Должен быть один

Район Гринфилд был не по пути. Он был просто по прямой. Генри Томасино давил педаль газа, вцепившись в руль побелевшими пальцами. Руки его дрожали. Холодный вечерний воздух, подсвеченный десятками слепящих фар, неоновыми вывесками и светофорами, лился в салон сквозь открытое окно. Без труда находил швы в ткани дорогого костюма и жгуче кусался. Но не тушил тот пожар паники, что полыхал под кожей, с ужасающей грацией извиваясь в такт саксофону из радиоприемника. Мужчина тревожно жевал сигарету, не ощущая запаха, вкуса табака, уверенный, что весь пепел давно осыпался на колени — он не помнил ни того, как щелкнул зажигалкой, ни того, которая из череды глубоких затяжек смогла приструнить бешено-колотящее сердце. Замкнуть собственное дыхание в цепь повторяющихся пряных вдохов-выдохов всегда помогало успокоиться. В последнее время Генри Томасино покой перестал даже сниться, а он в свою очередь отчаялся грезить о нем. Приходилось быстро учиться жить с тем, что есть. Тешить себя мыслью, будто некому раскрыть его грязный секрет, было с самого начала слишком наивно — у мафии длинные руки. А что сеньор Томасино скрытный и малообщительный лишь подкормит вовремя брошенное зерно подозрений. Тем более, благодатная почва для взращивания уже готова. И не кем-нибудь, а им самим. Сигаретный фильтр заскрипел между сжатыми зубами. Генри дал по газам, машина послушно рванула вперед по шоссе. У него не было ничего. Только смутный, чертовски рисковый план, как обогатиться на территории новой «семьи», два килограмма кокса в потертом чемодане, что лежит на соседнем сидении, собственный страх, перехватывающий дыхание, подобно глотку ледяной воды. И адрес Вито Скалетта, выведанный в монтажке неподалеку. За последние годы Вито очень нехило поднялся. О нем судачат по району, знают по имени, знают, кто он и на кого работает. Некоторые знают даже то, что сам Вито предпочел бы забыть. Приятная сторона такой известности — скидки и уважение; неприятная — информацией владеют многие, а, значит, и заполучить её могут все. Генри умел быть и обаятельным, и убедительным. Иногда позволял своему идеально-итальянскому костюму заявлять о себе, иногда — кольту. В монтажке обошлось костюмом. У небольшого дома с американским флагом он резко затормозил, оставив на асфальте чернильные полосы жженой резины. Генри кинуло грудью на ремень безопасности, а потом с обратной силой впечатало в кресло. Чемодан с наркотой соскочил с сидения и упал под бардачок. Водитель, что следовал позади, вынужденный теперь объезжать круто остановившуюся машину, показал неприличный жест рукой. Но Генри не видел — его глаза были закрыты. Ремень плотно прижимал к сидению и дарил какую-то странную уверенность в том, что защищает. Что реально сможет остановить пулю, летящую в сердце, — сейчас как никогда прежде боящееся замереть в тишине. Генри приоткрыл глаза — в лицо ударил яркий, ослепительный свет от автомобилей, следующих чинной вереницей по встречной полосе. Ему сигналили сзади, плотно и гулко, мигали фарами, недовольно — он буквально слышал ворчание — но объезжали. Саксофон, поперхнувшись радиопомехами, замолчал. Генри повернул голову в сторону дома. Бело-синее полотнище со звездами шевелил ветер, мягко перебирая складки. Почему, интересно, американский флаг? Почему не итальянский? Хотя Гринфилд всё-таки не Маленькая Италия — ни к чему тут кричать, откуда именно ты приехал пытать счастья в Страну Свободы. Дверь открылась, на крыльце показался Вито Скалетта. Запахнувшись в домашний халат, он сбежал с лестницы и подошел к машине. Нагнувшись к окну, он чуть улыбнулся, узнавая. — Я-то всё думал, из-за кого переполох на улице, а это ты. — Да вот… мимо проезжал, — вяло ответил Генри. Если сейчас Вито спросит, что он делает здесь, в спальном районе, он не найдет ответа. Но Вито не спросил. А предложил выпить. *** Кухня холостяка и человека, который заходит домой только ради сна или переодеться, — жалкое зрелище. Пустые упаковки от фаст-фуда с маркировкой забегаловки, что через дорогу, банки выпитой колы, пива, коробки из-под пиццы, мятые салфетки, пепельницы или даже кружки, полные окурков, разумеется, горы грязной посуды. Генри порадовался, что содержит горничную и — спасибо её трудам — ничего подобного на своей кухне не видит никогда. Вито сполоснул тарелку, уложил на неё два сэндвича и предложил угоститься, пока сам займется бутылками. С безразличием, которое не стоило проявлять, зная наполнение потертого чемоданчика, Генри откинул его в кресло, и присел к столу. Он жевал предложенную закуску, не ощущая вкуса. На самом деле есть не хотелось, скорее наоборот — его мутило и ощутимо подташнивало. Страх крутил нервы, выключая его из реальности, запирая в одной клетке наедине с собой. Когда Вито аккуратно потрепал его за плечо, Генри не сразу сообразил, что надо отреагировать. Он вымученно улыбнулся, перехватывая вопросительный взгляд темно-синих глаз. Вито подал бутылку пива. Стекло было обжигающе-холодным, под ладонью — тонкий лед, который мгновенно плавился, соскальзывая прозрачными каплями на столешницу. Генри торопливо хлебнул пива, раз-другой. — Ты первый гость, которого я принимаю тут, — произнес Вито. — А как же Джо? — Говорит, что ехать далеко. Да и жалуется, мол, ближайший бордель вовсе не ближайший. Так что обычно я к нему. Но сегодня мне захотелось тишины, я остался дома, думал, отдохнуть в свободный вечерок, а тут… Вито говорил и говорил. Его итальянский акцент был приятен и мил слуху. В другое ухо мелодично тренькала акустическая гитара из радиоприемника, чей-то бархатный тенор душевно пел о любви. Генри пил пиво, забывая закусывать. В конце концов, он даже немного расслабился. Голос Вито обхватывал так же плотно и успокаивал с такой же уверенностью, что ремень безопасности. Семь лет назад Вито спас ему жизнь. И наверняка пожалеет об этом, как только узнает гнусную правду. «Если узнает» — мысленно поправил себя Генри, ощущая на языке вместо горчащего солода желчь. — Эй, что-то случилось? — обеспокоенно спросил Вито. Генри молчал, сжимая пальцами стекло бутылки. Хотелось услышать хруст. Хотелось осколки в кожу. Хотелось, чтобы больно. Хотелось, чтобы кровь. От ощущения собственной омерзительности стало тошно и гадко, словно он вывалялся в нечистотах, нашел покой на дне выгребной ямы, зная, что там его точно никто не побеспокоит, что там никто не станет его искать. Ненависть к себе охватила мгновенно, перешибая дыхание, застревая криком в горле. Судорожным движением Генри дернул галстук вниз, ослабляя тугой узел. Освобождаясь от тканевой хватки воротника, он расстегнул пару верхних пуговиц рубашки. И действительно вздохнул свободнее, с облегчением. Второй за вечер приступ удушья неприятно растревожил его. Проигнорировав вопрос, Генри попросил курить. Похлопав себя по карманам, Вито выкинул на стол открытую пачку. С зажигалкой вышла заминка. Пока Скалетта искал её по кухне, Генри задумчиво крутил пачку в руках. Целлофан съежился, измялся, краска на многочисленных сгибах картона скрошилась, видать, давно Вито таскает её без дела. Хотя сам курильщик со стажем. — Вито, — позвал Генри, сунув сигарету в рот, — а для тебя эта пачка наполовину пустая или наполовину полная? — О, уже потянуло на философию, приятель? И это всего лишь после двух бутылок пива… — хмыкнул Скалетта и активно зачиркал найденной зажигалкой, проверяя работает ли. Когда показался более-менее устойчивый огонек, Генри потянулся через стол. Вито услужливо запалил кончик его сигареты, потом своей. По комнатке поплыл сизый дым. Генри курил быстро, жадно, в глубокий затяг до дна легких; Вито — в своё удовольствие, выпуская летящие под потолок призрачные колечки. — Наполовину пустая. Выпустив табачный дым носом, Генри кивнул. Он всё понимал и не ждал другого ответа. Конечно, пустая, — ведь такому, как Вито Скалетта, всегда и всего мало, всегда и всего недостаточно. Всегда хочется большего. Генри, в свою очередь, хотелось бы надеяться, что когда-нибудь Вито сможет удовлетворить свои непомерные амбиции и не погибнуть, пытаясь. Нужные таланты у него имеются, а семья точно позаботится насчет области для их полноценного размаха. Вито — ценный кадр, верный и исполнительный. И что самое главное, он готов нести наказание за совершенные ошибки. В нем нет страха. Война воспитала стальной характер, отшлифовала, залатала дыры в сомнениях, избавила от общечеловеческих слабостей, зато подарила свои, уникальные. Праздничные взрывы фейерверков на Рождество неизменно вгоняют Вито в мрак тяжелых воспоминаний. В такие моменты Генри благодарен своему отцу за то, что тот отослал его из Италии, в иные — горько сожалеет об упущенном шансе стать лучше. Впрочем, убитым он может стать и здесь — на другом континенте, спустя годы после окончания мировой войны, получив пулю на войне другого масштаба и совершенно других целей. Подавив тяжелый вздох, Генри смял окурок в блюдце среди прочих. Вито молча допивал своё пиво и смотрел в окно. Зажатая между пальцами, его сигарета медленно таяла. Столбик пепла всё тяжелел, кренился вниз, пока, наконец, не осыпался. — Слушай, Генри, — вдруг произнес Вито, отряхивая колени, — в чемодане, который ты принес с собой, то, что я думаю? — Да. Партию надо завтра толкнуть. Вито развернулся к столу. Он затушил остатки сигареты и взмахом руки развеял облачко дыма, что висело между ним и Генри. Тот потянулся к пачке, желая снова закурить и укрыться за завесой табачного дыма. Вскинувшись, Вито с легким хлопком прижал ладонь Генри к столешнице. Генри удивленно моргнул. — Объясни мне, что происходит, — потребовал Скалетта. — Ничего. Вито сощурился. И с силой сжал пальцы Генри. — В последнее время ты сам не свой — дерганный, нервный, постоянно оглядываешься, стал рассеянным. Куришь, точно паровоз, пьешь, как лошадь. И не говори мне, что всё в порядке, ясно? Поэтому давай еще раз: что происходит? — Я же ответил тебе… — предчувствуя, в какую сторону могут уйти подобные вопросы, Генри дернулся в попытке освободить руку, но Вито уцепился сильнее, позволяя лишь поморщиться от досады. — Отпусти. Мне больно. — Просто ответь. — Это допрос? — взвился Генри. В груди защемило, стоило такому протокольному слову мелькнуть в речи, стать будто бы заново услышанным, по-новому понятым. Из собственных уст, произнесенное своим голосом, оно звучало ужаснее во сто крат. Мгновенно вместо уютных деревянных панелек виллы Скалетта его обступили казенные стены, обшарпанные, с облупившейся краской, угрюмые и мрачные. Безнадежные. Они сужались, давили точно многотонный пресс, которым уничтожают машины на свалке. За считанные секунды разгоревшаяся паника стремительно выжгла воздух, удушение захлестнуло горло петлей, страх требовал вымещения, бегства, спасения. Чужие пальцы, сжимающие руку, казались уже защелкнутыми на его жизни наручниками. С беззвучным воплем Генри резко вскочил, стул с грохотом опрокинулся на пол. Судорога прокатилась по мышцам ног, до самого паха, его повело в сторону. Благо, Вито поднялся в ту же секунду, что Генри, и, обхватив того за плечи, не дал упасть. — Мадонна… — выдохнул Вито. Обеспокоенность за странное поведение приятеля сменилась реальным страхом за его рассудок и жизнь, стоило собственными руками ощутить пробившую его тело дрожь. — Уговорил, больше ни о чем не спрашиваю. Генри молчал, смотря в пол, на свои лаковые, идеально-начищенные остроносые туфли. Потом перевел взгляд на тапочки Вито. Тот стоял рядом, близко-близко, широко расставив ноги, на плечах чувствовалась тяжесть ладоней, а из распахнувшегося до середины груди халата — стоило непроизвольно принюхаться — тянуло легким одеколоном вперемешку с табаком, конечно. Так по-домашнему уютно, неосязаемо-тепло. Квартира Генри из неочевидного могла похвастаться только прослушкой, установленной спецслужбами, а он, ясное дело, не мог болтать о ней. Да и не хотел. Поэтому все деловые свидания назначал в парке неподалеку. — Знаешь что, — вдруг начал Вито. Генри поднял голову, заглядывая на него. Небольшая разница в росте чуть скрасила смущение. Но только чуть. — На самом деле не так уж важно, что тебя тревожит, я просто хочу, чтобы ты знал: ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью. Я сделаю для тебя всё, что смогу. Благодарность за эти слова, точно горячий сигаретный дым, наполнила легкие и всю грудную клетку. Генри не верил, что Вито спасет его или простит его, но испытывать к нему равнодушие после услышанного он уже не мог. — Это много значит для меня, Вито. Спасибо. Генри сделал над собой усилие и улыбнулся. Неловко, словно только-только научился, но, как хотелось бы верить, достаточно искренне. Вито кивнул. И отшагнул назад. Оставшись без поддержки, Генри качнулся на нетвердых ногах, слепо пытаясь упереться ладонью в стол. Зная и чувствуя, что промахнется, бесславному падению он предпочел инстинкт утопающего и потянулся к Вито. Тот великодушно подал руку. Сегодня он столько раз собственной наглостью коснулся Генри, что нарваться на ответное прикосновение стало необходимым. С готовностью один позволил другому прильнуть к себе, позволил найти такую нужную в эту секунду опору. Вито опустил голову, его взгляд уткнулся в каштановую макушку. Генри не мог стоять ровно, он цеплялся за халат Вито дрожащими пальцами, — пьяный, вусмерть уставший, до дна измученный страхами. Столько вариантов, но Вито дал слово не спрашивать. Вито Скалетта не прощал слабостей себе. Он ненавидел себя за это, но их проявление у кого-то извне не вызывало отторжения или неприязни. Наверное, слишком понимал, наверное, слишком привык заступаться за сестру, утешать, ласково обнимая за плечи, помогать матери, пожилой соседке. Женщины учат особой чуткости, той самой, что помогает видеть в слабости силу. Вито было уже не важно, куда на самом деле ехал Генри или откуда шины его автомобиля начертили по городским улицам и проспектам собственную дорогу из паники и страха. Вито было важно, что он смог остановить этот бешеный забег из ниоткуда в никуда теплом своих рук. Даже если бы Генри мог уйти, если бы был в состоянии вести машину, Вито не позволил ему совершить и шага за порог своего дома. — Не уходи. Шепот показался мелодичным переливом струн гитары под умелыми пальцами, неуловимым эхом в густой темноте. Хотелось ослышаться. Сердце испугано подскочило к горлу, пальцы сильнее вцепились в махровую ткань халата. Генри поднял голову, едва ощутимо чиркая кончиком носа гладко-бритую щеку Вито. — Что? — Останься. Произнес тот же шепот близко-близко, острой иглой забираясь под кожу, впрыскивая яд надежды прямо в кровь. Вито медленно склонился к Генри. Покрытый ледяными мурашками, он каждую секунду ожидал признания в том, что его связь с федералами уже не секрет, что его раскусили, что про него узнали, что его сейчас убьют. Умирая в десятый раз где-то глубоко под тканью черного пиджака, Генри всё равно дрожал, не в силах скрыть ни своего страха, ни той глупой надежды, что уже попала в сердце, и которое теперь пыталось верить, будто Вито его спасет. Спасет снова. Генри не хотел верить. Он не хотел мучительно умирать в ожидании конца. Всё вдруг стало неважно — только личный покой в тишине и забвении на дне глухого ящика имели хоть какой-то смысл. Генри заглянул Вито в глаза и приготовился просить смерти. На подбородок легли шершавые пальцы — точно такие же, как его собственные, привыкшие к оружию, нажимающие на курок без сомнений и трепета. Но всё-таки в его руках не было такой аккуратной нежности. Пальцы Вито прошлись под нижней губой, очертили овал лица, коснулись скул, скользнули за ухо, в волосы. Вито мучил прямым взглядом, молчанием и обжигающей невозможностью своих прикосновений. Генри приготовился кричать, не в силах более переживать истерику с сомкнутыми в плотную линию губами. Он слишком устал быть спокойным. Но едва он приоткрыл рот, его накрыли влажным жаром требовательные губы. Дернувшись назад, мужчина уперся затылком в ладонь. Мягко придерживая голову Генри, Вито настаивал на поцелуе. И получил его. Жадный, глубокий, хищный до ощущения, что за неповиновение по губам, по горлу клацнут зубы, рассекая кожу в кровь. Генри прерывисто дышал, ощущая, как электрический ток ярко льется по уничтоженным в ожидании немилосердного конца проводам его нервов. Наполненные цветом темной ночи глаза Вито тускло мерцали уверенностью. Генри счел, что её вполне хватит на двоих. Вито ничего не потребует от него взамен. Но даст гораздо больше, чем может себе представить. Мир завертелся с угрожающей рассудку скоростью, Генри боялся сорваться, но плотно обхватывающие его чужие руки наполняли голову верой в то, что он устоит. Отрываясь от поцелуя на короткие вдохи, Вито с пылкостью настоящего итальянца возвращал потерянному соотечественнику давно позабытое ощущение свободы от оков собственного я, когда воля теряется в лабиринтах чужого присутствия, когда единственное желание — это длить и длить моменты гулкой пустоты блаженства, разбавленного холодными глотками торопливых передышек. Очень быстро ласки, посеченные тканью одежд, перестали приносить достаточную дозу удовольствия, чтобы ограничиваться только ими. Уверенным рывком Вито дернул пиджак с плеч Генри, сводя его руки вместе за спиной до хруста в круто завернутых назад плечах, до сдавленной боли между лопаток. Второй рукой он продолжил начатое самим Генри — развязал цветастый, дорогой галстук, покрутил, рассматривая. Гладкий скользящий материал так и просился на запястья. Связать Генри, чтоб точно не ушел, вывернуть руки, чтоб не сопротивлялся. Запугать окончательно. Нет, это не то, что хочет Вито. Отложив галстук на стол, он принялся за жилет, а потом за рубашку. Накрахмаленный плотный хлопок хрустел свежестью, пах чистотой и дорогой туалетной водой. Кожа, не защищенная более тканью, растревоженная чужими торопливыми прикосновениями, покрывалась мурашками. Генри следил за ловкими руками Вито, мысленно подсчитывал каждую опустевшую петельку. Никогда еще его не раздевал другой мужчина, но сейчас Генри не испытывал ни смущения, ни неловкости. Он, словно выжженная полуденным солнцем пустыня, совершенно безжизненная, просто благодарная, что в момент исхода своего последнего дня она будет не одна. От границы брюк вверх по животу, груди и на плечи проскользили ладони Вито, счищая с тела рубашку, жилет и пиджак. Всё это осталось на спинке стула, а самого Генри потянуло за ведущей рукой в недра дома. Слепо пошатываясь и запинаясь в темноте, он просто шел туда, куда его пригласили, и упал на спину, лишь только ощутил под коленями удар. Спина окунулась в мягкий плед, неряшливо скомканный на неубранной со сна постели. Можно было бы осмотреться, как живет Вито, но Генри напряженно следил за хозяином невидимых, неважных апартаментов, хозяином обстановки и хозяином своей собственной воли. Или неволи. Забравшись на постель, Вито навис над Генри и, придержав за подбородок, завладел приоткрытыми губами, аккуратно проникая между зубами гибким языком. И только после стона позволения или мольбы пробуя глубже, наглее. Его ладони обдали жаром шею, ключицы, плечи до самых запястий, размазывая страх и стыд, делая их тоньше, нереальнее собственной обволакивающей властью. Вито целовал медленно, вдумчиво, растягивая мгновения в клейкую вечность, считая пульс на обхваченных пальцами запястьях, и думал-думал о том, что будет дальше. В голове царила восторженная гудящая пустота, широко-раскрытые глаза мужчины под ним были темны от желания, а запах его тела и вкус его поцелуев опьяняли до похотливого безумия. Когда Генри, приподнявшись на локтях, сам потянулся к Вито, тот почувствовал, что получил карт-бланш. Возвратив его на подушки, Вито стряхнул халат и забренчал пряжкой брюк. В темноте и из-за собственного терпения грубыми рывками выдергивая ремень из шлёвок. Хриплым шепотом Вито попросил Генри поднять ноги, чтобы иметь возможность стянуть с него штаны. Генри подчинился, уже во всем положившись на Вито, не желая ни за что отвечать и, уж тем более, нести ответственность. В том числе за самого себя. Страсть захватывала и оглушала, точно обрушившаяся на берег высокая волна, синие, как глубины океана, глаза топили любое сомнение, любой вопрос, стоило один раз моргнуть, а та истовость, и тот жар, с которым сеньор Скалетта делал всё, за что брался, не оставляла надежды на спасение от него. Лучше него, будто никого и нет. И если уж суждено ответить перед семьей за предательство, то пусть Вито нажимает на курок, пусть Вито забирает его жизнь, пусть в последний миг они будут так же, как сегодня, как сейчас — только вдвоем: приговоренный и палач. Вито отвлекся от своего ремня, почувствовав, что его запястье обхватили пальцы. И замер, наблюдая, как преданно глядя в глаза, Генри целовал его руки, вбирая губами жесткие, привыкшие к оружию, подушечки пальцев, собирая остаточный вкус сигарет, ласкал языком шершавые костяшки, сбитые десятками уличных нокаутов. Едва ли это могло означать просьбу остановиться, пока всё не зашло непростительно далеко, — Вито боялся только этого, только отказа и только единственную секунду. Он накрыл собою Генри, вжимая в простыни, завел его руки за голову. Для верности прижав обратной стороной запястий к железным рейкам кровати, Вито соскользнул вниз. Прихватывая кожу губами, он чувствовал дрожь Генри, будто она была его собственной, и спешил успокоить, ласково оглаживая его податливое тело по всем изгибам. Но не очень-то торопился заканчивать мучительные прелюдии. Растягивал удовольствие в ожидании, когда его попросят о большем? Воистину Вито Скалетта чудовищен. Его раскаленные ладони скользили по коже, оставляя после себя горящие полосы незримых следов, которые Генри ощущал еще пару лишних секунд, с трудом сдерживая стоны поражения. Заметив это, Вито сделал всё, чтобы Генри прекратил наглухо запираться внутри своей оболочки. Он хотел слышать. А Генри и так достаточно намолчался, пока они пили пиво на кухне. Не взять его там, распахнув дорогой костюм треском вырванных пуговиц — вот что было невыносимым. Окунувшись в секунды своего тогдашнего негодования, Вито перевернул Генри на живот. Стоило больших усилий проигнорировать вспыхнувший огонек паники в его глазах. Запоздало попытавшись вырваться, Генри едва смог приподняться на локтях и коленях. Но едва сделав это, он замер, опаленный, потерявший способность дышать. И сам вернулся на место, прогнувшись в спине, чтобы ягодицами продолжать прижиматься к паху Вито. Выпрямившись и уложив ладони на поясницу, Вито потянул Генри за белье на себя, сделал пару движений бедрами, верно указывая, что намерен делать дальше. Ткань жестко терлась о напряженный, пульсирующий член, ослабляя самоконтроль до нулей, до жажды немедленного утоления, но Вито держался, лишь злонамеренно замедляя темп, продлевая контакт, вжимаясь плотнее, жестче. Хотелось, чтобы Генри сдался первым. Кожа под пальцами стала влажной, округлые плечи матово блестели от пота, Вито видел, как он сгребает простыни в кулаках, смутно представляя, что творится в разлохмаченной каштановой голове. Генри кусал губы и глухо задыхался именем. У него не было ничего, кроме этого имени, которое после выдоха, торопливого глотка воздуха, он заново чувствовал во рту вместе с пониманием: он должен кричать. Кричать это имя, снова и снова, вдыхая-выдыхая, срывая голос до хрипа до беззвучной мольбы, кричать так, чтобы докричаться до Вито, до его веры. Конечно, он сдался первым. Единственным рывком Вито стянул с него белье. Генри хочется скулить и он скулит, зажимаясь, когда желанные пальцы скользят по его возбужденному до боли члену. Вито сомкнул кулак, поджимая выступающие венки, и медленно повел по стволу от основания к головке. На плед густо закапало. Вито с силой закусил кожу в месте, где плечо переходит в шею — вскрикнув от острой неожиданности, Генри передернулся. Вито пресек его попытку зарыться пылающим лицом в подушку и, потянув за собой, заставил выпрямиться, встать на колени, прижаться сильнее. Ощущая жаркое дыхание за ухом, и чувствуя руки, плавно оглаживающие его член, дразняще и так невыносимо, Генри был уже готов кончить. Всё его тело — снаружи и внутри — пульсировало жаром, по коже струился пот, очерчивая выступающие, сведенные судорогами ожидания мышцы живота. Вито гладил его там, ниже и выше, поджимая пальцами твердые соски, обводя их коротко стриженными ногтями. Дыхание давалось тяжело, точно его пытали удушьем. Генри размеренно вдыхал-выдыхал ртом, осушая губы, быстро и часто их облизывая. Увлеченный этим, он не сразу понял, что от него хочет Вито, когда его рука обхватила запястье и повела вниз. Переплетя свои пальцы с пальцами Генри на его члене, Вито несколько раз плавно повел рукой, навстречу двигаясь бедрами, вот-вот готовый втолкнуться в тело, отделенное от него тканью нижнего белья, и удовлетворенно заурчал, услышав стекающий с закушенной губы стон. Собрав белесую вязкость в ладонь, он позволил расслабленному Генри лечь грудью обратно на постель. Пока тот шумными вдохами приходил в себя, Вито смазал член его спермой, надеясь, что этого хватит. Потом стянул с себя влажное белье и, обхватив Генри за лодыжки, развел его ноги в стороны. Забираясь сверху, Вито плавно вел ладонями по икрам, бедрам, добравшись до внутренней стороны, с силой вжался пальцами в кожу, ухмылкой оценив всхлип. Точно останутся синяки. И никто не будет знать, что они вообще там есть. Никто, кроме него. Генри податливо стелился под прикосновения, извиваясь в нетерпении, не опасаясь никакой грядущей боли и неудобств, желая лишь звенящую пустоту в голове. Он знал, что Вито будет способен подарить её, так может, не случайно приехал именно сюда, именно к нему? Выпивка была хороша, но этот мужчина выжжет его до основания, выжжет его наверняка. Плотно прижав собой к постели, Вито толкнулся в тело влажными пальцами. Генри коротко вздрогнул, поджимая пальцы ног, обессилено чувствуя, как плавно раздвигается под напором. Он зашевелился под Вито, хватая его за свободную руку, желая его поцелуя — извернувшись, Вито с удовольствием ловил губами стоны Генри, пальцами проникая в него глубже, восхитительно-подвижно ввинчиваясь в горячий жар. На очередном прерывистом вдохе Генри поперхнулся, сорвавшись в хрип, среди его шипения Вито услышал мольбу, что ломает последние рубежи. Всякие рубежи. Проникающая боль была желанной, Генри заерзал бедрами по простыням, подстраиваясь, жадно впитывая каждый её миг, каждый сантиметр, что заполнял его до тесноты невозможного невозможно медленно. Теряя чувствительность, обмирая всем, что есть внутри от сладкого ужаса проникновения так глубоко в себя, он насаживался, с хриплым стоном прогибаясь в спине. Дыхание Вито оседало на влажных плечах, ладонями он накрыл сжатые кулаки Генри, проталкивая свои пальцы между его. Упираясь всем весом в переплетение рук, Вито осторожно отдалился, чтобы через мгновение погрузиться вновь. Чуть дальше, чуть дольше задерживаясь внутри, с тягучей неторопливостью покидая, оставляя неправильную пустоту. Терзая зубами край подушки, Генри считал мгновения темноты перед глазами, когда Вито входил в него полностью, до плотного соприкосновения, учащая удары сердца в истерику, сбивая ритм дыхания, подчиняя его воле собственных движений. Это было так похоже на покоренный, загнанный страх. Но Вито Скалетта не делал больно. И поэтому Генри не боялся. Эта ласковая сила, наверное, только Вито умел применять её так осторожно. Балансирующая на острие боли нежность плавила все ощущения, оставляя за телом право хищно отзываться, толчками принимать её в себя. Генри справлялся с этим великолепно, уже не слыша своего онемевшего голоса, просто зная, что кричит, отвечает. Губы Вито складывались в очевидные глупости на родном, едва не позабытом итальянском. Некоторых слов Генри уже не понимал, но чувствовал их значение и вторил эхом. Не смысла ради, а лишь бы повторять выдохнутое на ухо жарким шепотом, выстанывать со старанием, когда в шею впиваются зубы, чтобы вспомнить их завтра, когда в зеркале он увидит алые насечки на своей идеально-итальянской внешности. Увидит и захочет стыдливо спрятать за воротом рубашки. Вито ускорился, усилил размах движений, сильнее вжимался грудью в напряженную спину Генри, пальцами в его руки, загоняя ногти в его ладони. При каждом толчке Генри приглушенно вскрикивал в подушку, отчаянно и сладко, из последних сил, изнемогая в ожидании финала. Предчувствуя его близящийся оргазм, Вито выпрямился, подтянул за собой Генри, ставя на колени. Оглаживая выступающие позвонки, Вито продолжил двигаться, короткими липкими толчками выбивая из уставшего тела последние стоны. Генри не мог больше терпеть — острые лопатки выступили под влажной кожей, плечи жилисто ощерились мышцами, он восхитительно плотно обхватил член Вито, и с долгим, сипящим стоном сладостного освобождения кончил. Сам Вито на одной из последних волн жара, толкнулся в конвульсивно сжатое тело несколько раз и, не успев вовремя отстраниться, густо излился. Он пытался шептать извинения, ладонью затирая с ягодиц Генри своё семя, но губы не слушались. Его трясло, будто в лихорадке, но он надеялся, что его простят за эту слабость. Вито повалился на Генри и выдохнул, растворяясь в накатившем на тело блаженстве. Генри Томасино под ним едва дышал. С закрытыми глазами он лежал лицом в подушке, чувствуя восхитительную тяжесть чужого тела на себе и щекочущую вязкую теплоту, что струится между бедер. Мир превратился в узкий коридор, способный впустить лишь двоих, но только на краткий миг, на единственный вздох избавления. И лишь всё было кончено, вдоль позвоночника сквозняком из незапертой двери в остальной мир пробежала тоска реальности. — Скажи мне, что ты останешься, — хрипло проговорил Вито. — Да. — А завтра? — Завтра у меня встреча, — ответил Генри. Сквозняк дохнул могильным холодом, когда он добавил: — В Линкольн-парке. — Я могу пойти с тобой? — Нет. Я должен быть один.