Жечь электричество

...Честно говоря, не стоило бы Минсоку бродить по Западным катакомбам одному, тем более, что он не взял с собой ни оружия, ни пищи, ни пустой карты, чтобы рисовать путь обратно. Черные переплетения коридоров вполне могли захватить его в свои сети, учитывая, что единственным средством защиты от неведомой опасности был слабенький фонарик на умирающих батарейках. Сказать по правде, эта вылазка действительно была очень плохой идеей, но Минсок не мог оставаться в лагере - еще день, еще ночь, и он бы устроил бунт. Ах да, стоит упомянуть - это уничтожило бы всех, кто находился сейчас под его предводительством. Атмосфера в лагере оставляла желать лучшего, подземные ходы и ветки метро давили на плечи стотонной тяжестью, Лухан все чаще кидал тоскливые взгляды на южный коридор, а Минсок не мог успокоить его, сказав, что все будет хорошо, потому что знал - не будет. Умирающая планета и жалкая кучка выживших под тонким слоем защитной коры - если бы Минсоку предложили расклад хуже, он, пожалуй, повесился бы на собственном галстуке. Галстуке?.. Не слишком нужная деталь, когда все офисы мира заполнены ядовитыми испарениями, заражены гамма-лучами, и путь наверх равняется верной смерти. Чунмен сбивается со счета - его нервирует необходимость ставить зарубки или что-то подобное, он считает это симптомом обсцессивно-компульсивного расстройства и бастует, устраивая безмолвный мятеж. Но Минсок знает, что от Катастрофы прошло ровно 88 дней. На 64 день от них ушел Ифань. Этот великовозрастный придурок взял свою игрушечную альпаку, рюкзак с нехитрыми пожитками, кинул короткое: "Все достало" и скрылся в темноте коридоров. На 65 день малыш-Тао взял за руку своего лучшего друга Сехуна и рванул следом. Ифань мигнул маячком на карте и исчез, но Минсок знает, что дети нашли его - иначе они бы вернулись. Эти мысли заставляют его злиться и снова и снова проклинать тех других. Деление простое как дважды два, но почему-то, в последнее время все чаще получается 5, и Минсок, перфекционист по натуре, готов перегрызть всем глотки, чтобы вернуть единство и идеальность. Есть они - нормальные. Есть он, Минсок, Чунмен, Лухан, Исин, Кенсу и малыш-Кай. И они - нормальные. Правильные. Их цель - выжить, они днями и ночами (если бы время еще что-то значило!..) ищут пищу и живые генераторы, прогрызая себе путь на север, к опорам башни. Это не цель жизни, но средство, и Минсок не представляет никакого другого существования. Но есть другие. Есть другие - пирующие, Пирующие Во Время Чумы, толпа отщепенцев, которые занимаются только тремя вещами: умирают от голода, убивают живые генераторы и танцуют. Пирующие не ценят жизнь и жалеют о том, что не остались там, наверху, они врубают с боем отвоеванные у "нормальных" источники энергии на полную мощность и тратят драгоценное электричество на музыку и яркий свет. И танцуют-танцуют-танцуют. Пирующие называют себя отчаянными мечтателями, но Минсок знает, что они просто придурки, которым не дорога жизнь - не только своя, но и других. Это инстинктивная ненависть, потому что нормальные и пирующие ведут жестокую, кровавую борьбу за каждый генератор, за каждую неисследованную ветку, за каждый темный коридор... Минсок ненавидит их. К ним ушел Ифань и малыши, и теперь они танцуют там тоже, умирая быстрее, втаптывая себя в грязь и насмехаясь над последним даром с небес. Минсоку, правда, не стоило идти в Западные катакомбы одному. И пересекать линию бывшего 94-го шоссе тоже не стоило. Ржавая вода, капающая с потолка, собственные гулкие шаги, отдающиеся в ушах, едва слышный шум работающих на минимальной мощности генераторов. Минсок ищет новые щитки, куда можно подключить спасенную технику, но стены вокруг совершенно голые, а одиночество такое отчаянно-тоскливое, что хочется выть и кричать, прорывая собственным голосом бьющую по вискам тишину. Минсоку везет на 42 минуте (он подмечает несущественные детали и зацикливается на цифрах), когда он находит пустое помещение, почти сухое и не такое холодное - дверь открывается с металлическим скрежетом, и Минсок оценивает находку с точки зрения практической полезности - здесь можно будет разместить свою... семью. От размышлений об успехе операции и туманном наслаждении своим эфемерным счастьем его отвлекает звук шагов в коридоре и яркий луч света из-за неплотно закрытой двери. Минсок холодеет на мгновение, его наполняет азартом, а по венам будто впрыском тонкой игры шприца начинает бежать адреналин. Но это чувство секундное, он не боится пирующих, даже если их будет в десяток раз больше, потому что обычное спокойствие изменяет ему, и Минсока накрывает злостью – неконтролируемой и беспощадной. Он готов вгрызаться в чужие шеи и рвать на части, потому что их поведение - провокация. Искушение. Попытка заставить переступить черту. Минсок гасит фонарик и скрывается в тени за дверью, потому что знает, что пирующие ищут точно такие же помещения - в них комфортно разместиться беснующейся толпе, здесь просторно и смахивает на все те же земные клубы, которые навсегда остались там, наверху. Минсок понимает, что ему невероятно везет, когда на пороге появляется один единственный человек. Пирующие в самом деле чаще ходят по одному, чем толпами, как нормальные, потому что они сливаются в одно целое только в единственный момент – в танце. Иначе – они разрознены. Они бунтуют. Они каждый сам за себя. Фонарик незнакомца светит на всю мощность, и у Минсока от этого слезятся глаза и к горлу подкатывает тугой комок ярости. Он не успевает ни подумать о стратегии, ни выстроить план действий - вошедший начинает напевать какую-то незамысловатую жизнерадостную песенку и так наивно и бесстрашно подставляет спину под удар, что Минсок не выдерживает. Вся его ненависть к пирующим концентрируется сейчас и направляется на одного человека. Он с коротким криком вылетает из-за двери и толкает незнакомца в спину, ошарашивая своим появлением и выбивая почву из-под ног. Тот качается, роняет фонарик и оборачивается как-то замедленно, будто не до конца понимает, что происходит; оборачивается – и улыбается по-кошачьи, а потом протягивает руку, отойдя на шаг - "Потанцуй со мной". Ему плевать, кто перед ним, но он видит бушующую стихию, и то, что пирующий считает его одним из своих, выводит Минсока из себя и бесит его еще больше, хотя куда еще?.. Он снова нападает, бросается вперед, сжав кулаки, наносит удары мощные и рваные одновременно, а незнакомец смеется и бьет в ответ, но шансов у него нет, потому что Минсок сильнее физически, несмотря на то, что почти сломлен морально. Очень скоро тот другой оказывается на полу, прижатым лопатками к пыльной поверхности, а Минсок седлает его бедра, удерживает руки и смотрит зло и дышит тяжело. Он ожидает, что тот будет дергаться и просить отпустить его, может, плакать, но незнакомец только смотрит на него (Минсоку кажется, что его глаза светятся ярче любого электрического света), а потом запрокидывает голову, ударяется затылком о бетонный пол, подставляет длинную гибкую шею, будто нарочно (Минсок видит, как дергается кадык, когда тот сглатывает), выдыхает, медленно облизывает губы и... ...и начинает петь. Run'way, run'way! From de radiation! Move, Move! Say good-bye to de sun! Hide, hide from de murderous rays - Welcome to de last party inna de history of de human race! Минсока кроет. С концами. Но сделать он ничего банально не успевает - незнакомец обманывает его притворной расслабленностью, и, когда Минсок ослабляет хватку, - подается вперед, вырывает руки, обхватывает его за шею, притягивает к себе... Целует. Впивается буквально поцелуем, удерживает руками, не давая вырваться, заставляет разомкнуть губы, втягивает своими, это влажно, горячо и отчаянно. И до безумия приятно, даже не смотря на то, что ласкающие его губы только что насмехались над оставленной им жизнью. Минсок шумно выдыхает через нос, а вдохнуть не может - его жжет, плавит, разрушает. Он снова не успевает за происходящим, потому что незнакомец крепко держит его и перекатывается с ним вместе, меняя положения. Он оказывается сверху. - Я Чонде, - говорит. - Я хочу тебя. Потанцуй со мной. Минсок испытывает разделение сознания на две, нет, на три, нет, на десять тысяч частей, потому что его тело инстинктивно напрягается на словах "хочу", а по позвоночнику прокатывается горячая волна. А потом, будто кувалдой или ведром ледяной воды на голову - "танцуй". Чонде поднимается на ноги и снова протягивает ему руку, словно уверен на 100%, что решение Минсока кардинально изменилось за эти несколько минут. И, вот что странно, Минсок будто очарован и не в силах отказать. Он встает, медленно, определяясь внутри себя, но решает наплевать – в его крови все еще плещется адреналин, эндорфиновый кайф делает ему хорошо и головокружительно, и… Нет, танцевать он не намерен. Минсок хватает протянутую руку, дергает Чонде на себя, прижимает крепко, грозя переломать ребра, толкает к стене. Тот улыбаться не прекращает, толкает ногой фонарик, чтобы откатился подальше и не мешал своим светом, поддается доверчиво на грани безумия, обвивает шею Минсока руками, вжимается бедрами… Устоять невозможно. И думать о том, на чьей ты стороне – тоже. Минсок теряет голову, он хочет, хочет, хочет. Это всё закрытые пространства и отсутствие связей, это всё от отчаяния и горящего внутри желания, это… Минсок не тратит много времени на то, чтобы скинуть с себя одежду, потому что ослеплен, он только коротко вжикает ширинкой, тогда как Чонде раздевается судорожно быстро, лихорадочно, одновременно пытаясь прижаться ближе и успеть всё. Он обдирает спину о ржавые стены бункера, оказываясь зажатым между ней и человеком, имени которого даже не знает. Минсок коротко стонет от обиды за собственную слабость и от бессилия противостоять, подхватывает тощую коленку, путается в темноте, теряет чувство направления, шарит руками по чужому телу, срывая с губ мелодичные стоны и нетерпеливые вздохи: «Скорей, скорей, пожалуйста, я хочу…». А потом – крик звонкий и короткий, обрывистый, как будто чайка кричит над солеными волнами. Минсок входит в горячее податливое тело, сразу, сходу, не останавливаясь, не давая привыкнуть. Кусает за шею (или, может, чуть ниже, в темноте всё так размыто), сковывает Чонде в своих объятиях без возможности вырваться и ослабить боль. Но Чонде и не хочет ослаблять. Он хрипло дышит, насаживается сильнее, сжимает член Минсока внутри, хочет упасть и никогда не подниматься. От этого Минсок задыхается, двигаться прекращает, и горло у него будто сдавливает какой-то тягучей болью. - Сильнее, - слышит шепот. – Сделай больнее. Минсок не хочет слушаться, но слушается. Он и тело его, Чонде, сжимает до боли, и пальцы на коже смыкает до красных следов, и двигается внутри него резко, и кусает дико, как зверь. И полностью осознает, что от пирующих ничем не отличается. В бункере всё-таки прохладно, и влажная от пота кожа покрывается мурашками, а стоны зависают в воздухе белёсым паром. Минсок кончает, сжав зубы, будто не показывать, насколько ему понравилось - единственно важно. Чонде стонет теперь жалобно почти, тянется к его руке, и Минсок не может отказать, он обхватывает член Чонде пальцами и двигает ими быстро, доводит его до края и наслаждается сладкой музыкой стонов с его губ. Минсок не готов признаться себе, что хотел бы слушать их сейчас, потом, всегда, как можно чаще. Чонде расслабляется, обвисает на нем и тянет на пол, и ничего, что там холодно и грязно. К Минсоку постепенно возвращается разум, или что там обычно тяготит под черепной коробкой, и он думает, что все это было глупо и неправильно. И не стоило ему идти в Западные катакомбы одному. А Чонде вдруг всхлипывает, прижавшись к его боку, и Минсок замирает всем телом - это не_нормально. Чонде плачет, коротко втягивая воздух через нос, плачет истерично почти, навзрыд, но пальцы его вцепляются в Минсока крепко и судорожно, не дают уйти, не собираются отпустить. Он молчит, старается успокоить собственное сердце, забившееся так неровно, и прислушивается напряженно к чужому голосу. - Я боюсь... - различает он потом. - Мне страшно одному наверх, но и жить так не хочется, а они выходят туда, выходят и больше не возвращаются, и я хочу, но так страшно... Всхлипы. Страшно, страшно, страшно. У Минсока сжимается все внутри от чертовых признаний, ему почти физически больно, он крепче прижимает Чонде к себе, не давая дернуться, гладит по голой спине в крохотных царапинах, дышит тяжело и молчит. А что он может сказать? Пирующие считают их, нормальных, трусами, а Чонде один из них, но одновременно боится, а Минсок и рад бы помочь, но что он сделает?.. - Пойдём со мной?.. – просит Чонде тихо. – Пожалуйста, пойдем?.. Минсок усмехается невесело. - Прости, - отвечает он так же тихо. А потом зачем-то добавляет ещё раз, - прости. Чонде выдыхает тихо и прижимается крепче. - Это не жизнь, - говорит он спустя полминуты и затягивает новую песню, поет что-то про гром и любовь, про снег и нежность, поет про далекие планеты и предательство, а Минсок слушает и тонет в этом волшебном звучании. И понимает, что да, что не жизнь. - Я не могу их оставить, - шепчет он скорее для самого себя, чтобы убедить в провальности решения, но поздно. Он уже решил. - А там будет красная трава, рыжее небо, серебряная листва и голубое солнце, - тянет Чонде мечтательно. Минсок чувствует, что он дрожит. - Идем. В темноте этого не видно, но Чонде вскидывает на него испуганный, недоверчивый, но полный радости взгляд. - Наверх?.. - Наверх. Минсок опьянен грядущим счастьем. Он так хотел вдохнуть свежий воздух и почувствовать на коже ветер, и увидеть солнце (пусть даже оно будет голубым или невероятным по цвету), ощутить мягкую землю под ногами и услышать шелест листвы... Он будет обманывать себя, если скажет, что Чонде - не его проклятое благословение. Чонде одевается в свете фонарика, разглаживает мятую и грязную одежду, будто собрался на парад, но Минсок понимает его: когда собираешься умирать, невольно пожелаешь быть красивым. Наверх есть лишь один безопасный путь: лифт, идущий через вакуум. Лифт смертников, как они прозвали его среди нормальных. Лифт спасенных, как именуют его пирующие. Немногие решились бы, но Минсок обнимает Чонде одной рукой и слегка улыбается - решительно и бесстрашно. Чонде жмется ближе и не перестает дрожать. Лифт наверху, там, потому что некому отправить его вниз, и долгих несколько секунд Минсок и Чонде слушают механическое жужжание моторчиков. Потом Минсок хватается за дверь, а Чонде тянет его за руку: - Постой... как тебя зовут?.. - Ким Минсок, - он улыбается снова. - Не бойся. Я буду рядом. И они вместе заходят в подошедший лифт, и держатся за руки, и целуют друг друга больно и грубо, а потом нежно, в_последний_раз - и перед тем, как их съедает колючий обжигающий рыжий вихрь, Минсок успевает увидеть голубое солнце.