Сделать из человека жертву легко: достаточно нанести несколько травм — и все, психика сломлена. А вот мученика не совсем. Это процесс гораздо более сложный.
- У тебя двойка по химии? – озлобленно прорычал отец, прожигая меня насквозь ненавистным, дерзким, стальным взглядом. В моей груди, как обезумевшее, колотилось сердце, грозясь вырваться из моей грудной клетки. Кровь застывала в жилах, а страх буквально пробирался в каждую клеточку моего организма. Я буквально сошел с ума от того, что отец каждый день издевался надо мной, словно я был его игрушкой. Он будто не замечал, что я, подобно фарфоровой кукле, в любой момент мог сломаться под его натиском. Ему лишь оставалось дергать за ниточки, дабы марионетка начала повторять за ним движения. - Папа, – дрожащим голосом вымолвил я, пытаясь оправдаться, но сделал этим лишь хуже. Отец буквально слетел с катушек, он резко встал из-за стола и схватил меня за волосы. Им овладела первозданная, ясная ярость. И все это шло изнутри, и это хуже всего. Однажды он сорвался и избил меня до полусмерти. Я заскулил от ужаса, когда пронзительная боль в мгновение ока, словно дикий необузданный пожар, пронеслась по моему телу. Фишка боли в том, что она хочет, чтобы из-за нее страдали. Она почти упивается твоей безысходностью, твоим животным страхом, твоей горестью, которая отравляет тебя изнутри. Отец пообещал никогда не бить меня, а вот сейчас снова готов нанести удар. И он будет в разы сильнее, больнее и унизительнее. - Стой! - крикнул я, но уже скорее инстинктивно, нежели надеясь остановить отца. Он стоял, впившись в мои волосы, и в любой момент был готов затащить меня в подвал, где меня ожидало мое привычное наказание. Темнота стала моим сущим кошмаром. Я по-настоящему, до истерик, до дрожи в коленках боялся ее. Я даже не думал о монстрах, которые живут в темноте, как постоянно утверждают дети. Нет, я боялся того, что тьма может меня поглотить. Я и она. Мы оставались один на один, каждый гребаный раз, стоило лишь дверце подвала захлопнуться. Темнота, словно ураган, вторгалась мою душу, переворачивала в ней все вверх дном, оставляя на ней черные опечатки своих изящных пальцев, словно маленький ребенок, который испачкал свои руки в разноцветной краске и прикладывал их к обоям. Этот малец получит лишь нелепое наказание за свой проступок, и родители запросто смогут переклеить домашние обои. Но дело в том, что душу невозможно очистить от тьмы. Она навсегда останется с тобой, проникая все глубже, к самому сердцу, к своей цели. Она будет очернять твои мысли, чувства, поступки, но разве ты сможешь противостоять ей? Безумная улыбка исказила устрашающее лицо отца, и он со всей силы толкает меня вперед. Я, плотно сжав зубы, терплю боль, стараясь не сорваться. Он буквально вталкивает меня в подвал, где одиноко горит лампочка и бросает свои причудливые тени на пол. Я готов ползать на коленях, вымаливая у него прощения. Только бы никогда не возвращаться в свою клетку. Он знает, что я боюсь темноты, боюсь замкнутых помещений. Это мой личный ад. А мой отец – самый настоящий палач. Моя боль доставляет усладу его исковерканной душе, которая больна, пропитана болью и кровью. Его никто не спасает. Ему никто не поможет, как и мне. Он сотворил из меня чудовище, монстра, который не способен созидать красоту в мире. Не способен любить. Я никогда не смогу полюбить. Я выучился только ненавидеть. Дверь ящика с противным скрипом открывается, заставляя меня поморщиться. Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза, потому что не хочу видеть это лицо, которое является ко мне в моих собственных кошмарах, когда захлопнется чертова дверь. Мне приходится упасть на твердую поверхность пола, когда следующая порция пронизывающей боли, заставила меня истошно закричать. Только вот мой крик никто не услышит. Он просто исчезнет во всепоглощающей тьме, которая стала для меня заботливой защитницей. Я часто слышу голоса, которые шепчут мне из этой самой темноты, зовут пойти за собой, но что-то заставляет меня оставаться в душной, маленькой комнате, ставшей моей камерой тюремного заключения. Если бы я только мог своими криками выразить всю свою боль, что накопилась в остатках моей души. Я чувствую злость, желание разорвать отца на куски. Даже если бы я и выместил всю свою агрессию, это не это бы не избавило меня от той боли, которая пронзает все мое тело. Я больше не чувствую страха, наоборот, ощущение невесомости успокаивает меня. Глазами незамедлительно овладевает тьма, и я проваливаюсь в пустоту. И лишь одинокий голос раздается в голове перед тем, как все исчезает. - Очнись, очнись, – шептал он, словно я мог так просто вырваться из этого ночного кошмара.Я принял тьму, как самую лучшую часть себя.
***
Я не сводил довольного взгляда с яркого горящего дома. Он просто пылал, поглощая весь воздух вокруг. Яркие языки пламени захватывают в свой плен все больше и больше территории. Я слышу истошные крики, что пробираются наружу через остатки стен. И я не верю, что это происходит сейчас, в моей реальности. Громкий и пронзительный мужской крик заставляет меня улыбнуться ещё шире. Я надеялся , что эти стоны звучат на самом деле, а не только в моем воображении. В своих мыслях я тысячу раз представлял, как мой папочка умирает от рук собственного сына. Верил, что его, подонка, терзает мучительная боль. Крыша здания резко обвалилась внутрь, выбросив сноп искр, ярких, словно миллионы светлячков поднялись в ночное небо. Постепенно крик стихает, и я начинаю различать звуки, раздающиеся в реальном мире. Все мои ведения исчезают, словно мираж в пустыне. Это просто случайные картинки, вновь потревожившие мое сознание. Это всего лишь маленький способ на время заглушить сотни голосов, которые молят освобождения от тьмы, страхов, и самого главного: сильной боли, что буквально разрывает их изнутри, сводит с ума. Они не унимаются, даже не собираются, пока их души ее будут полны несчастья. Сейчас я неистово жажду оборвать все связи с реальностью, провалиться в холодный сон и забыться. И стать забытым всеми хоть на мгновение.