Обещание

Прохладная летняя ночь. Я прислонился к дереву, кора которого твёрдо фиксировала голову, не давая свалиться набок. У меня серьёзная миссия: не смыкая глаз, я должен глядеть вниз, с холма, на небольшую деревушку. Она выглядела добротно: аккуратные дома, узкие тропинки и такая лёгкая, уютная атмосфера. Как же я скучал по дому. Я закурил. Казалось бы, мне не хватает дыма, что ли? Нет, как раз хватает. Тут его полно. Именно поэтому он так вызывает привыкание. Нет, ужасы войны тут не причём. Это всё запах гари. Такой противный, гадкий, но приставучий. Ничего не поделаешь. Выдыхая его, я долго смотрел вдаль, на то, как он растворяется. Хотелось бы, чтобы война растворилась также. Но тут моё внимание привлекло нечто. Оно мелькнуло между домами, пробежало под лестницей… вернулось и обошло её уже со стороны. Я приподнял бровь. Это суеверное существо успело скрыться в лесу, когда до меня, наконец, дошло, что не перевелись ведь ещё партизаны. Я вскочил так быстро, как мне позволяли застрявшая между зубов сигарета и сон, стремящийся посадить меня обратно на мягкую траву. Подав знак моему товарищу, что патрулировал с восточной стороны холма, как бы говоря, чтобы меня подменил, я со всех ног помчался вниз, запинаясь в процессе и надеясь, что со стороны не кажется, что бежит слон. «О чём ты думал? Этот партизанишка уже наверняка за сто миль отсюда, премило докладывает врагу о том, что пара беззащитных «Зелёных беретов» прилегла на том холмике!» — от одной мысли меня передёргивало. Когда я, наконец, успокоил бурю волнений в себе, я прислушался: журчание ручейка. Достав нож и, по привычке подбросив его, я начал медленно подкрадываться к кустам, из которых можно было незаметно осмотреться. Но я не увидел практически ничего, ведь ночь делала своё – сеяла неведение. Однако ни малейшего движения она скрыть не могла – я сразу подметил, что здесь не один. Подумав, что болтать с кем-то у ручья мне будет спокойнее, если к его горлу будет приставлен нож, я присел на корточки и медленно пополз вперёд, не сводя взгляда со сгустка движущейся темноты. Однако, приближаясь, я заметил нечто странное: человек дрожал. Может, он знал, что я сзади него? Хотя в таких случаях обычно начинаются панические крики и мольбы о пощаде. Ох, да это же та самая фигура из деревни! Тогда факт того, что это ещё и партизан, всё объясняет. Я схватил незнакомца за плечо и резким движением приставил к его горлу нож. — Не рыпайся, хуже будет. Странно, что незнакомец так просто подставился. Хотя, молчит. Точно, партизан. Я почувствовал, как руку что-то кольнуло. Она обвивала длинные, колючие волосы. А плечо, которое я усиленно сжал, собиралось вот-то расколоться. Сам того не желая, я ослабил хватку. Послышался тихий плач. Незнакомец не собирался бежать или кричать – он был слишком напуган. Не убирая ножа от его горла, я переместился вбок, чтобы при лунном свете рассмотреть его лицо. И… это оказалась девушка. У неё было милое, округлое личико, тоненькие губки и кристальные глаза, которые на данный момент были залиты слёзами, а взгляд направлен вдаль. Она хмурилась каждый раз, когда пыталась сдержать слёзы. Я смотрел на это как на что-то диковинное. Не каждый день на войне увидишь девушку, особенно когда находишься далеко от жилых поселений. Я почувствовал себя очень неловко и, убрав нож от шеи девушки, опустил его на землю рядом со мной. Девушка ничего не говорила, а лишь неровно дышала и громко всхлипывала порой. Я не знал, какие слова подобрать для того, чтобы её успокоить. В том, что её чувства разразились громом, был виноват я. Но я же понятия не имел, что она гражданская. А, может, нет? Мало ли кто нынче в партизанах. — Ты знаешь, кто я? — глядя прямо в глаза девушке, спросил я. — Вы прапор, — дрожащим голосом произнесла она. Я так и не смог определить: боится она меня или хочет запутать. Но, слегка успокоившись, я присел рядом с ней и взглянул на ручей. — Почему ты дрожишь? — Боюсь темноты… — Тогда что ты делаешь ночью в лесу? Кажется, я застал её врасплох. Она перестала плакать, но всё также испуганно перемещала взгляд, не давая ему пасть на меня. — Днём постоянно стреляют. А я боюсь громких звуков… ночью спокойно. Но и страшно… я прихожу сюда, чтобы насладиться тишиной и бояться чего-нибудь ещё, но не взрывов. Суждения девушки ввели меня в ступор. Она переключалась с одного страха на другой, но ей было спокойно оттого, что в это время суток хотя бы один не достанет её. — Меня зовут Флиппи. Думаю, теперь ты станешь хоть меньше бояться, ну или доложишь обо мне своим командирам. Я пошутил, а вот девушка, кажется, восприняла это всерьёз и встрепенулась. — Кому? Но я не шпионка! Я положил руку ей на голову и погладил её по макушке. Кажется, это её успокоило. Она смущённо потупила взгляд. — Я Флэйки… так зовут. Мне почему-то резко стало очень хорошо. Я улыбнулся и пододвинулся к ней поближе. Я понимал, что у нас есть возможность поговорить наедине, о нормальных вещах. Ведь это удавалось так редко. На войне говорят только о войне и отдают приказы. — У тебя красивое имя, чудик. Расскажи, как проходят твои дни? Чем ты любишь заниматься? Она недолго помолчала, будто вспоминая, а затем рассказала мне. Многое рассказала. О том, как встаёт ни свет ни заря, о том, как кормит куриц и боится, что они её клюнут, о вкусном обеде, хоть и скудно собранном из остатков. Кому жить сейчас хорошо? Но когда я спросил о её родителях, она замялась и отвернулась. А затем резко бросилась мне на шею. Я отклонился назад и ошеломлённо застыл, держась полулёжа только благодаря рукам. За моей спиной раздался громкий крик, а затем я почувствовал, как что-то мокрое коснулось моей шеи. Ещё и ещё… Флэйки рыдала. Я приоткрыл рот, желая что-то сказать, но она опередила меня. — Они умерли! Я… я помню… я всё ещё помню их! Грудь девушки неустанно вздымалась, а голос становился хриплым. С того момента я навсегда запомнил, что спрашивать у детей про родителей, если их нет рядом, не стоит… иначе это может кончиться плохо. Я приподнялся на локте, обхватив талию Флэйки другой рукой, и присев, посадил её себе на колени. Теперь я мог обнять её двумя руками. Она продолжала плакать, а я молчал. Бывают такие моменты, когда лучше помолчать, чем допрашивать человека о чём-то в надежде разговорить. Я не хотел её заставлять. Её тоненькие ручки крепко обхватили мою шею. Казалось, она давно никого не обнимала… и давно не плакала. Она боялась. Точно так же, как темноту, как бомбёжку, боялась показать свои чувства. Не знаю, почему в тот момент всё было иначе. Возможно, свои роль сыграла темнота и то, что мы были одни. Она не боялась меня, не боялась того, что я мог не понять. То ли предчувствие у девчушки было такое, то ли это был уже крайний случай. На войне родственники держались очень близко друг к другу, каждый день переживали, крепко обнимали и целовали на ночь, радуясь ещё одному прожитому дню. Моя мать осталась далеко отсюда, там, где безопасно сейчас. И я сделаю всё, чтобы так всё и оставалось, даже отдам свою жизнь. Я это понимал, отправляясь на войну, и сих пор не поменял своего убеждения. У Флэйки родных людей не было. Наверняка кто-то, кто приютил её и дал работу, не относился к ней плохо, но того самого, тёплого и нежного у неё не было. Я первый человек, что решил поговорить с ней по душам за такое количество времени. Возможно, именно поэтому она заливалась слезами на моём плече. Я провёл руками по её спине. Как же сильно она дрожала. Мне хотелось передать ей настолько много тепла, насколько я мог. Хоть всё отдал бы. Она такая хрупкая, юная, а война… губит её. Мои веки сомкнулись, когда я почувствовал цветочный аромат от её волос… этот запах. Как же мне его не хватало. Чего-нибудь такого родного, настоящего и чарующего. То, что я чуял каждое утро – напалм. И этот запах не оставлял меня, шёл по пятам с желанием задушить. Удушье, пули, смерть. Сколько же всего я навидался за этот тяжёлый год. И не ясно, что будет дальше. Кругом страдания, боль, убийства людей, которых я даже не знаю. Ведь никто не заслужил всего этого. А Флэйки… такой глоток свежего воздуха, светлый лучик, хрупкая надежда. К моему горлу подступил ком, сердце бешено заколотилось, а в голову ударило осознание. Я понял, что обязан прекратить войну, с каким бы раскладом она не закончилась. Обязан вернуться с войны живым. Ради неё. Ради Флэйки. Я готов был тогда умереть, но больше хотел жить для неё. — Я вернусь для тебя. Обязательно вернусь… что бы ни случилось… Я сильно прижал её к себе, но вдруг почувствовал, что она ослабла. Её руки больше не обхватывали мою шею, а беспомощно свисали с плеч. Она уснула. Я облегчённо вздохнул. Может к лучшему, что она не услышала этого. Что, если я не смогу сдержать обещание, а она будет ждать? И не дождётся… Проще ей всё забыть, пока. Я встал с земли, придерживая спящую Флэйки двумя руками. Её платье запачкалось травой и грязью. Я постарался отряхнуть это настолько, насколько было возможно. И, держа её на руках, медленно направился в деревню. Я дошёл до дома с открытым окном и сразу догадался, что внутри комната Флэйки. Ничего не было видно, но кровать я найти сумел. Хотя, какая то кровать? Подстилка из нескольких одеял. Выбирать не приходилось. Я тяжело вздохнул и на выдохе аккуратно опустил девушку вниз. Как же мирно она спала. Маленькое чудо, ограждённое от войны своим миром мечты и надежды. Она – то, без чего я прожить не смогу. Я обязательно вернусь, Флэйки, обязательно. Я обещаю. Взглянув последний раз на её румяные щёки, густые ресницы и длинные волосы, я выпрыгнул из окна в ту тьму и страдания, поджидающие за каждым углом. Но желание быть рядом с ней не даст мне угаснуть. Я вернусь живым. Я обещаю.