Clocktower

В глубине старого леса, в который никто не рисковал заходить, находился заброшенный театр. Одинокий мужчина — кукловод построил его незадолго до своей смерти. Он ставил только одну постановку, в которой участвовали все его марионетки. Хозяин был воплощением жадности и в наказание за все его грехи театр был сожжён. Всё, что осталось от здания, это небольшая башня с часами, а внутри одиноко тосковала наполовину сгоревшая кукла. Огнём были стёрты воспоминания. Люди забыли о театре. Единственным напоминанием о нём было разносившееся по лесу тиканье часов, с каждым днём становившееся всё тише и тише. Однажды, когда стрелки почти остановились, пепел бывшего здания закружился и начал собираться в очертания человека. Вспышка яркого света, будто само солнце взорвалось, и, вот, вместо пепла уже можно увидеть молодого юношу. На бледной коже виднелись пятна гари, а чёрные волосы, длиной до лопаток, были немного растрёпаны. Парень попытался пригладить их руками, но после нескольких неудавшихся попыток бросил это бесполезное занятие. Взглянув на часы, его изумрудные глаза расширились от ужаса — секундная стрелка еле шевелилась. Юноша тут же развернулся и побежал к винтовой лестнице. Быстро сбежав по ней вверх, он направился к часовому механизму, мастерски покрутил нужные шестерёнки и через секунду раздалось громкое тиканье. Юноша вздохнул с облегчением. Скрипят шестеренки в башне с часами, а значит, она еще существует. Часы никогда не должны встать и я день ото дня слежу за этим. Признаться, здесь довольно одиноко. Единственный мой собеседник — это более-менее уцелевшая марионетка. Мне с трудом удалось привести её, а точнее его, в нормальный вид. Одежда была порвана, на лице и руках виднелись трещины, некоторые пряди светлых волос, длиной так же как у меня — до лопаток, были короче остальных, видимо, огонь их подпалил. Но в сравнении с прошлым видом марионетки, этот был весьма сносным. Я часто делился с куклой своими мыслями, но он, почему-то, никогда не отвечал. Зато был очень внимательным слушателем. — Пора проверять часы. Подожди меня здесь, — попросил я марионетку. За всё годы моего пребывания в заброшенном здании я так и не смог придумать ему имя. Протерев механизм от пыли и смазав некоторые шестерёнки, я не спеша направился к выходу. И так день ото дня. Вернувшись в комнату, я уже было хотел пожаловаться кукле на скуку, но не нашёл своего друга. Куда он делся? Внезапно мой слух уловил мелодию. Выйдя на улицу, я смог лучше расслышать её. Похоже, звук доноситься с завода. Надо бы проверить. Вот я уже стою возле двустворчатой двери, но почему-то всё не решаюсь зайти. А вдруг, мне не стоит видеть, что там? Но музыка такая приятная, хочется узнать, кто её играет. Не выдержав любопытства, рука сама потянулась к ручке и открыла дверь. Увиденное поразило меня. Посреди комнаты сидел мой верный собеседник, а вокруг находилось ещё несколько абсолютно новых кукол. В помещении не было ни одного музыкального инструмента, но мелодия была отчётливо слышна. Я буравил взглядом куклу не меньше пяти минут, но, так и не поняв, что здесь твориться, просто развернулся, закрыл дверь и направился к сгоревшему театру. В конце концов, моя задача состоит лишь в том, чтобы следить за башней, а марионетки пусть делают что хотят, лишь бы не мешали. Когда театр в лесной глуши был окончательно всеми забыт, он вдруг ожил, запел человеческим голосом, разнося эхо. Марионетки создали новую историю собственными руками. Пока их единственным зрителем был зеленоглазый юноша — часовщик, но однажды… Я уже проверил часики, а значит, марионетки вскоре вновь устроят представление. Это всегда одна и та же пьеса, но с каждым разом я замечаю мелкие детали, на которые не обращал внимания раньше. Мелодия заиграла. Началось. Подойдя поближе к сцене, взгляд уловил ещё одного зрителя помимо меня. Это был мальчик лет двенадцати. Но театр заброшен уже несколько лет, все забыли о нём, плюс он в самой глубине леса. Откуда здесь взяться ребёнку? Может, заблудился? Размышляя, что мне делать, я и не заметил, как пьеса закончилась. — Они словно живые. За всё представление мне так и не удалось увидеть ниточки, привязанные к куклам. Это волшебство? Этот мальчик так тихо ходит, что я даже не заметил его приближения. И давно он стоит рядом со мной? — Как тебя зовут? — спросил я у ребёнка. — Рицка. Так как они двигаются? Рицка показал пальчиком на марионеток, которые уже остановились. Сидя на сцене, они, как живые, смотрели на нас с любопытством. Словно теперь мы играем спектакль. — Не знаю, может, действительно по волшебству, — присев на корточки рядом с мелким, я наклонил голову набок и задал ещё одни вопрос: — Как ты здесь оказался и зачем пришёл? — Я просто шёл куда глаза глядят. — Куда глаза глядят? — Да, мне уже всё равно где быть, — Рицка завёл руки за спину и грустно посмотрел на сцену. — Почему тебя это не волнует? Неужели, тебе некуда идти? — Меня выгнали из города, в котором я раньше жил. Дядя, а вас как зовут? — Какой я тебе дядя?! — возмутился я. — Слишком молод я ещё для дяди. Нисеем зови. А за что выгнали? Рицка выглядел вполне миролюбивым ребёнком. Фиалковые глаза не излучали никакой злобы. За что люди его города могли невзлюбить и даже изгнать мальчишку? — Вот, — мальчик закатил рукав рубашки и показал мне свою левую руку. От локтя до запястья виднелись шрамы в виде букв, которые вместе составляли слово «Loveless». — Шрам у меня с рождения. Жители города сказали, что от ребёнка с таким странным родимым пятном ничего хорошего ждать нельзя. Потом пошли слухи, что я приношу несчастья и, в конце концов, меня выгнали. С каждым словом лицо Рицки становилось всё печальней и печальней. Повисла неловкая пауза. — Со мной никто не общался, а теперь одиночество стало ещё сильней. Нисей, ты тоже один? Рицка смотрел мне прямо в глаза. Внезапно в душу закралось приятное чувство, словно от осознания того, что я не единственный такой, что существует человек с таким же тяжким грузом одиночества, мне стало легче. — Теперь не один, — я улыбнулся, потрепал Рицку по волосам и взял его за руку. — Хочешь, покажу тебе, как устроены эти часы? Глаза Рицки загорелись любопытством и счастьем, и он впервые за время нашего общения улыбнулся. — Хочу! Рицке некуда идти, и до этого он был нелюбим всеми, а мне уже надоело говорить лишь с марионеткой. Так почему бы нам не скрасить тоскливую жизнь обществом друг друга?