети, которые ничего не знали «не понарошку» о минах и крупнокалиберных автоматах. Дети, которые дышали. Сейчас воздух пропах кровью павших людей, чьи судьбы мерцали белым пламенем на полотне, сотканном нитью времени и грёз, обещаний, слёз и раскаяний. Кровь смоется, сотрется, впитается, растворится. Обязательно… Но не сейчас, не сегодня. Пройдет много лет, много ещё пуль коснется человеческой кожи, взвоет отчаянно много людей. Пока однажды кверху, к жухлому, измазанному сажей небу не будет поднят взор остывших от жажды крови. Пока, наконец-то, солнце не встанет между тучами, разорванными снарядами, и человеческим разумом сгоревших судеб. Только лишь верь в это, знай это, об этом моли. Только храни надежду в иссушенных легких и сердце. Только храни, — и так обязательно будет.