Четыре времени года

Свежий аромат весны, тянущийся шлейфом, когда эльф идет, пьянит и соблазняет. Соблазняет улечься в траву у ручья, закинув руки за голову, и наслаждаться песней соловья и заливистыми трелями веселого жаворонка. Яблоневый цвет, сладковатый, ласковый, ярко-зеленая молодая трава, древесная нота – набухающие почки, теплые стволы тысячелетних деревьев, а чуть позже – первая лесная земляника. Та особенная грань на пороге лета, что зовется Буйной Весной. Он втягивает тайком дивный лесной аромат, исходящий от топленого белого золота волос и ниспадающих одежд, пока эльф, преклонив колено, останавливается за его спиной, легким движением тонкопалой узкой руки касаясь его локтя. Торин напрягается, инстинктивно поднимая лук с грозно натянутой тетивой, пальцы сжимаются крепче. - Лови момент между ударами сердца. Как меч – продолжение твоей руки, так и стрела – твое дыхание. Расслабь руку, Торин, вот так… Дивный голос над ухом пьянит не хуже сладкого запаха лесного короля по весне. Он пахнет лесом в гораздо большей степени, чем сам лес. Неподалеку грохочет мелкий водопад, солнце слепит глаза. Торин ловит момент между ударами сердца и отпускает стрелу. Над ухом раздается тихий смешок. Вспуганный заяц в три прыжка скрывается из виду, пропадая в кустах жимолости. Раздосадованный Торин отшвыривает лук, с размаху садясь на прогретый солнцем пологий камень у ручья. - Не по мне это оружие. Куда как лучше хороший меч или старый добрый топор. Трандуил смеется, но смеется не над ним. Совсем не по-королевски усевшись на край расстеленной в траве серебристо-зеленой мантии, он берет лук Торина, проводит пальцами по тетиве. Молодой гномий принц глядит исподлобья, такой по-нелепому торопливый, весь исполненный горячечной юной досады. - Ты научишься. Всему свое время, - говорит Трандуил, переводя взор прозрачно-зеленых глаз с бурного водопада на наследника рода Дурина. - Наступит час, когда ты отпустишь стрелу, нарочно отведя ее, зная, что иначе угодишь точно в цель. Торин, хмыкнув, сердито бормочет что-то неслышно, наблюдая за наглым зайцем, выскочившим опять на поляну. Будто дразнясь, тот дергает хвостом. Будто дразнясь, лесной король пахнет так, что до безумия тянет склониться и уткнуться носом в его мягкие белые волосы, сорвать с причудливой короны едва созревшую первую в этом году ягоду земляники. Грохочет бурная вода, заглушая биение сердца. Торин опять ловит миг между ударами, склоняется и торопливо целует эльфа в висок, коснувшись жесткими усами и бородой будто светящейся тонкой кожи. Трандуил молчит, насмешливо взглянув на него, и принц Эребора чувствует, что Буйная Весна вот-вот сомнет его в своем неистовстве, точно майская гроза в Лихолесье. - Пожалуй, нам пора возвращаться, - роняет эльф так, будто ничего и не случилось, только подается всем телом к этому невозможному наугрим, всматривается с искренним любопытством, отводит кончиками унизанных перстнями пальцев волнистую прядь с насупленного смущенного лица. Поднимает осторожно за подбородок. Смотрит. - Мы продолжим наши занятия завтра, Торин, сын Трайна. Ты станешь отменным лучником. Я обещаю тебе. Обещание короля дорогого стоит. Торин молча кивает, не отводя с точеного лица внимательный взгляд синих глаз. И думает в эту минуту о том, как неправ его дед, считая эльфов подлыми и опасными существами. Тяжелый, сладкий, дурманящий летний запах похож на густую патоку разморенных жарой сумерек, но как хороша широкая тропа из гудящего Дейла в Эребор. Славный час – «Время чудес» - как называет это эльф, неторопливо шагающий рядом. Торин все еще с опаской глядит на королевского оленя, которого Трандуил ведет под уздцы, и готов поклясться, что верный слуга эльфа посматривает на него с таким же недоверием. То и дело покачивая большерогой головой, олень останавливается, чтобы сорвать что-то в высокой, налитой летними соками густой траве. - Я знаю, о чем ты попросишь, - неожиданно тихо говорит Трандуил, отпуская оленя побродить у стен Одинокой горы среди каштанов, кажущихся кустистым ковром оттуда, с высоты, выстилающим подножие Эребора. - Еще хотя бы несколько дней… - осмелев, Торин подходит ближе, отпустив и своего пони, берет лесного короля за руку, поднося его ладонь к губам. Долго с жаром целует тыльную сторону кисти, иногда прижимаясь к ней щекой. За его спиной висит новый лук – подарок эльфийского владыки. Тот самый, из-за которого несколько дней назад вспыхнула ссора между Королем-под-горой и его внуком. «Не больно-то умно это – якшаться с проклятыми остроухими!» гремел Трор, сверкая на того злыми золотыми глазами. Торин молчал, глубоко уверенный, как никогда, в том, что дед ошибается. Ошибается во всем. И за то, что теперь Торин лучший лучник в Эреборе, несмотря на свой откровенно юный возраст, благодарить тоже надо «проклятого остроухого». Торину почему-то до неловкости трудно прикасаться к Трандуилу даже наедине, когда тот что-то пишет в длинном свешивающимся со стола свитке, а он, Торин, стоит за его спиной, и в покоях нет ни души. Ему сложно поверить, что природа его чувств не колдовство и не магия, самое большее, что он может себе позволить, это прикоснуться кончиками пальцев к струящимся по спине светлым волосам, хотя всякий раз кажется, что его грубые гномьи руки могут спутать эти тончайшие золотые нити. Трандуил всегда чувствует это, замирает с едва заметной улыбкой, отложив перо, и покорно сидит, выпрямив спину, не говоря ни слова, будто позволяя Торину преодолеть свою робость и обнять его, целуя в макушку. Это повторяется день за днем, но на закате Торина будто подменяют, вся летняя жара ударяет гномьему принцу в голову и он с истинной жадностью наугрим ласкает своего эльфа, словно тот – его самая желанная драгоценность. Трандуила бы это оскорбляло, если бы каждый раз, разметавшись среди тяжелых мягких шкур и атласных покрывал, он не видел устремленные на него, горящие любовью и страстью глаза. «Это плохо, очень плохо» - думает он, опустив свободную руку на плечо Торина, который все еще мягко целует его кисть, вполголоса уговаривая погостить в Эреборе еще немного. Но не может просто взять и пресечь это, смотрит на молодого гнома, который пахнет зверем, несмотря на то, что был рожден, чтобы стать королем. Трандуил улыбается своим мыслям. - Я хочу, чтобы ты принял приглашение погостить в Лесном Королевстве, - говорит он, пресекая тихие речи гнома. Тот замолкает и поднимает глаза в счастливом неверии. - Ты хочешь, чтобы я… - После Дня Дурина. Когда осеннее солнце и зимняя луна покажутся на небе вместе. Я буду ждать тебя. Склонившись ниже, Трандуил очень мягко его целует, вплетая пальцы в волосы, отводит пряди с лица, не отпускает, со вздохом страсти чувствуя, что Торин покусывает ему губу, яростно и жадно отвечая на глубокий поцелуй, томный, как летняя жара. Эльф пахнет лесом, прогретой водой ручьев, спелыми ягодами, пьяной вишней, гроздьями темного винограда, водяными лилиями, мёдом. Всем тем, за что Торин так любит безудержное в своей страсти лето. Они возвращаются в гномье королевство затемно. Лесной король знает, что часовые на стенах нипочем не решатся доложить Трору, даже если что-то и видели. Золотое пламя янтарных светильников всегда горит ровно. Сквозь смеженные ресницы Трандуил смотрит на них, утопая в блаженстве, крепче сжимая мокрыми от испарины бедрами сильное тело Торина, который, навалившись, вжимает его в нежный мех. Торин порыкивает ему в шею, тяжело дыша, то стонет от удовольствия, чувствуя на своей спине ногти эльфа, то мучает, почти причиняя боль. Жаркими ласками заглаживает свою вину, доводя до исступления. До жадных стонов, прорезающих осеннюю ночь. Эльф пахнет сухими сладкими травами, первыми зимними ветрами в звенящем от безмолвия воздухе Лихолесья, туманами, битой морозом рябиной и прелой листвой. Лучше всего этот аромат ощущается у напряженной шеи, Торин проводит по его коже кончиком языка, и ему чудится, будто он не в покоях лесного короля, а где-то там, в чаще ядовитого леса. И чем больше он вдыхает, тем сильнее его отравление, яд уже в его крови, этот яд извивается и смотрит таким взглядом, что хочется умереть. Умереть, сжимая до боли в объятиях изнеженное гладкое тело, закусывая край острого уха, шепча в истоме «Я люблю… люблю тебя». Трандуилу чудится, что никогда еще он не был таким живым, как этой осенью, и это его пугает. Пора увядания с неистовой мрачной страстью открыла ему горькую истину - закат всегда так похож на рассвет. Лежа головой на широкой груди Торина, вслушиваясь в его мерное спящее дыхание, он осторожно, чтобы не разбудить, стирает кончиками пальцев бегущие слезы, сам до конца не понимая, но чувствуя – им осталось немного. Еще несколько лун, и Торин никогда уже не будет смотреть на своего эльфа так, что даже бессмертное сердце зайдется в груди. Лишенный дара предвидения, Трандуил не может и не знает, как объяснить ширящуюся в сознании боль, понимая только, что будущее неизбежно наступит. - Почему ты плачешь? Вздрогнув, он приподнимается на локте, последний раз сомкнув влажные ресницы, и качает головой, проводя ладонью по сонному лицу Торина. - Лес умирает. Я каждый раз умираю вместе с ним. Заметив рассеяно мелькнувшую во взгляде тревогу, эльф улыбается и кладет ладонь на его высокий лоб. - Засыпай. Не думай ни о чем. Пусть твой сон будет светлым и легким. Засыпай. От руки Трандуила исходит какое-то неясное тепло, Торин чувствует, как тяжелеют и без того налитые свинцом веки. Слышит сквозь наплывающий сон какие-то незнакомые напевные слова, должно быть, на синдарине, и медленно снова уходит в сон. Трандуил гладит его лоб, водит кончиком пальца по прямому породистому носу, даже не пытаясь гнать от себя мрачные мысли. Но этой ночью Торин будет спать спокойно. Янтарный свет светильников, дрогнув, пляшет от порывов ледяного ветра. Лесной король знает, что на смену цветению всегда приходит увядание. Зима приносит запах ночных костров. Морозный воздух пропитан дымом, мертвые закованные в лед деревья угольно чернеют на фоне искристого снега. Закутанный в шубу Торин не может отвести взгляд от Трандуила, на бескровных щеках которого будто мерцают узоры. Его голову украшает ледяная корона, каждая грань которой блестит на скудном зимнем солнце точно ограненный алмаз. Лесные эльфы опасаются по зиме забираться далеко в чащу. Они мелькают неясными силуэтами лишь у восточных врат, заняв привычный караул вокруг холма, в котором скрывается дворец их короля. Трандуил идет сквозь пушистые от снега деревья, голубовато-белый мерцающий шлейф мантии тянется за ним, и Торин на секунду замирает, осторожно ступая следом по чудно оттаявшей, покрытой тонким слоем травы, тропинке. Тропинку, впрочем, тут же опять сковывает иней. Гномий принц смотрит в спину эльфийскому владыке, будто видит очередное чудо, из тех, что иногда показывал ему Трандуил. Но сейчас ему мерещится в эльфе что-то холодное, очень холодное. И морозное утро здесь не при чем. Солнце уже поднялось, но за сизой дымкой и средь вершин высоченных деревьев его еле видно. Трандуил останавливается посреди небольшой поляны, равнодушным взглядом обводит сияющие сугробы, такие глубокие, что кажется, в них можно утонуть. Чуть поворачивается к Торину, без слов отступая в сторону. Тот выхватывает из-за спины лук. Тонкий, изогнутый, с золоченой вязью, такой неподходящий для гнома, и в то же время удивительно хорошо сам ложащийся в руку. Торин закладывает стрелу на тетиву, опускается на одно колено в снег, целится. Дышит. Ловит тот самый миг между ударами сердца. Он чувствует, что Трандуил смотрит на него, ждет. Но чего ждет – неясно. Свист спущенной стрелы походит на стремительную длань самого рока. Белый пушистый зверек, неосторожно оказавшийся на опушке, даже не успел что-то понять. Красное на белом – красиво, Торин подходит ближе, выдергивает стрелу. Заяц, обряженный в снежно-белый мех, под стать зимнему лесу, глядит застывшими навсегда глазками-бусинками куда-то мимо Торина. Трандуил двигается неслышно, будто парит, не проваливаясь в рыхлый снег, не оставляя глубоких следов. Торин же сидит по колено в сугробе. Склонившись, лесной король проводит рукой по окровавленному снегу, сгребает в кулак, и по его пальцам стекает кровь, смешанная с водой. Снег на теплой руке эльфа тает быстро. Глаза на миг застилает пелена, Торин поднимает зайца, не видя и не признавая за собой жестокость. Как не видит и не признает ее и Трандуил, с пальцев которого все еще срываются кровавые капли, падая в снег. - Я ведь говорил тебе. Ты стал хорошим лучником. - Ты научил меня. И ты позволил мне. - В первый и последний раз ты убил в этом лесу доброе создание. И только с моего разрешения. Торин невольно чувствует подступивший к горлу комок. Краем сознания он понимает – то, что он сейчас всем своим существом желает сделать, для него, будущего Короля-под-горой, совершенно недопустимо. Но ему уже все равно, и в этот миг, опускаясь перед лесным владыкой на одно колено, он знает, что поступает так с чистым сердцем, исполненным искренности: - Так тому быть, король. Даю слово. Трандуил, помедлив, наклоняется к нему, целуя в темную макушку. Кладет на плечо ладонь, сжимая в пальцах мех его шубы. - Как король королю, - шепчет он, закрывая глаза. Холодный северный ветер обнимает их, бросая в лицо снежинки. Трандуил поводит рукой, усмиряя налетевший порыв. И Торин вдруг чувствует на своей щеке скупой, но все-таки теплый луч выглянувшего зимнего солнца. Очередная весна приходит с горьким удушливым запахом гари, смрадом и копотью, болью отзывается опаленная драконьим пламенем память, и еще сильнее – но дракон уже не причем – болит сердце. Торин смотрит на вершину холма, вслед отступающей армии эльфов, и у него только и остается, что привычно висящий за спиной лук и колчан со стрелами, меч в руке, и на ремне – топор. Тяжелая мысль сжимает виски, бьется между ударами сердца, врывается болью, и хочется выть, хочется поспешно заложить стрелу на тетиву и пустить ее Трандуилу в спину, а там - будь что будет. За то, что тот посмел отвернуться. За то, что отвернулся от него. Переломить лук эльфийской работы у него так и не выходит, а стрелы даже не гнутся, как бы сильно Торин не пытался изломать их. Выход остается один, и сбросить подарок лесного короля с ближайшей скалы совсем несложно, пока измученные, лишенные дома остатки его народа расположились на ночлег после целого дня пути в Железные холмы. Несложно, потому что никто и не замечает. Но в то мгновение, когда привычное гладкое дерево навсегда выскальзывает из рук, исчезая во мраке пропасти, Торин клянется себе, что отныне больше никогда не положится на милость лука и стрел, а его верным оружием станет меч. Только меч не предаст его, как предал переменчивый, словно апрельский ветер, проклятый эльф. Трор не произнес за дни пути ни слова, оглушенный, потерянный, едва сознающий, где он. Трайн глядел молча и хранил безмолвие, даже когда Торин бушевал в одиночестве как-то ночью, ломая тонкие молодые деревья вокруг и в голос проклиная эльфов. Но ругань и ни в чем не повинные ветки ясеней не могли заглушить жгучую боль осознания – до всех вместе взятых остроухих, не пришедших им на помощь, Торину нет совершенно никакого дела. Дело ему есть только до одного бесчестного предателя, их короля. Забываясь тяжелым сном на холодной земле, положив под голову ладонь, Торин знает, что никогда не сможет ничего забыть и никогда не простит. В том числе – никогда не простит самого себя именно за то, что не может забыть пьянящий запах леса и одного-единственного эльфа. «В первый и последний раз ты убил в этом лесу доброе создание. И только с моего разрешения» - бьется в висках у Торина все время, пока он сидит в темнице. Билось это и тогда, когда белый олень, выскочивший так внезапно, внимательно смотрел на него, будто разумное существо. А он выстрелил. Выстрелил из того самого оружия, которому ни за что не доверил бы жизнь. Из оружия, которым все еще превосходно владел, и промахнулся почти нарочно, помня, что никогда не сможет убить в этом лесу ни одну тварь. Его ведут по высоким извилистым мостам и бессчетным ступеням, и Торин всеми силами старается не думать, что помнит в этом дворце каждый уголок. Что уже знает, куда его ведут, но уж лучше вырваться из рук стражников и шагнуть с такого ненадежного моста вниз, рухнув куда-нибудь на острые камни подземных рек, пронизывающих пещеру-дворец, чем признаться самому себе в этом. С той осени, когда его пьянил и дурманил аромат рябины, пожелтевшей листвы и сухих трав минуло уже слишком много зим, но этот запах сводит с ума по-прежнему, лишает возможности думать, Торин молчит, упрямо глядя мимо Трандуила, который с жаром что-то выговаривает ему. Он не злится, не кричит, не напирает на него, как там, в тронном зале. Не перед кем. - Посмотри на меня. Торин отворачивается, сильнее сцепляя руки на груди. Кандалы с него Трандуил снял сам, едва стража покинула его покои. - Посмотри на меня и поверь – я хочу тебе добра. В той горе тебя ждет смерть. Сильнее сжав губы, Торин едва заметно дергается, как от удара. Ах, если бы был у него сейчас под рукой тот лук, который он выбросил в пропасть. Уж он бы не промахнулся, и плевать ему на все слова подлого лесного короля. Янтарные светильники испускают теплый свет, расползающийся золотом по причудливой смеси дерева и камня. Торин помнит эту комнату, за тяжелыми резными дверями которой есть ведущая наверх лестница в те покои, где Трандуил держит свои ненаглядные орхидеи. Непрошенное воспоминание нервирует до досады, Торин стискивает зубы, но все равно не может себе позволить вцепиться в мантию короля, который с неслыханной наглостью берет сейчас зачем-то его лицо в ладони. Он только передергивает плечами и отворачивается, отступая чуть дальше к жарко натопленному камину. - Ты бессовестное создание, эльф. Прикажи своим стражникам вернуть меня назад в твою темницу. Мне легче переносить заточение там, нежели рядом с тобой. От его слов лицо Трандуила застывает, как каменная маска, на нем не отражается ни одной эмоции. Молча выпрямив спину, он крепче вцепляется пальцами в бокал с вином, так, что на стекле тут же появляется трещина. - Ты вправе меня ненавидеть, - неожиданно говорит он, отставляя треснувший бокал. В густом полумраке покоев светлые глаза его сияют невыносимым блеском, Торин осмеливается взглянуть всего один раз, и сразу же понимает, какую совершил ошибку. Ему так хочется бросить эльфу в лицо, что не было дня, чтобы он не вспоминал о нем. Что за долгие годы он устал от мучительных сновидений, в каждом из которых лесной владыка царствовал безраздельно. Что он взрастил в своем сердце ненависть гораздо более сильную, чем прежде была любовь. И что никогда и ни за что он больше не поддастся чарам, позволив себе обмануться. - Я вправе. И я ненавижу тебя, Трандуил, великий король, - хрипло выдыхает он чужим голосом, резко шагает к нему, вцепляется в длинную белокурую прядь. Дергает к себе, делая больно, наматывает волосы на кулак и с силой ударяется в знакомые до боли губы, не встречая сопротивления. Трандуил с резким выдохом падает коленями на каменный пол, выпуская из рук свою мантию. Торин все еще удерживает его волосы в кулаке на затылке, заставляя запрокинуть голову назад, но эльф подчиняется, смотрит умоляющим взглядом, тут же закрывая глаза, зная, что должен молчать. Торин никогда не поймет и не простит, как бы не старался он ему объяснить, что против такой вещи, как судьба бороться бесполезно. На каменный пол перед камином падает шуба - Торин торопливо сбрасывает ее, хотя мех давно истерся, побывал в лапах пауков и вообще решительно не годится для того, чтобы с размаху уложить на него спиной не сопротивляющегося Трандуила. Светильники покачиваются, роняя свой обжигающий свет, и в этом свете - Торин готов поклясться - есть что-то волшебное. Потому что его опять предательски дурманит запах леса, в котором столько всего разом – и весна, и лето, и осень, и даже зима. Пальцы Трандуила быстро проходятся по застежкам эльфийских одежд, Торин рычит и нетерпеливо обнажает ему плечи, тут же принимаясь покрывать жадными поцелуями. Как долго он жил без этого, только с убивающими душу воспоминаниями, а теперь снова касался своей судьбы, вопреки здравому смыслу, вопреки тщательно взлелеянной ненависти. Из обугленного сердца лавой вырывалась любовь, жесткая в своем проявлении, заставляющая прижимать тонкие длинные запястья к полу, шептать что-то на кхуздуле в ухо, больно покусывая любимый острый кончик. - Торин… - задыхаясь, стонет Трандуил, высвобождая кое-как одну руку, и задирает на нем рубаху, с наслаждением зарывается пальцами в волосы на груди, дергает, вынуждая гнома приглушенно выть. Зверя, которым опять пахнет Торин, сдержать не в силах ничто, и лесной король даже не вздрагивает, слыша, как рвется ткань. Он лежит на гномьей шубе обнаженный, весь обласканный отсветами пламени камина и потемневшим взглядом Торина, который тяжело упирается могучими ладонями по обе стороны от его головы, а потом рывком наклоняется и целует в губы, не думая о том, что изнеженному владыке будут неприятны эти колкие поцелуи. Должно быть, это очередной дикий сон, из тех, что приносили одновременно удовольствие и муки. Торин боится только одного – что проснется, или же в своей оголтелой страсти сделает Трандуилу больно, увидит на его лице что-то такое, отчего нестерпимо больно станет самому. Но яркие, красиво очерченные губы улыбаются, глаза, что сверкают белее света звезд, устремлены только на него и, окруженные длинными темными ресницами, кажутся прекраснее, чем сильмариллы, так воспетые в старых сказаниях. Подхватывая эльфа под спину, Торин склоняется, мягко целуя его плечо, грудь, щекочет и царапает бородой под ребрами, обнимая одной рукой под бедро. Такая нежная кожа, такой тонкий лесной запах. Устоять невозможно, Торин и не хочет, не противясь ласковым движениям дрожащих рук, снимающих с него штаны. Кажется кощунством – осквернять собой это будто светящееся изнутри создание, и в то же время Торин как никогда остро желает сделать именно это. Осквернить. Заставить биться в низком, жгучем удовольствии. Сделать больно, как раньше. Когда-то бесконечно давно. Он не смущается, когда рука эльфа сжимает его увитый крупными венами напряженный член. Уткнувшись Трандуилу в плечо, он взрыкивает и с силой толкается бедрами в его сомкнутые пальцы, а сам царапает, сминает, ставит синяки и засосы на теле бессмертного создания, шепчет, что никому и никогда его не отдаст. Трандуил молча целует его шею, отводя спутанные темные пряди волос с проседью, и хочет сказать в ответ, что никого другого уже никогда и не будет. Но молчит, помня самому себе данный зарок. Жесткий мех шубы царапает тело, ноют кровоточащие укусы и темные следы жадных губ, Торин, несмотря на свой гномий рост, кажется таким большим и сильным, что Трандуил задыхается под ним, покорно приподнимаясь и кладя одну ногу ему на плечо, чуть сгибая в колене. Знакомая колкая боль ослепляет его, заставляя вскрикнуть, и крик этот Торин тут же ловит очередным поцелуем, дергает бедрами, вбиваясь между ног, не жалея, словно продолжая одновременно и наказывать за предательство и убеждать, что любит спустя все эти годы ничуть не меньше. Каждое движение, каждый удар, каждый тяжелый стон сплетается в единое полотно, которое накрывает сладкой истомой. Смуглые бугрящиеся каменными мышцами плечи Торина багровеют царапинами. Трандуил, не сдерживаясь, выдыхает что-то едва слышно, соскальзывая ногой с плеча гнома, порывисто прижимается к нему и выгибается, приподнявшись на руке. Тот успевает снова подхватить его под гибкую талию, в последний раз толкнувшись напряженными бедрами, и вместе с криком эльфа чувствует на своем животе теплый выплеск, вдруг поняв, что ведь даже не помог своему любимому, не коснулся его. В ушах шумит кровь, бурным потоком носящаяся в венах, Трандуил не может пошевелиться в тяжелых медвежьих объятиях, и постепенно привыкает, уткнувшись лбом в чужое горячее плечо. Больше всего на свете он боится, что Торин сейчас снова бросит ему в лицо нелепое обвинение после долгого напряженного молчания. Обвинение, несмотря на всю нелепость, будет справедливым, и Трандуилу в очередной раз станет так больно, что понадобится не одна сотня лет, чтобы унять эту боль хоть немного. Но Торин молчит и ровно дышит, хотя совершенно точно не спит. Теперь уже лесной король не сможет, как когда-то, погрузить молодого гномьего принца в сон с помощью магии. И удержать его в темницах тоже не сможет. …На воде нестерпимо пробирает до костей ледяной осенний ветер. Продрогшие гномы, так и не согревшиеся после путешествия по бурной реке в бочках, жмутся друг к другу, стараясь сохранить остатки тепла. Все, кроме Торина, который сидит поодаль от остальных, в одиночестве, мрачно думая о чем-то. Рубаха на холоде никак не просыхает, в воде плавает лед, Торин тяжело опирается локтем в деревянную балку и закрывает глаза ладонью. Все его сознание вывернуто, разворочено всплеском чувственности, о которой он никому никогда не расскажет. А из мыслей все никак не желает убраться эльф, распростертый в свете янтарных светильников и теплом пламени камина. «Почему наугрим доводится полюбить всего раз в жизни?» - с грустной усмешкой думает он, вспоминая, что оставил шубу в покоях своего возлюбленного лесного короля. – «Какая ирония».