***
— Привет, — говорит Бьякуран, сидя на кровати и что-то уминая за обе щеки. И: — Я Бьякуран. И: — Ты — девушка Шо-тяна? И Шоичи почему-то сразу кажется, что он совершенно зря зашел за курткой. И уж точно зря пустил Дакоту в комнату. Дакота — рыжая девчонка с филологического, живущая в общаге этажом выше, и Шоичи хочется думать, что у них все серьезно. В конце-то концов, Дакота симпатичная, смешливая, легкая и умная, а еще она отлично справляется со смущением Шоичи в постели и не подтрунивает. Вряд ли можно найти кого-то лучше. Михель, кстати, считает, что парочка рыжих отлично смотрится. Даже если один из них — узкоглазый ботаник. — Да, — кивает Дакота и обворожительно улыбается. Бьякуран уже перестал жевать, и Шоичи думает, что еще не все потеряно. — Я Дакота. А ты — сосед Шоичи по комнате? — Точно. — Бьякуран подмигивает и встает, чтобы раскланяться. — Всегда к Вашим услугам, миледи. Дакота хихикает, и Шоичи берет ее за руку. — Пойдем, — твердо говорит он. Почему-то ему кажется, что Бьякуран разрушит их с Дакотой «все серьезно», причем очень скоро. Уже через месяц у Шоичи все отвратительно, потому что он, похоже, оказался прав. С Дакотой все как-то расклеивается, они меньше разговаривают о всякой ерунде, больше молчат, реже куда-нибудь ходят. Шоичи пытается оправдать их тем, что сейчас у всего универа «сессичные», но и сам чувствует, что оправдание так себе. А потом Дакота аккуратно берет его за запястье поверх часов, дотянувшись через столик в кафетерии, и, подчеркнуто смотря прямо на Шоичи, медленно наклоняется, стараясь спрятать улыбку. — Посмотри-ка налево, — говорит она. И: — Ничего не замечаешь? И: — Никогда бы не подумала, что он может так на тебя смотреть. Шоичи непонимающе оборачивается и видит Бьякурана. Бьякуран с энтузиазмом поглощает свою порцию мюсли, о чем-то болтая с Майлсом и каким-то левым кудрявым парнем, и, когда, Шоичи уверен, случайно ловит его взгляд, подмигивает и указывает подбородком на Дакоту. Мол, не отвлекайся, ты с дамой. Дакота смотрит удивленно и улыбается так, как будто думает, что ее разыгрывают. — Ты правда не замечаешь, что ли? — недоуменно спрашивает она, когда они выходят из столовки, и Шоичи провожает ее на семинар по, кажется, древнеирландскому. — Да ну. — Шоичи хмурится и целует ее в висок. — Выкинь эту дурь из головы. А потом Дакота подходит к нему и заявляет, что им надо поговорить. Шоичи уже не нравится эта идея, но не отказываться же? — Ты знаешь, Шоичи, — задумчиво начинает Дакота, когда Майлс, наконец, возвращает ей зажигалку и отходит на достаточное расстояние. — Прости, но, мне кажется, пора заканчивать. — Почему? — спрашивает Шоичи. Он мог бы спросить, о чем она, или просто «не расслышать», но какой смысл?.. Дакота смеется — легко и приятно. У ее глаз собираются мелкие молодые складочки. — Я думала, ты под дурачка будешь косить, — говорит она сквозь смех и берет Шоичи за руку. Сжимает пальцы на пару секунд, проводит другой рукой по тыльной стороне ладони и отпускает. — Надо же. Ты опять оказался лучше, чем я думала. Даже жаль с тобой расставаться. — Она снова смеется, и Шоичи высоко опирается локтем о стену, подперев голову рукой и рассматривая ее. — Так что не так? — снова спрашивает он. Дакота делает паузу, мечтательно улыбаясь и вертя в руках зажигалку. — Ты знаешь, — говорит она, искоса посматривая на Шоичи, — ты очень хороший парень. Нет, без шуток. Бьякурану очень повезет с тобой, если ты его не продинамишь. Просто… Знаешь, я не хочу, чтобы меня однажды утром нашли на кухне с моей же сковородкой в черепе. — Она смеется, и Шоичи, поддавшись, хмыкает тоже, правда, скорее растерянно. — Я не знаю, может быть, ты и не замечаешь, но он так, так на тебя смотрит, что мне аж страшно становится. По-моему, от его ауры все живое должно по умолчанию на тот свет вылетать в радиусе полукилометра, серьезно. Так что, — она улыбается и целует Шоичи в щеку, — спасибо за отличное приключение. Удачи тебе. Когда Шоичи приходит в комнату, Бьякуран сидит на окне и что-то пишет в тетрадке на кольцах. У него обкусано два ногтя на левой руке, и Шоичи смутно кажется, что ему не достает всего пары параметров, чтобы вычислить, почему. — У тебя случилось что-то? — спрашивает Бьякуран, поднимая голову. Шоичи заторможено кивает, и Бьякуран легко и гибко соскакивает с подоконника, откладывая тетрадь в сторону. — Рассказывай. — Дакота порвала со мной, представляешь? — говорит Шоичи растерянно, смотря на свои руки. — Да ну? — тянет Бьякуран, и в его голосе слышится удовлетворение. Шоичи оно кажется злорадным, и он мгновенно вспыхивает: — Все из-за тебя, между прочим! — рявкает он, зло глядя на озадаченного Бьякурана. Тот поднимает крашеные брови. — Да ну? — повторяет он, наклонив голову к левому плечу. — Ну да! — Шоичи распаляется все больше и больше, сжимая кулаки. — Она сказала, что ты, мол, как-то так на меня смотришь, что она уже бояться начинает. Шоичи вдруг понимает, что не заметил, когда Бьякуран успел оказаться достаточно близко, чтобы одним рывком прижать его к стене, держа за локти. Он так холодно и раздраженно сверкает потемневшими глазами, что Шоичи становится страшно и жутко сводит живот. С Бьякурана станется прямо сейчас свернуть ему шею. — Еще бы, — шипит Бьякуран, и Шоичи на мгновение закрывает глаза, но тут же запрещает себе: нужно иметь в себе силы смотреть смерти в лицо, в конце-то концов. Бьякуран, похоже, взбешен, как табун диких лошадей, таких, как на каком-то из учебников Майлса по скандинавской мифологии, с раздутыми ноздрями, налитыми кровью белками и красной пеной у рта. Бьякуран закрывает глаза и старается перевести дыхание, и в Шоичи поселяется надежда, что все еще может обойтись, но он снова медленно, с угрозой поднимает веки, и Шоичи понимает, что не обойдется. Ни фига не обойдется. — Наконец-то у девки сработал инстинкт самосохранения, — рычит Бьякуран, крепче сжимая пальцы у Шоичи повыше локтей, и Шоичи тоскливо думает, что, если он останется в живых, придется носить длинные рукава, пока не сойдут синяки, и это в апреле, когда как раз начинается самая жара. Да и вообще все как-то паршиво. — Я уж думал, что, если она не исчезнет, я не выдержу, подкараулю ее темной ночью у холодильника и суну работающий миксер ей в глаза. Ты чего? — Шоичи ржет, как ненормальный, и даже не знает, это от нервов или от того, что Дакота почти попала в точку. Одно хорошо: Бьякурана это сбивает с мысли, и у Шоичи появляется шанс попасть на завтрашний семинар. — Дакота… — пытается объяснить он, и Бьякуран устало вздыхает: — Да пошла она в задницу, твоя Дакота, — его губы сталкиваются с губами Шоичи, и тот удивленно распахивает глаза. Бьякуран уже неловко начинает сдавать позиции, не дождавшись реакции, когда Шоичи вспоминает, что надо бы отвечать, и вырывает у него свои руки, покрепче притягивая к себе за горячую шею. Они целуются с таким остервенением, как будто ждали этого лет сто, и у Шоичи из головы вылетает не то что Дакота, но и собственное имя, и не остается даже эха, потому что не от чего. Бьякуран с силой прижимает его к себе за поясницу, и Шоичи растворяется между его губами и руками, теряясь и не очень-то стремясь находиться. Под пальцами колются короткие волоски на шее, наверное, некрашеные, и надо бы посмотреть, какого они на самом деле цвета, но потом, потом-потом-потом-потом-потом. Бьякуран, наконец, отрывается от него, не насытившись, но, кажется, поняв, что за один раз все равно не получится. Он улыбается мягко и нежно, и Шоичи смотрит на него снизу-вверх, как завороженный, и тоже пытается улыбнуться. Бьякуран ласково касается губами его волос, и Шоичи доверчиво льнет к нему, чувствуя на спине крепкие руки. — И только попробуй найти себе еще какую-нибудь Дакоту, — шепчет Бьякуран ему на ухо, и Шоичи машинально кивает, даже не задумываясь, потому что от Бьякурана даже через две футболки веет теплом, и в этом тепле хочется раствориться.***
Собственно, Шоичи и пробует найти себе «какую-нибудь Дакоту», чисто из спортивного интереса. Подговорить Бриджит, купив ей пачку миллиметровки, оказывается несложно, и Шоичи уже готовится изучать Бьякурана со всех ракурсов, потому что ему не дает покоя одна вещь: очень уж хочется увидеть, как это так Бьякуран на него смотрел, что Дакота решила уступить. И — о чудо! — Шоичи очень скоро понимает, что она имела в виду. Бьякурана не узнать. Вернее, для всех остальных он остается практически неизменным, но теперь-то Шоичи почему-то видит, что происходит. Бьякуран не затрагивает эту тему, обходя ее за километр, не пытается на что-нибудь намекнуть, не кидает красноречивых взглядов или что-то в таком духе, но, особенно когда они остаются в комнате одни, Шоичи все читает на его лице. Шоичи даже не знает, как это описать, настолько странно он реагирует. Когда Шоичи ловит его тяжелый взгляд, садясь рядом с Бриджит на матане, променяв свое законное место на галерке (по левую руку от Бьякурана, между прочим), то ему на секунду становится страшно. До тех пор, пока он не понимает, что черная ненависть направлена вовсе не на него, а на мелкую Бриджит, что-то вырезающую на парте стальной линейкой. А потом, в комнате, смотря на Бьякурана, какого-то задумчивого и притихшего, Шоичи вдруг думает, что что-то здесь не так. Бьякуран не устраивает скандалов, не начинает выяснять отношения, не объявляет бойкот, даже не злится. На Шоичи, по крайней мере. И есть в этом что-то неправильное. То, что Бьякуран попросту сдался и отпустил его, до Шоичи доходит на третий день, в столовке. То, что он делает Бьякурану больно своим дурацким экспериментом с Бриджит, он понимает перед следующей парой, когда Бьякуран пропускает его в дверях и, не оборачиваясь, проходит мимо него на галерку. Шоичи хочет поймать его за руку, но не успевает, а кричать через аудиторию как-то стыдно, и он решает подождать до конца пары. Он подсаживается к Бриджит, уже придумывая, как сказать, что обещанная неделя заканчивается прямо сейчас, но Бриджит начинает первой: — Знаешь, Ирие, по-хорошему, ты мне залил все от начала и до конца, так что миллиметровка моя, но я даже готова тебе вернуть те семь листов, что у меня остались, — говорит она, затягивая свои короткие прямые волосы в огрызок под затылком и подпирая голову рукой. — Залил? — переспрашивает Шоичи. — Ну да, — Бриджит берет с парты карандаш и начинает со скучающим видом его изучать. — Ты же сказал, что вы с кем-то там поспорили, что ты сможешь меня склеить, а тебе, оказывается, нужно было заставить кой-кого приревновать… — она поднимает на него глаза и уточняет: — Имя назвать? — Нет, спасибо, — кисло отзывается Шоичи. — Я как раз тоже собирался тебе сказать, что все. — Надоело? — Бриджит снова зыркает на него исподлобья. — Что-то типа того, — вздыхает он. — Извини, что так вышло, нехорошо получилось… — Мне-то что? — фыркает Бриджит, кидая карандаш на раскрытую тетрадь. — Я сюда ботать пришла, а не романы крутить. Пришла бы за женихом — пошла бы к филологам, на факультет невест. — Она оборачивается, оценивающе проходится глазами по галерке и протягивает: — Ты бы поговорил со своим Отелло, а то как-то он совсем скис. Шоичи кивает и как можно более незаметно вцепляется пальцами в волосы. Идиот. И-ди-от. Поймать Бьякурана на выходе Шоичи не успевает, и, увидев его в коридоре, пытается его догнать, проталкиваясь во встречном потоке студентов, но получается только в переходе в другой корпус, в котором расположена общага; все на парах, и вокруг ни души. Шоичи, не имея возможности затормозить, налетает на удивленно обернувшегося Бьякурана с разбегу и, зажмурившись, впивается в его губы, обнимая за шею и вставая на цыпочки, чтобы достать — он едва-едва выше его плеча. Испуганно оторвавшись, Шоичи прижимается виском к его шее и шепчет: — Прости, прости, прости, пожалуйста, прости… Я идиот, я… такой… идиот… Прости меня… Руки Бьякурана — теплые и надежные — ложатся ему на спину и притягивают поближе. Шоичи чувствует, как Бьякуран, дотянувшись, целует его волосы и, подобравшись и перехватив поудобнее, отрывает от пола, крепко прижимая к себе. — Ничего страшного, — тихо говорит он, и Шоичи, вцепившись в его ровные плечи, плавится от этого голоса, и в голове не укладывается, как можно было даже подумать о том, чтобы ставить на Бьякуране какие-то дурацкие эксперименты с ревностью. Бьякурана можно только забрать себе и никому не то что не отдавать, а даже не показывать лишний раз. — Все в порядке. — Я тебя люблю, — выпаливает Шоичи горячечно в первый и в последний раз, зажмурившись, и Бьякуран тихонько смеется от счастья, поставив его на пол и целуя за ухом. В его «Я тебя тоже» Шоичи ныряет с головой и не выныривает ближайшие лет семь.***
Они мирно идут по коридору в другую аудиторию, когда Шоичи вдруг бьет пыльной действительностью по голове, ведет в сторону, пихает на Михеля и вталкивает плечом в стену, роняя на пол. Шоичи жмурится до рези, хватаясь одновременно за голову и за живот; в виске молотит, тетради и папки съезжают на пол с локтей и колен, раскрываются и ворочают в воздухе исписанными листами. Перед глазами мелькают сплошняком одни двадцать пятые кадры, мысли разбегаются, меняются местами, петляют, и кто-то выдергивает соединение Шоичи с настоящим, оставляя доступ только к железу с прошлым. Шоичи как будто находит давно забытые конспекты и пытается разобраться в собственных сокращениях, информация обрушивается ему на голову единым тяжелым потоком, взрезая черепную коробку, отпечатывая на внутренней стороне каждый знак. Бьякуран отпихивает тянущегося к Шоичи Михеля, бухается рядом с ним на пол и хватает его лицо в ладони, перепуганно смотря на него: — Шо-тян? Шо-тян, ты слышишь меня? Шо-тян? Боже мой, да что же это такое?! Шо-тян! Шоичи со стоном разлепляет глаза; в голове все еще шевелятся устаканивающиеся воспоминания, все плывет, но тут он видит перед собой взволнованное лицо Бьякурана и отшатывается, с корточек заваливаясь на задницу. Это же монстр, захвативший и разрушивший мир и переубивавший столько народу!.. Бьякуран отдергивает руки от его лица, словно обжегшись о его неподдельный страх. Боясь шевельнуться лишний раз, он обеспокоенно заглядывает Шоичи в глаза и все одергивает себя, чтобы снова не приложить ладонь к его щеке, не сжать пальцы, не провести по плечу. — Шо-тян, как ты? Что с тобой? — тихо и отчетливо проговаривает он, словно действительно разговаривая с душевнобольным, как будто думает, что иначе Шоичи его не поймет. Шоичи моргает, и наложившийся на Бьякурана старый шаблон постепенно тускнеет, отслаивается и уходит куда-то в память, вместе с остальными воспоминаниями, оставляя его настоящее лицо, взволнованное и бледное от испуга. За него, Шоичи, испуга. Шоичи выдыхает, и где-то в груди разливается обжигающее тепло. Он улыбается, и Бьякуран, глядя на него и понимая, что странный приступ, кажется, кончился, машинально улыбается тоже — немного натянуто и недоуменно. Шоичи хочется кинуться ему на шею, но они в коридоре, у всех на виду, и над ними стоит неприкаянный Михель, и Шоичи вовремя себя одергивает. — Как ты? Нормально? — Бьякуран, похоже, угадав ход его мыслей, улыбается веселее и подмигивает, собирая рассыпанные Шоичи тетради, папки и диски. — Да вроде, — неуверенно вздыхает Шоичи, хватаясь за его протянутую руку, и встает. Живот еще слегка режет, но уже отпускает, поэтому он почти может выпрямиться. — Тебе не надо в медпункт? — спрашивает Михель, пытаясь прийти в себя. — Или у тебя это постоянно? — Все нормально, нормально, — отмахивается Шоичи, следом за Бьякураном поднимаясь на задний ряд и забиваясь в самый дальний угол, к окну. Там между столами втиснута тумба с цветком, поэтому три последних стула стоят вплотную, и Бьякуран, стоит им усесться, может безнаказанно прижимать Шоичи к себе, не боясь быть замеченным. Шоичи, расслабляясь и успокаиваясь, льнет к нему в ответ, чувствуя, как Бьякуран под партой свободной рукой переплетает их пальцы. Бьякуран, быстро окинув взглядом аудиторию под ними, целует его в висок и прикрывает глаза, утыкаясь носом куда-то в волосы у него за ухом. — Что это было, Шо-тян? — тихо спрашивает он, и Шоичи улавливает в его тоне остаточную тревогу. — Я не знаю. Просто вдруг в глазах потемнело, я как будто сознание потерял, — почти не врет он и тянется между жалюзи к фрамуге, чтобы открыть окно пошире. — Может, от духоты? По крайней мере, тут дышится нормально, и уже легчает потихоньку, — неуверенно предполагает он. Бьякуран вздыхает и, воровато оглянувшись, коротко целует его губы, прикрыв глаза и проведя ладонью по спине, так, что позвоночник стягивает крупными мурашками, и Шоичи машинально прогибается, подставляясь. Бьякуран тихонько смеется и жарко шепчет на ухо, наверняка специально, чтобы уж точно еще в начале пары довести Шоичи до дрожи: — Ты меня так в гроб загонишь, честное скаутское. — Он тепло выдыхает через рот, и у Шоичи по шее рассыпаются мурашки, щекотные и мелкие, сладковатые. К коже мягко прижимаются его теплые губы, и Шоичи сдается, откидывая голову, и едва слышно мычит, подставляясь. Боже, ну разве его Бьякуран может быть безжалостным монстром из странных воспоминаний? Нет, совершенно точно нет. — Эй, Шо-тян, — тихо, вкрадчиво зовет Бьякуран, и Шоичи почему-то неприятно передергивает: так звал его тот Бьякуран, другой, из его головы. — Не зови меня «Шо-тян», пожалуйста, — просит Шоичи, пожалуй, резче, чем хочет, и тут же виновато целует Бьякурана в щеку. Тот удивленно поднимает брови, поглаживая его по боку: — А как тогда? — Я не знаю, — устало отвечает Шоичи, укладывая голову ему на плечо и закрывая глаза. Его почему-то ужасно вымотали открывшиеся воспоминания. — Можно я на тебе посплю? — Конечно, — судя по голосу, Бьякуран улыбается. Шоичи чувствует, как он подтягивает его ноги, перекидывая через свои колени, и укладывает голову чуть ниже, на ключицу, чтобы не скатывалась. У Шоичи нет сил и пальцем пошевелить, поэтому он не сопротивляется, когда Бьякуран, устроив его на себе, надежно обнимает его за талию одной рукой, а во вторую берет ручку. Впрочем, даже если бы Шоичи и мог двигаться, противиться все равно бы не стал. — Спи спокойно, — тихо говорит Бьякуран, что-то помечая в конспекте, и Шоичи благодарно проваливается в спасительную темноту.***
— Солнце мое. — Бьякуран смеется, раскидывая руки в стороны, хохоча во весь свой большой улыбающийся рот. — Солнце! Солнце! Солнце бьет его узкое загорелое лицо и стекает с носа по легкой горбинке — почти незаметной, но Шоичи точно знает, что она там есть. Нащупал. Губы — самая чувствительная часть человеческого тела. Очень легко смерить температуру, например. Или найти горбинку на носу. Падая в траву, Бьякуран жмурится, но не сыто и довольно, а даже сейчас — настороженно. Исподтишка. Шоичи опускается за ним на колени, совсем вплотную, прижимаясь грудью к его спине, запуская растопыренные пальцы по ушам ему в волосы, целиком, гладя всей ладонью, оттягивая его затылок себе на ключицы. Чем-то ему нравится гладить его волосы — бездумно, у самых корней. Бьякуран щекотно возит затылком — горбинки ключиц больно вгрызлись в его голову — и выдыхает, будто выключившись и обмякнув: глаза устало закрываются, руки безвольно запутываются в траве ладонями вверх, и в их центр словно натекает солнца — прозрачного и душистого, искрящего в его гладких руках, беззащитно-бледных с внутренней стороны. Шоичи снова находит горбинку у него на носу; его подбородок щекочут выгоревшие бьякурановы ресницы, от природы прямые и даже чуть загнутые книзу. — Солнце мое. — Бьякуран устало касается теплым дыханием его лица; кажется, даже радость утомляет его. Шоичи не улыбается, но отсутствие раздражающего сокращения приятно щелкает в паузе между ребер.***
— Это… подсолнухи? — Шоичи глядит на Бьякурана без всякого выражения, просто поверх очков, и этого осуждающего наклона головы — на полпути между учебником и Бьякураном — вполне достаточно. Бьякуран улыбается. — Они тебе пойдут, Шоичи. — От полного имени странно горчит на языке и даже в ушах, потому что самостоятельно Бьякуран так не сказал бы, и теперь от обращения за милю разит надуманностью и старанием выговорить. Но все лучше, чем «Шо-тян». Шоичи отвык от родного языка. — Конспект. — Он подвигается вместе со стулом, давая место, толкает проезжающую по скользкой столешнице раскрытую тетрадь; она на ходу полощет белыми листами по воздуху. Бьякуран подхватывает ее у самого края и муторным лишним движением плещет рукой к виску — теперь Шоичи видит, что волосы у него не в снег, а в сирень. В сетке пальцев у Бьякурана оказывается чашечка подсолнуха — желтые лепестки по контурам похожи на кисточку для каллиграфии из детства, а у самой сердцевины заливаются ржавым румянцем. Бьякуран заправляет волосы Шоичи за ухо и вставляет туда цветок, зацепив стеблем за дужку. Шоичи фыркает — гладкие лепестки холодят кожу, а тяжелый подсолнух вот-вот начнет опрокидываться на лицо. Бьякуран держит цветок ладонью и считает губами его веснушки.***
— Что ты делаешь? — Шоичи слишком уставший, чтобы реагировать, и каждый кубический сантиметр тела весит тонну. Бьякуран чем-то водит по его лопаткам и правому плечу, но в голове пусто и нет даже эха, чтобы угадывать по ощущениям. — Подсолнухи, — просто откликается тот, скользнув губами по позвонку; аппликатор маркера выводит плавную линию, Бьякуран любуется контурами и принимается щелкать колпачками, начиная раскрашивать. — Возьми в следующий раз бумагу, — ворчит Шоичи и проваливается в сон, чувствуя, как появляются подсолнухи на плечах, а пальцы Бьякурана порхают по спине.***
Бьякуран сидит по-турецки на своей кровати, привалившись спиной к стене, и они с Шоичи о чем-то болтают через комнату. — А давай сдвинем кровати? — вдруг предлагает Бьякуран, и Шоичи замирает на середине формулы, уставившись на тетрадь у себя в руке пустыми глазами. Сдвинуть… кровати? Он на это намекает? Боже, но… Но… — И ты прямо сейчас хочешь..? — переспрашивает Шоичи, неуверенно поглядывая на него поверх тетради. Бьякуран листает папку с С++ и даже и не думает поднять на него глаза. — Ну да, а чего ждать? — Шоичи сглатывает. Как-то все очень… до пародийного не вовремя и сумбурно. — Эм… Ну… Я не то чтобы против всякого такого, но не сказал бы, что прямо сейчас… — Шоичи мнется, чувствуя, как мучительно краснеют грудь и шея. — Да и… Я слабо себе представляю процесс, в общем-то. — Процесс сдвигания кроватей? — Бьякуран, наконец, улавливает подвох и непонимающе хмурит белесые брови, подняв на Шоичи глаза. Шоичи молчит, и Бьякуран, легко соскочив со своей кровати, плавным движением оттягивает ее от стены и, толкая перед собой, прицельно стыкует с постелью Шоичи боками. Запрыгнув сверху, он вытягивает зажатые одеяла. — Вот тебе и весь процесс, собственно. Шоичи чувствует, как начинает печь щеки, и, уперев руки в согнутые колени, прикрывает лицо локтями. — И что… теперь? — неуверенно спрашивает он. Бьякуран недоуменно смотрит на него, и до него вдруг доходит. — Да я не к тому веду, Господи, — смеется он, обнимая Шоичи и устраивая голову у него на плече. Шоичи недовольно поддается и с подозрением уточняет: — Тогда зачем? — Спать, — пожимает плечами Бьякуран и проводит по кромке уха кончиком языка, — вместе. — Его полушепот разливается у Шоичи по шее, и он почему-то никак не может заставить себя не гадать, были ли у Бьякурана девушки (или парни) до этого, и вел ли он с ними себя так же, как с Шоичи. — И я, вообще-то говоря, под «спать» имею в виду видеть сны, а не что-то другое. — Тогда ладно, — неловко фыркает Шоичи, отворачиваясь. Бьякуран ласково хмыкает ему в волосы и доверительно подсказывает: — И в таких вопросах уж меня-то точно смущаться не стоит. Шоичи закатывает глаза и бьет его подушкой.***
— Поверить не могу, что ты из штата Крутой Джорджии, — протягивает Шоичи, заложив локти на опущенное стекло и с наслаждением подставив лицо сухому жаркому ветру. Бьякуран, уверенно ведущий темно-коричневый запыленный «бьюик», весь какой-то круглый и рахитичный, удивленно оглядывается на него на мгновение, тут же возвращаясь к пустой дороге. — Ты смотрел «Крутую Джорджию»? — недоверчиво спрашивает он. — Ну ты же смотрел какое-то аниме, так что почему нет? — Шоичи пожимает плечами и снимает очки, затыкая дужку за ворот футболки и подставляя воздуху горячие веки. Бьякуран неопределенно фыркает. — Тогда тебе понравится. Я, не поверишь, живу в городе Халл. — Шоичи будто сдувает с его диспозиции у окна, и он резко разворачивается на смеющегося Бьякурана, выпучив глаза. — Да ну?! Да ты… Врешь ты, — Шоичи не может подобрать хорошее выражение чужого языка, и Бьякуран кривит рот, пытаясь спрятать улыбку. — В следующий раз говори «ты гонишь», — подсказывает он. — «Ты гонишь»? — переспрашивает Шоичи, и Бьякуран кивает. — Странно как-то. Ты же не гонишь никого. Какая же все-таки дурацкая штука — американский английский… — Пф, британский английский похлеще будет, — фыркает Бьякуран. — Похле… что? — Шоичи хмурится, и Бьякуран не может удержаться: он ржет, как угорелый, запрокидывая голову, и Шоичи, буркнув, чтоб следил за дорогой, обиженно отворачивается к своему окну.***
Город Бьякурана действительно — Боги — называется Халлом, дом двухэтажный и будто повисший во времени — он, очевидно, в какой-то стадии ремонта, но, что также очевидно, в этой самой стадии он не первый год, и это как-то забавно выглядит. Например, в комнате Бьякурана на втором этаже часть обоев — темно-сиреневая, выгоревшая из фиолетового, другая — свежая, бело-песочная, а за шкафом просто голые доски. Шоичи сложно что-то сказать о родителях Бьякурана, потому что они почти не появляются, пропадая на работе, зато у Бьякурана есть кузен, и рахитичный мелкий «бьюик», оказывается, очень даже не Бьякурана, а его. Бьякуран, впрочем, и не думает настаивать: он, в перспективе, хочет огромного зверя, «шевроле тахо», и эта любовь к монстру кажется Шоичи, мягко говоря, противоестественной. С другой стороны, ему, по большому счету, все равно. Главное, чтоб не трясло. Бьякуран и слышать ничего не желает (Шоичи, впрочем, и не особо возражает) и забирает Шоичи к себе в комнату. У него полуторная кровать, и они вполне помещаются там вдвоем. Правда, мать Бьякурана думает, что Шоичи спит на диване, но им уже достаточно лет, чтобы решить эту проблему самостоятельно.***
Шоичи сидит на краю кровати Бьякурана, сунув ноги в небольшой промежуток между бортом каркаса и стеной, и, уперевшись в матрас руками, рассеянно смотрит в окно. Бьякуран сидит рядом, нежно сжимая его ладонь, и последняя солнечная позолота розовыми потеками оплывает на его лице, раскидывая по контурам синеватые тени. Залетающий в распахнутую фрамугу ветер собирает его челку со лба назад, открывая подотросшие бледные корни, и от этого вид у него какой-то простой и беззащитный. Шоичи закостенело меняет позу — щелкает сустав — и жмется к нему, как девушка, пристраивая подбородок на плечо и смотря на него снизу-вверх. Бьякуран улыбается и целует его, и Шоичи закидывает руки ему за шею. Легкими мазками небо покрывают синие тени, истачивается золотисто-красная полоса, и Шоичи замечает это, но не замечает, как оказывается на спине, задыхающийся и с губами Бьякурана на шее. Бьякуран трется о заголившуюся в вороте ключицу щекой и щекочет впадинку ресницами. Задрав на Шоичи футболку, он прижимается лбом между последними ребрами и тепло дышит в пупок. Его горячие руки подрагивают у Шоичи на бедрах, и пока что Шоичи не настолько страшно, чтобы его останавливать. Правда, потом уже, возможно, не получится. Бьякуран проводит по животу кончиками пальцев, рассыпая мелкие мурашки, и Шоичи зажимает рот руками — скорее от необычных ощущений, потому что глушить особо нечего. По крайней мере пока. Бьякуран целует его кожу, осторожно и нежно, медленно, будто с опаской. Шоичи зажмуривается и зажимает рот покрепче, пытаясь утопить в этих ощущениях почти животный ужас. Бьякуран вдруг останавливается, и Шоичи жизненно необходимо открыть глаза и удержать его, чтобы не ушел, но он просто не может заставить себя отнять руки ото рта. На ресницах уже проступает неприятная жаркая мокрота, и Шоичи ничего не может с этим сделать — зубы скрипят о ладони, и вгрызться не выходит. Уши закладывает оглушительной тишиной, голому животу, уже пригревшемуся, холодно, из окна дует, шея жутко чешется от смятых волос, и все просто ужасно и отвратительно, когда Шоичи вдруг обхватывают горячие сильные руки и притягивают к Бьякурану. Бьякуран прижимает его к себе так крепко, как может, его сухие губы целуют лоб, прихлестнутый остатками спутанной челки, и Шоичи сгибается, продолжая зажимать руками рот, и утыкается ему в грудь. Бьякуран слушает, как он всхлипывает в темноте, и не знает, что делать. Вряд ли впервые, но близко к этому. А на утро у них все получается. Как-то легко и просто, и Шоичи сам обнимает его за шею, и улыбается куда-то в висок, и от этого Бьякурану так хорошо, что хочется смеяться, и двигаться становится труднее. Под ребрами дрожит, и Шоичи смотрит на него подслеповатыми лучистыми глазами, и дышится будто не воздухом, а чем-то волшебным. Шоичи сворачивается в комок у него под боком, неловко положив на грудь ладони, и тихонько хихикает, как маленький, и Бьякурану почему-то тоже смешно до ужаса. Из-под одеяла торчит его рыжая распушенная макушка, и он так трогательно и неловко пристраивает ему на бедро круглую коленку, что Бьякуран целует его так долго и с таким наслаждением, что у обоих начинают саднить губы. Шоичи, похоже, заново засыпает у него на руке, и Бьякуран просто смотрит на него с улыбкой, разглядывая подрагивающие ресницы, опускающие на щеки мягкие тени, и чуть приоткрытые, набравшие краску губы, влажновато блестящие, как у ребенка. В ванной Шоичи, имеющий весьма смутные представления о жизни гомосексуальных пар, долго ищет на себе засосы, поворачиваясь перед зеркалом и так, и эдак, но, вопреки всем законам жанра, не находит ни одного, и даже не может понять, нравится это ему или нет. Приняв душ, Шоичи все-таки решает, что стоит попросить Бьякурана все-таки поставить один. Чисто для себя, чтобы под одеждой не было видно. На плече с подсолнухами, например.***
В воскресенье неожиданно активизировавшиеся родители Бьякурана собрались забрать его на полдня к нотариусу, чтобы что-то там незамедлительно оформить, и его кузен, Джером, старше Бьякурана на четыре года и полнее килограммов на десять, владелец того самого «бьюика», предлагает Шоичи съездить с ним за рассадой для клумб перед домом, чтобы не сидеть дома в одиночестве, и Шоичи, от нечего делать, соглашается. Оказывается, что продавец отлично знает Джерома, и поэтому практически с порога всучает ему низкий пластиковый ящик, который Джером ловко во что-то оборачивает, чтобы земля не рассыпалась по машине. Шоичи, для приличия немного потоптавшись около него и разговорившегося продавца, обсуждающих последние новости, шагает в сторону и принимается рассматривать толстые деревянные полки, заставленные горшками и такими же низкими ящиками с рассадой. В магазинчике влажно, прохладно и приятно пахнет давленой травой, а на полу, как в любом цветочном, виднеются печати из опавших листьев и лепестков, по которым прошлись уже несколько раз. Выловив из чужого разговора их с Бьякураном имена, Шоичи настораживается, но вскоре снова расслабляется: Джером объясняет продавцу, кто он такой. — Ну что? — Голос Джерома раздается неожиданно близко, и Шоичи вздрагивает, не заметив, как он подошел. — Присмотрел что-то? — А, нет, ничего, — Шоичи поспешно отворачивается от горшка с мандариновым деревом и зачем-то говорит, неопределенно махнув рукой себе за спину: — У меня дома мама такой на подоконнике выращивала. — А сейчас? Засох? — Джером выводит его из магазина и открывает дверцу пассажирского сиденья. Шоичи послушно забирается внутрь, закусывая губу. — Я не знаю, — выдавливает он почти спокойно, когда Джером садится за руль. — Около моего города недавно было наводнение, и связи пока нет, так что я даже не знаю, что с ними. С мамой и сестрой, в смысле. Джером замирает и оборачивается на него: — Ох, черт, прости, не знал. — Шоичи отмахивается, отвернувшись к окну, и Джером дает газ. Они заезжают еще в одно место, где Джером долго выбирает корзину с настурциями, ища ту, где бутонов побольше, чтобы еще распустились. Шоичи стоит около входа и ждет его, рассматривая то потолок, то свои ботинки. Бродить между полок почему-то не хочется. У них остается еще несколько часов до возвращения Бьякурана и его родителей, и Джером предлагает выпить кофе. Шоичи все равно. Ему неожиданно остро хочется к Бьякурану, увидеть, прикоснуться, да даже почувствовать, как от него пахнет — зимой и зелеными яблоками — и он с трудом может заставить себя думать о чем-то другом. Они с Джеромом садятся за столик у окна, ближе ко входу, где практически никого нет. Некоторое время Джером молчит, но потом вдруг отставляет свой стакан и вздыхает, как будто на что-то решился. Шоичи удивленно оборачивается на него, и Джером подпирает рукой подбородок, задумчиво его разглядывая. — Что? — не выдерживает Шоичи, и Джером снова так же обреченно вздыхает, неловко поворачивая стаканчик на столе: — Да, в общем-то, ничего, просто… — он осекается, и Шоичи почему-то отчетливо понимает, что он резко меняет тему. — Бьякуран знает? Про твою семью и наводнение? Шоичи жестко поджимает губы, не замечая, как старая национальная привычка берет свое: лицо становится глухим и закрытым. — Да, — он делает короткий глоток, снова кладя руки на стол. — Он мне сказал. Увидел в новостях. Джером кивает каким-то своим мыслям и снова смотрит в упор, разглядывая почти неприятно. Шоичи терпит и ждет. Джером опять вздыхает, и это уже начинает раздражать. Но Джером молчит, и постепенно он отвлекается, думая о Бьякуране. Некстати вспоминаются его горячие руки, и как он прижимал его к себе, когда Шоичи вечером расплакался от ужаса, и как потом целовал утром так, что Шоичи чуть сознание не терял от счастья. Он снова машинально смотрит на Джерома, и внутри неожиданно неприятно колет: а был ли у Бьякурана до этого кто-то, с кем он обращался так же? И… будет ли еще после? Видимо, что-то такое отражается на его лице, что Джером наконец решается заговорить: — Знаешь, я просто все смотрю на тебя и думаю: что Бьякуран в тебе нашел? — Шоичи резко оборачивается на него, внутренне холодея: неужели догадался? Джером, кажется, не замечает. — В общем-то, мне кажется, что я должен тебе сказать. Он, скорее всего, и сам не замечает, но он ни на кого так не смотрел, как на тебя смотрит. И я не верю, что ты до сих пор ничего не заметил. — Шоичи медленно кивает, понимая, что деваться некуда, и в животе затягивается горячая больная спираль страха и радости: с одной стороны, Джером все знает, и совершенно непонятно, что он теперь сделает, а с другой… похоже, он для Бьякурана особенный, и от этого внутри взрываются яркие счастливые фейерверки — неужели?.. Джером снова крутит стаканчик по столу, видимо, рожая еще какое-то откровение. — В общем, — говорит он опять, — есть еще одна вещь. Я не могу быть совсем уверен, как-то не спрашивал, но смысл в том, что Бьякуран никогда не водил никого на ночь, даже когда в старших классах жил со мной поближе к школе. И сам не ходил практически никуда. То есть, на какие-то вечеринки, безусловно, да, но в общем-то… Ну, ты понял, — Джером смотрит на него исподлобья, проверяя, и Шоичи неуверенно кивает, боясь поверить, что действительно понял его правильно. Он чувствует, как слабеют колени, и не знает, чего хочет больше: поскорее проснуться, или чтобы этот странный сон оказался правдой? Шоичи, поставив локоть на стол, машинально прижимает руку ко рту, смотря куда-то в сторону и вниз, и Джером легонько стучит пальцем по столешнице, привлекая внимание. — К чему я, в общем, веду, — довольно твердо говорит он, хотя и, видимо, смутившись, когда Шоичи резко вскидывает на него глаза. — Я Бьякурана люблю, и он мне брат, хоть и двоюродный, так что если ты решишь сделать ему больно… — он осекается, видя, как Шоичи медленно качает головой, и ждет, что он скажет. Шоичи берет в руки стаканчик с уже остывшим кофе и как-то устало сутулится, глядя сквозь пол. — Я не смогу, — честно говорит он, поднимая на Джерома глаза, и Джером ему, похоже, верит. Джером отказывается от помощи с покупками и разрешает Шоичи посидеть на капоте и подождать — родители сказали, что они с Бьякураном скоро подъедут. Погода стоит пасмурная, и Шоичи почти чувствует, как колечки волос в преддверии дождя будто бы закручиваются туже. Наконец, как раз тогда, когда Шоичи окончательно перестает чувствовать кончики пальцев, из-за поворота выруливает серебристая семейная «хонда» — отец Бьякурана первое время пытался расспрашивать Шоичи и шутить, что они с машиной соотечественники, но ему быстро надоело, — и с заднего сиденья выпрыгивает Бьякуран, как пробка из бутылки выстреливает. Он выглядит немного бледным и замотанным (Шоичи знает, что на бумажную волокиту у него никогда не хватало терпения), но он не отрывает взгляда от Шоичи, медленно сползающего с капота, и от этого у него на лице написано облегчение, счастье и готовность на любые подвиги. Шоичи, незаметно растирая занемевшие пальцы, улыбается в ответ; скорее всего, выражение лица у него сейчас крайне подозрительное для однокурсника-ботаника, которого недавно бросила девушка, но он смотрит на Бьякурана и ничего не может с собой сделать. Бьякуран подлетает к нему, как вихрь, сгребает за плечи одной рукой и, не сдержавшись, ерошит волосы; Шоичи зажмуривается и неловко убирает рассыпавшиеся пряди за уши. Бьякуран, будто опомнившись, отступает на шаг, хлопает его по плечу, но Шоичи отчетливо понимает — он соскучился, они оба соскучились, по-страшному, и стоит им уйти из зоны видимости, как отодрать от себя Бьякурана станет совершенно невозможно. — Привет, тетя Хелен! — раздается за спиной голос Джерома, и у Шоичи мелькает глупая паническая мысль — расскажет, прямо здесь и прямо сейчас. Джером принимается рассказывать про рассаду, настурции и дочку продавца, вышедшую замуж, и Шоичи выдыхает, но поздно — Бьякуран стремительно меняется в лице, успев уловить мимолетную перемену его настроения, и настороженно хмурится, кривя рот и разглядывая Джерома поверх его головы. Шоичи улавливает в его взгляде зарождающуюся неприязнь и, раздосадованно вздохнув, трогает Бьякурана за локоть. Тот встряхивается и, крикнув через плечо, что они пойдут погуляют, тащит Шоичи к парку какими-то дворами — Шоичи, наверное, никогда не научится здесь ориентироваться. Бьякуран молча затаскивает его на пустынную тропинку, теряющуюся среди ближайших деревьев, и резко разворачивает к себе, обеспокоенно и напряженно заглядывая в лицо: — Что он тебе сказал? — выпаливает он, и Шоичи растерянно моргает, уже успев забыть, о ком может идти речь. — Джером?.. — осеняет его. — Да ничего не сказал, мы молчали в основном… Бьякуран, тише, — Шоичи тянется, гладит его по щеке, и этого оказывается достаточно, чтобы тугая пружина внутри Бьякурана дала слабину, отпустила; он шумно выдыхает, закрыв глаза на несколько секунд. — Просто ты так… я даже не знаю… — Бьякуран неловко блуждает глазами по траве и листве, вдруг поднимает упрямый взгляд: — Точно ничего не случилось? — Шоичи делает ошибку: он задумывается, прежде чем соврать, и Бьякуран, как гончая, взявшая след, тут же напрягается снова; на его лице взбешенными линиями проступают желваки: — Так. — Да ничего не случилось, правда ничего, — устало вздыхает Шоичи. — Просто он догадался, что мы вместе, но вряд ли он кому-то скажет, правда? Бьякуран длинно выдыхает, будто сдувается, и, склонившись, крепко сжимает Шоичи в руках, уткнувшись лицом ему в волосы: — Я уже успел напридумывать… — Шоичи смеется, ласково гладя его затылок: — Дурак. Бьякуран согласно шевелит головой где-то за ухом. — Я с ним поговорю. Он не скажет, не волнуйся, — он выпрямляется и бережно сжимает плечи Шоичи, заглядывая ему в глаза с беспокойством: — Джером бывает сложным, поэтому если у тебя с ним будут какие-то проблемы… вообще, если у тебя будут какие-то проблемы, я… — Я знаю, — шепчет Шоичи, притягивая его голову к себе. Они целуются почти до самой темноты.***
Бьякуран кидает сумку в Михеля и, виновато разведя руками, бросается к ближайшему переходу в жилой корпус. Быстро поднявшись на третий этаж, он заворачивает за угол и ближе к концу коридора переходит на шаг и почти крадется, подходя к нужной двери. Осторожно повернув ручку, он заглядывает внутрь и тихо просачивается в комнату, подходя к сдвинутым кроватям. Шоичи спит, раскинувшись, темно-рыжие колечки волос разметались по подушке, брови нахмурены, блестящие медные ресницы подрагивают. Бьякуран улыбается, бесшумно опускаясь около изголовья и упираясь в матрас. Он неудачно ставит локоть, вторая койка едет по гладкому полу, и он всем телом ухает вниз, между кроватями. Шоичи подскакивает от грохота, задыхается, ошалело хлопая глазами поднимается на локте, озираясь дико; Бьякуран как раз выбирается, неловко улыбаясь и усаживаясь в образовавшийся проем: — Прости, не рассчитал, — он пожимает плечами и осторожно касается запястьем лба, рассматривает, досадливо морщится: на коже остался красный отпечаток, бровь саднит, похоже, рассадил где-то о каркас, пока падал. Шоичи близоруко щурится, еще не очень соображая со сна, тянется к его лицу — Бьякуран закрывает глаза и даже задерживает дыхание в ожидании прикосновения. На лоб ложатся его пальцы, теплые и мягкие, еще неловкие, осторожно проводят около раны, стирая кровь, гладят, и Бьякуран вдруг скорее чувствует, чем видит, как под ногтями искрит живительной желтизной, бровь почти обжигает, и она невыносимо-приятно зудит, заживая. Он снова задерживает дыхание, понимая, что это значит. Шоичи еще хмурится, машинально водя пальцем по зажившей ране, и вдруг напрягается, наконец сквозь остаточную полудрему понимая, что происходит. Он распахивает глаза и отдергивает было руку, но Бьякуран удерживает его за запястье. — Тише, — успокаивающе произносит он, будто пытается справиться с диким животным. — Все хорошо. — Он тянется поцеловать Шоичи, но тот отпихивает, мотает головой, ошалело глядя то на свои пальцы, то на бледный шрамик на месте ссадины у Бьякурана на лбу. Бьякуран вздыхает. В любом случае, когда-нибудь пришлось бы сказать. — Послушай меня, хорошо? — Шоичи шумно вдыхает и выдыхает, шлепая губами: — Я с ума схожу, да? — Бьякуран негромко смеется. — Не сходишь. Это нормально, так и должно быть. — Я только что видел, как у меня загорелись руки! — панически взвизгивает Шоичи, сворачиваясь в комок вокруг мгновенно заболевшего живота. — И у тебя на лбу исчезла царапина! Ты же не хочешь сказать, что это нормально?! Я тебе кто, гребаный Гарри Поттер?! — Успокойся, — мягко приказывает Бьякуран и ловит его запястье. Зажигает на Кольце Пламя. Шоичи вздрагивает, неотрывно глядя на пляшущий огонек. — Я боюсь огня, если ты забыл, — выдавливает он, и Бьякуран терпеливо улыбается, гладя оранжевый язычок на Кольце: — Можешь потрогать, оно тебя не обожжет. Обещаю. Шоичи опасливо подносит пальцы к Пламени и, не ощутив жара, прикасается к нему. У него на лбу написан тяжелый мыслительный процесс. — Мое было другого цвета, — напряженно сообщает он и добавляет: — Желтое. — У тебя другой атрибут, — кивает Бьякуран, за руку поднимая его с кровати. — Солнце. У меня — Небо. Всего их семь, но я зашел тебя разбудить, а если я начну рассказывать все сейчас, то мы опоздаем. — Как будто теперь я смогу думать о чем-то еще, — ворчит Шоичи, натягивая футболку, и Бьякуран с совершенно засранским выражением лица обхватывает горячими ладонями его поясницу, притягивая вплотную к себе, жадно целуя и запуская кончики пальцев под край брюк, и Шоичи стонет ему в губы, признавая поражение: ладно, хорошо, сможет. — Так что я не пошутил, когда сказал, что могу зажигать огонь голыми руками, — улыбается Бьякуран, закончив объяснять. — Еще скажи, что ты про крылья тоже не пошутил, и меня можно будет выносить, — бормочет Шоичи и поднимает на смеющегося Бьякурана расширившиеся глаза: — Ты же не серьезно, правда? — Не сломать бы чего ненароком, — задумчиво тянет тот, оценивая размер комнаты, и выворачивается из свитера.***
Шоичи входит в комнату ожидания в растрепанных чувствах: победа ускользнула из-под самого носа, Key-8.0 Спаннера был на голову выше всех остальных на конкурсе, но с другой стороны… с другой стороны, Шоичи в этом году так увлекся своей личной жизнью, что не уделил разработке робота должного внимания. И, надо сказать, ничуть об этом не жалел. Его обхватывают сзади горячими руками, утыкаясь в шею, и Шоичи, не задумываясь, резко бьет локтем по ребрам посягнувшего: руки разжимаются, тяжесть чужого тела с кряхтением отступает и сзади слышится сдавленный голос: — Солнце, за что? Шоичи утомленно вздыхает, раздраженный ломаемой комедией: — Бьякуран не приезжал, так что снимай иллюзию и катись. Не-Бьякуран выпрямляется, все еще не отрывая ладоней от места удара, и недоуменно хмурится: — О чем ты? У меня все отменилось, и я решил сделать сюрприз, вообще-то. — Шоичи фыркает, выбивая пальцами нетерпеливую дробь. Сколько можно, он всего лишь хотел забрать вещи, пожать Спаннеру руку и ехать в их съемку на Наттинг-роуд. Не. Нарываясь. На. Проблемы. — Я не верю, — сухо отвечает он. Лицо не-Бьякурана вытягивается настолько натурально и беспомощно, что его уверенность на мгновения колеблется и он медленно предлагает: — Докажи. Тот моргает, словно бы прикидывая, какой факт выбрать, и недоуменно перечисляет: — Когда мы впервые поцеловались, я сказал, что сунул бы твоей Дакоте миксер в глаза. Я сшиб твой ноут со стола, когда показывал крылья. — Он чуть кашляет. — Тебе нравится, когда я кусаю и целую тебе шею, держа тебя за поясницу, и ты… — Прости, — поспешно перебивает Шоичи, чувствуя, что краснеет. Бьякуран тепло улыбается, обнимая его в ответ, но уворачивается, не позволяя поцеловать, и спрашивает со смешком: — Откуда мне знать, что это ты? — Шоичи закатывает глаза, запуская руку ему под футболку и проходясь короткими ногтями по рубцу от левого крыла, и Бьякуран вздрагивает, всхлипывая и жмурясь: — Доступ разрешен. Шоичи обхватывает его затылок ладонью, улыбаясь в поцелуй, когда за спиной раздается деликатное покашливание. Он порывается отскочить, но Бьякуран не пускает, крепче сжимая талию, и Шоичи остается рядом, понимая, что отпираться все равно поздно. Спаннер смотрит на них с легким интересом, склонив голову к плечу. У него в руке небрежно болтается «Золотая Гайка» победителя. — Ну, теперь мне, по крайней мере, ясно, чем ты занимался все это время вместо концепта, — спокойно тянет он, оценивающе оглядывая Бьякурана. Тот улыбается с вызовом. — Спаннер. — Бьякуран. — Они жмут руки, и Спаннер снова поворачивается к Шоичи: — В любом случае спасибо, это было интересно, как и всегда, — Шоичи с теплотой кивает в ответ, пожимая протянутую широкую ладонь. — Не берусь настаивать, твои приоритеты — твое дело, но жду тебя на «Механике». И поздравляю, в любом случае. До свидания. Бьякуран провожает его задумчивыми глазами, и Шоичи толкает его в бок: — О чем ты думаешь? — Тот кивает на дверь: — Друг? — Пожалуй. Единственный, — пожимает плечами Шоичи и улыбается: — Не ревнуй, нет повода. — Кстати, о ревности, — вдруг вспоминает Бьякуран и смотрит неожиданно серьезно: — Объясни мне, что это сейчас было? С иллюзиями и проверкой того, настоящий ли я? Что, бывали случаи? Шоичи неловко трет шею, отводя глаза. Хотел же как-нибудь проскочить, но какое там. — На отборочных, — нехотя говорит он. — Ты не поехал, у тебя был коллоквиум. Точно так же, когда за вещами возвращался. Бьякуран молчит, задумчиво изучая его лицо. — Когда ты понял? — спрашивает он. Шоичи вздыхает. — Минут через пять. Не знаю. — Бьякуран медленно кивает, будто сам себе, и задает следующий вопрос, глядя в сторону: — Как? — Шоичи медлит с ответом, и Бьякуран поднимает на него взгляд, смотрит исподлобья остро и внимательно. — Не вздумай врать, я пойму. — Ты целуешься по-другому, — беспомощно бормочет Шоичи, роняя руки. Бьякуран шумно выдыхает, садясь на лавку. Они молчат несколько минут. — Почему ты мне не рассказал? — спрашивает наконец Бьякуран, и Шоичи взрывается от неловкости: — А сам-то как думаешь? — и вздрагивает, когда Бьякуран шарахает кулаком по лавке. Смотрит испуганно, но твердо в его лицо: не злое, но какое-то болезненное. — Это опасно, понимаешь ты или нет? — произносит он хрипло, как-то надломленно, поднимаясь и мягко сжимая плечи Шоичи, заглядывая в лицо: — Что, если бы ты не заметил? Или не смог отбиться? В принципе то, что кто-то зачем-то на тебя охотится, причем знает, где тебя искать, это… это же нельзя просто игнорировать! Неужели не понимаешь? Шоичи чувствует себя маленьким ребенком, которого мама застала за засовыванием пальцев в розетку. — Понимаю, — огрызается он, и Бьякуран отпускает его плечи, беспомощно зарываясь пальцами в волосы и снова усаживаясь на лавку. Он не шевелится несколько минут, и Шоичи, остыв, осторожно прикасается к его плечу: — Извини. — Бьякуран не реагирует, и Шоичи обходит его, присаживаясь на корточки, чтобы заглянуть в лицо: — Эй, я… — Он осекается. Бьякуран, какой-то не свой и потерянный, смотрит сквозь него невидящими глазами. — Бьякуран? — никакой реакции. Шоичи хватает его за плечи, чуть встряхивает, обхватывает лицо ладонями, безуспешно заглядывая в глаза. — Бьякуран, если это шутка, то очень глупая, очнись, пожалуйста. Бьякуран не отвечает. Шоичи лихорадочно прихватывает его твердые губы поцелуем и, скрючившись от боли в животе, стискивает в объятиях: — Очнись, пожалуйста… Он не знает, сколько сидит так в темной комнате ожидания, скорчившись на полу и обхватив Бьякурана обеими руками, и почему не звонит в скорую — просто внутри толкается что-то, что твердит: не надо, подожди. Просто подожди. Да и что сказать этой скорой-то?.. Шоичи едва не вздрагивает, когда Бьякуран шумно выдыхает над ухом и притягивает его к себе. Голова кружится от облегчения. — Прости, пожалуйста, — шепчет он, уткнувшись губами в висок Шоичи и гладя его по спине. — Напугал, да? Извини, я не сразу смог выпутаться. — Откуда выпутаться? О чем ты? — глухо переспрашивает Шоичи, обмякая в его руках, и Бьякуран садится на пол рядом с ним, тяжело вздыхая. — Я путешествую по параллельным мирам.***
Бьякуран на подоконнике скукожился в своем белом растянутом свитере и свернулся так туго, что стал похож на яйцо или, скорее, на сугроб. Из-под сугроба торчат красные от холода босые пальцы, где-то на спине ткань натянули костяшки рук, а по бокам свисают два уха-рукава. Шоичи отнимает гретые ладони от кружки с кипятком и сжимает в них пальцы у Бьякурана на ногах, растирая. Из сугроба выныривает белая голова, откидывается изнеможенно на окно; татуировку под глазом хочется стереть ладонью, как случайную кляксу или клеймо-лилию на плече. Бьякуран пахнет яблоками и зимой, а его усталость копится хлопьями и колет тысячами снежинок.***
За окном город. Город влажный, блестящий, потрясающе свежий и холодный. Город чопорный и одновременно раскованный. Город чужой. Лондон пронизывает Шоичи между ребер, выходит из спины, разворачивается и с разгона прошивает в обратном направлении. Шоичи может потрогать какие-то совершенно местные, английские тучи руками, окунуть в них пальцы, как в пену, размешать; Шоичи может махнуть рукой и собрать чистый воздух в щепотку, и он водянистой пленкой осядет в пальцах — кристально, по-музейному чистый; еще Шоичи периодически вспоминает, что вчера выбросил в унитаз отрубленный палец, и это немного мешает. К спине прижимаются знакомым накатывающим теплом, на животе медленно, воровато смыкаются чужие руки, аккуратные и чуткие, и Бьякуран осторожно пристраивает голову у Шоичи на плече, мимолетом чуть потеревшись щекой о кожу прямо над воротником, там, где шея переходит в плечи. — Тебе не нравится? — грустно полуспрашивает-полуутверждает он, и Шоичи открывает рот и молчит. Ему уже давно не восемнадцать, и он решил, что учиться сначала думать, а потом говорить, никогда не поздно, да и вообще хорошая привычка. До него вдруг доходит, что Бьякурана заботит его состояние не потому, что Шоичи не нравится его, Бьякурана, подарок, а просто потому, что ему что-то не нравится, и это так волшебно-прекрасно, что Шоичи почти пытается улыбнуться. Бьякуран не торопит, и Шоичи отстраненно, будто с берега следит за тем, как текут сквозь череп мысли — густые и тяжелые. Они просачиваются сквозь кость и капают на плечи, и голова остается пустой, если не считать лохматого белесого тумана, совсем как за окном, внизу. — Нравится, — вдруг отвечает Шоичи и снова замирает, будто прислушиваясь к себе — откуда вылетело? Бьякуран чуть улыбается у него на плече, Шоичи знает. А еще Шоичи знает, что давным-давно мечтал побывать в Лондоне. И вот он здесь, а еще на подоконнике прямо перед ним засохшее пятно крови, натекшей с платка, в который был завернут палец. На буроватом драном пятне сидят, как фруктовые мушки, налетевшие из форточки мелкие капли дождя, и Шоичи хотел бы их убрать, но трогать сухую кровь слишком мерзко. Еще у него есть Бьякуран, чуткий и внимательный мужчина-мечта, который отдельно отпросился у него «поработать» в отпуске. Господи, «поработать». Если у них все получится — чуть раньше, чем все получится окончательно, и, конечно же, раньше, чем что-то получится у Шоичи отдельно, — они, наверное, будут смеяться, вспоминая, что шарахались от правды, как от огня, стыдливо называли все «поработать» и старались делать вид, что все еще не вышли за рамки типичного «мальчики заигрались». Проблема в том, что мальчики уже давно не мальчики, а то, что они «заигрались», может иметь весьма неприятные последствия. Шоичи не помнит, когда веселое приключение превратилось в развертывающуюся кампанию, с нарастающей скоростью поглощающую людей — и живых, и мертвых. Бьякуран отпросился «поработать» и притащил в дом отрубленный палец. Собственно, вся суть была не в самом пальце, а в надетом на нем кольце. У Бьякурана выдался «тяжелый рабочий день», поэтому Шоичи пришлось латать его не отходя от кассы, с новым кольцом на перевес: кровь на внутренней стороне ободка засыхала, кольцо все никак не могло подогнать размер, елозя, и тонкая корочка скатывалась в мелкие комочки, клеящиеся между пальцев. У Бьякурана на спине глубоко рассечен рубец от левого крыла, много синяков и ссадин. Шоичи бы свел все до одной, но ему банально не хватило Пламени: все ушло в порез на рубце, и мелочь осталась нетронутой. Выбившись из сил, Шоичи, что-то причитая и приговаривая сорванным полушепотом, лежал у Бьякурана под боком и целовал каждый синяк, каждую ссадину, пока не заснул, прижавшись щекой к изуродованной спине, гладкой и белой когда-то. Бьякуран все пытался его остановить, но в таком невменяемом состоянии Шоичи разве остановишь? Шоичи вздыхает и, подняв руку к плечу, вслепую натыкается кончиками пальцев на лоб, рассеянно нащупывает и начинает перебирать его волосы: — Садись, буду тебя долечивать. — Ну нет, — с улыбкой в голосе качает головой Бьякуран (подбородок то и дело вдавливается Шоичи в плечо, а мотающиеся туда-сюда волосы щекочут шею), прижимая его покрепче к себе. — Не хочу, чтобы ты расходовался по пустякам, тем более на меня. Это же такие мелочи, так, синяки и царапины. Ты же сам видел. Шоичи вздыхает и легонько похлопывает его по сцепленным в замок ладоням. — Давай-давай, — торопит он. — Серьезно. Я понимаю, шрамы украшают мужчину и все такое, но не тебя. Бьякуран расцепляет руки, тут же засовывает их в задние карманы джинсов и встает перед Шоичи, но на подоконник все равно не садится. На его лице висит улыбка, и Шоичи идентифицирует ее как: «Я категорически против, но пока еще готов решить проблему переговорами». — Ну хватит тебе, — медленно, вкрадчиво тянет Бьякуран, ожидая, что его, наконец, послушают. — Не разменивайся по пустякам. Шоичи снова вздыхает и заставляет себя не закатывать глаза. Как он не понимает, что это важно? — Любые мелочи важны. Ты сам говорил, помнишь? Так что садись и все. Так, стоп, — Шоичи вытягивает руку, видя, что Бьякуран собирается что-то сказать. — Для полного счастья нам только из-за твоих ссадин разругаться не хватает. — Бьякуран сглатывает приготовленную реплику, машинально прислоняется бедрами к подоконнику и внимательно смотрит, склонив голову к правому плечу. Хороший знак: к левому — злится, к правому — сомневается. Шоичи набирает в грудь воздуха, держит секунды три и со свистом выдыхает. «Сначала думать, потом говорить», — повторяет он про себя и подходит к Бьякурану, медленно проводя ладонями по его плечам — ровным, правильным, покатым, сглаживающимся красивым углом. Им обоим нужно взять маленькую паузу, хватит и лонга, может, и просто бревиса, Шоичи еще помнит длительности с юношества. Спустившись по его рукам вниз, Шоичи переплетает пальцы с подставленными ладонями Бьякурана и, наконец, заглядывает ему в глаза. — Послушай, — тихо говорит Шоичи, и Бьякурану действительно приходится прислушаться, чтобы ничего не пропустить. — Пожалуйста. Ты можешь сделать это для меня? Просто сядь и пусти меня закончить. Пожалуйста. Мне это очень важно. Бьякуран поджимает губы и смотрит в пространство поверх его головы. — А мне важно, чтобы ты не расходовался по таким пустякам, даже на мне. На мне в первую очередь. — Бьякуран смотрит вниз, на Шоичи, потом снова вперед и снова на Шоичи. Шоичи не шевелится, чувствуя, что Бьякуран сказал ещё не всё. Бьякуран поигрывает желваками и снова недоверчиво смотрит на Шоичи. — Тебе это правда так важно? — Шоичи кивает. — А, ладно, черт с тобой, — говорит он и подтягивается, садясь на подоконник. Шоичи улыбается и целует его, прихватывая губы, и, отпустив руки, медленно скатывается ладонями от шеи по груди и на живот. — Спасибо, — шепчет он и начинает медленно закатывать рукав его кофты. Ткань мягкая, тянущаяся и нежная, и Шоичи вдруг думает, что нежнее только руки Бьякурана. Останавливается на секунду, удивленно хлопая глазами, и решает, что с бульварными романами надо завязывать. А то так и до нефритовых жезлов недалеко. Левое предплечье перечеркнуто четырьмя параллельными полосками, похожими на след когтистой лапы, и Шоичи не уверен, что хочет знать, от чего они на самом деле — как минимум потому, что, может статься, это окажется действительно когтистая лапа. Шоичи зажигает кольцо и осторожно проводит по уже подсохшей корочке кончиками пальцев. — Не чеши, — предупреждает он, краем глаза замечая, как Бьякуран поднимает свободную руку. Бьякуран фыркает и кладет руку на место. Корочка осыпается у Шоичи под ладонями, новая кожа белая и чистая и, что самое главное, не хранит и следа жутких насечек. Шоичи сводит пятипалый синяк на плече и заканчивает с подлеченным вчера пулевым навылет в мясо предплечья другой руки. Бьякуран на пробу сжимает и разжимает кулак. — Смотри-ка, работают, — тихо говорит он с почти детским восхищением, как будто увидел фею, и зачарованно смотрит на собственные пальцы: пулей порвало сухожилие, и безымянный не двигался, а средний плохо сгибался. Шоичи улыбается и с машинальной нежностью гладит его предплечье — жилистое, сухое и сильное, с плавным рисунком вен под светлой кожей, с мелкими росчерками бледных волосков, светло-русых, мышиных. Он тихо кивает головой: — Работают. Шоичи берет руки Бьякурана в свои, и Пламя само находит, что исправить — мелкие ссадины по всем ладоням, костяшки сбиты, сорван ноготь на левом мизинце, глубокий короткий порез на мышце над запястьем — самое мясо. Он машинально гладит Бьякурана большим пальцем по тыльной стороне кисти и, поймав его насмешливый взгляд, обиженно фыркает и смущенно прячет лицо, отворачиваясь, как будто они только вчера первый раз переспали. Шоичи самому смешно от себя и своей реакции. Встав между бьякурановых разведенных колен, он ненавязчиво подталкивает его под подбородок, и Бьякуран открывает шею послушно и доверчиво, изредка моргая в потолок своими белесыми ресницами. На шее у него тоненький неприятный порез, чудом не зацепивший артерию — не хватило длины, видимо, нападавший неверно выбрал угол. Или неверно выбрал жертву. А может, и то, и другое вместе. Шоичи сводит его, чтобы не осталось и шрама, и вдруг прижимается губами к бьющейся под кожей жилке. Шоичи чувствует сжатую, сублимированную жизнь в каждом толчке и обнимает Бьякурана за пояс, воровато скользя ладонями по бокам и сцепляя их у него за спиной. Вдохнув поглубже, Шоичи чувствует, как от Бьякурана пахнет: по-особенному, по-его, теплом кожи, зимой и зелеными яблоками. От Бьякурана, каким бы засранцем он ни выглядел со стороны, веет заботой и человеческим теплом, и Шоичи нравится думать, что веет только в его сторону. Оторвавшись от жилки, Шоичи легко целует шею чуть выше, потом правее, потом за ухом. Бьякуран откидывает голову, подставляясь, и едва не урчит от удовольствия. Шоичи почти задумчиво гладит его по спине, запуская по красивым мышцам витые струи Пламени, находит и сжимает упертую в подоконник ладонь, горячую и надежную. Бьякуран подается вперед, чтобы отпустить руки и не завалиться на спину, и Шоичи почти напрямую ощущает, как перемещается его центр тяжести, словно тяжелый стальной шар. Пальцы Бьякурана находят открытую полоску кожи на пояснице, между поясом брюк и задравшейся футболкой, и думать на долгое провисшее мгновение становится некогда. Шоичи улыбается и льнет к Бьякурану, теплому, надежному и совершенно восхитительному во всех отношениях. С Бьякураном почему-то совсем по-другому. Не как со всеми. Отношения с Бьякураном не первые отношения Шоичи, но даже сравнить не представляется возможным — схожих параметров нет в принципе. С Бьякураном крышу сносит вместе с десятком верхних этажей, и для этого даже не нужно с ним целоваться — достаточно просто его рук где-нибудь на шее или на спине, и Шоичи уже можно выносить. Как сейчас, например.***
Бьякуран выходит из переговорной и склабится. Прямой и тонкий в своем черно-белом костюме — черная рубашка ему к лицу, а уж его белый костюм-тройку Шоичи всегда любил, — он изо всех сил старается держать марку, и Шоичи искренне надеется, что то, что Бьякуран взвинчен, как работающий бур, видит только он. Бьякуран распахивает дверь, придерживая, и из комнаты выступает — именно выступает, другое слово ей теперь не подойдет, — Юни — маленькая, сухенькая и, как догадывается Шоичи, уже пустая. Ей мастерски отформатировали жесткий диск. Чопорно кивнув своей армии нянек в костюмах, она плывет к выходу. Бьякуран нетерпеливо смотрит ей вслед, улыбаясь, будто только и ждет, когда уже мелкая мерзавка скроется за поворотом. Оказалось, действительно ждет: стоит последнему соплевытирателю Ее Величества исчезнуть из виду, Бьякуран хватает Шоичи за плечо и, свернув в боковой коридор, толкает в первую попавшуюся комнату. Шоичи вцепляется в его закатанный рукав, чтобы не сесть на перегонные кубы — они оказываются в химотделении. Не замечая ничего вокруг, Бьякуран захлопывает за ними дверь и, одним движением стянув с Шоичи очки, привлекает его голову к себе свободной рукой. Шоичи покрепче впивается пальцами в его рукав, чтобы не упасть, когда горячие губы Бьякурана наталкиваются на его собственные. Он медленно разворачивается к Бьякурану всем телом, прижимается к нему и осторожно отпускает рукав, обнимая его за шею. Шоичи улыбается в поцелуй, потому что не может удержаться: вот он, его Бьякуран, родной и любимый. Тот, по которому Шоичи, чего греха таить, давно соскучился. Бьякурану, Шоичи знает, больно, и он жадно выцеловывает из Шоичи спасение от этой боли, и Шоичи готов отдать ему себя без остатка, лишь бы стало легче. Он глупо улыбается, отвечая и зарываясь пальцами Бьякурану в волосы, чувствуя, как тот покрепче прижимает его к себе, обняв за поясницу. Шоичи успокаивает его, как может, и Бьякуран постепенно поддается и, будто извиняясь, старается быть нежнее. Наконец, его отпускает, и он нежно, почти трепетно напоследок чмокает Шоичи в губы. Шоичи без очков почти не видит его глаз, но уверен, что Бьякуран смеется: еще бы, у Шоичи-то глаза наверняка глупые и влюбленные, шальные. Им на спины будто медленно наваливаются тяжелые ладони, наталкивающие их друг на друга, старающиеся сжать вместе, и они поддаются; между ними не остается места, и Шоичи грудью чувствует, что у Бьякурана тоже сбилось дыхание. Бьякуран, наклонившись, носом убирает упавшие волосы с его уха и ласково касается губами мочки так, что Шоичи задыхается от неожиданности. И тут же расцветает, когда Бьякуран, прижимая его к себе, тихо шепчет: «Спасибо». — Не за что, — Шоичи улыбается, улыбается, как влюбленный идиот, но ему абсолютно все равно. Их никто не видит, а Бьякуран никогда бы не подумал об этом что-нибудь не то. Бьякуран чуть отстраняется, чтобы коснуться пальцами его щеки и шеи, и Шоичи по размытым контурам теней на его лице угадывает, что он тоже нежно улыбается ему. Шоичи больше всего хочется, чтобы это никогда не заканчивалось; чтобы они так и стояли вечно в пыльных потемках химотделения, и внутри было тепло, и дрожало под ребрами, как перед экзаменом. И чтобы живот сводило, но легкой взволнованной судорогой, приятно гаснущей от бьякурановых прикосновений. И, кажется, Бьякуран не то чтобы против. — Ты закончил с фрёй? — спрашивает Шоичи, и Бьякуран чуть грустнеет, кивая: — Чисто. Белый лист. — Он задумчиво перебирает волосы Шоичи, будто видит и не видит его одновременно. — У нее же глаза большие, видел? Я когда закончил… Просто небо и земля. Пустые, слепые. Неживые как будто. — Он вздыхает, и Шоичи прижимается к нему покрепче. Не сказать, чтобы Бьякуран очень любил делать людям гадости. Не сказать, чтобы Шоичи это в нем не нравилось. Гадости были неотъемлемой частью их большой кампании по захвату Мира, и они оба это понимали.***
Кожа у Бьякурана гладкая и теплая, когда Шоичи залезает к нему под одеяло. Через два дня нужно лететь от него в Японию, и где-то под сердцем скребет, что даже это предчувствие уже начинает их делить, потихоньку натягивать между ними пленку, и это тянущее ощущение хочется поскорее стряхнуть. Бьякуран сгребает в охапку с готовностью и молчаливо. — Слушай, зачем тебе мир? — спрашивает Шоичи. Тот смеется. — Я подарю его тебе, если хочешь. — А если я захочу… — Шоичи формулирует, и Бьякуран становится серьезнее, переставая слизывать веснушки с его уха, — попрошу не захватывать его? Свернуться? — Давай в другой раз над этим подумаем, — легко говорит Бьякуран после паузы и принимается рисовать у него на плечах подсолнухи. У Шоичи ворочается что-то в животе, но он не спорит — сейчас побыть с Бьякураном просто важнее.***
— Привет. — Шоичи подпрыгивает и чуть не валится с кресла; на пол летит черный плащ, подшитый к белому мундиру. Бьякуран любит эффектные появления, и за полутора суток без предупреждения перелететь из Италии в Японию, чтобы гордо пройти в его кабинет — ничего не стоит. — Здравствуй. — Шоичи подтягивается на руках, садясь прямее и поворачиваясь к Бьякурану, уже расположившемуся на кушетке — на том участке кушетки, где еще есть, куда пристроиться. Лицо у Бьякурана какое-то не свое, хотя Шоичи видел его на экране не далее, как позавчера вечером. Шоичи тоже какой-то чужой и непривычный. — Ничего не хочешь мне сказать? — Бьякуран смотрит внимательно и по-новому. Так босс должен смотреть на доверенное лицо, но не Бьякуран на Шоичи. Веснушки, кажется, зудят от этого взгляда, и Шоичи встает с кресла, бездумно обходя комнату, проводит пальцем по краю пульта управления. — Что ты хочешь услышать? Бьякуран шуршит белыми брюками, за спиной разлетаются звуки его шагов; знакомые руки сходятся на груди, к спине прижимаются и, сдвинув ворот футболки, тычутся губами в плечо, туда, где раньше были нарисованные подсолнухи — года полтора назад, не больше, а кажется, что в прошлой жизни. Пленка, будто натянутая между ними, словно соскальзывает на пол, у Шоичи впервые с самого детства запотевают очки, и он, задыхаясь, хватается за Бьякурана, где только может остановить соскальзывающие пальцы. И очень хочется найти горбинку на носу — а есть ли еще? Горбинка есть. И губы у Бьякурана на вкус все такие же, как полтора года назад. И сам он. Такой же. Только татуировка будто налилась силой, а не темной кляксой расползлась на скуле. Шоичи целует и ее тоже. А потом ладони, в которые четыре жизни назад стекало солнце. — Я скучал, — хрипло каркает он и сам морщится от звука своего голоса, не узнавая его. — Я скучал по тебе. Ты это хотел узнать? Бьякуран занят — Бьякуран губами считает веснушки у Шоичи на плечах. И проверяет, как сильно вьются короткие колечки волос на шее. Шоичи сгребает все с кушетки на пол, освобождая место, и ложится Бьякурану на колени, рассеянно комкая футболку в руках и голой грудью чувствуя, как белые брюки из чертовой кожи пробирают ребра морозцем. Пахнет зимой и зелеными яблоками. Бьякуран рисует ему на плечах подсолнухи, иногда наклоняясь к рыжему затылку, фыркая и нюхая солнце с имбирем. Назавтра Бьякуран уже летит в Италию и снова смотрит по-чужому внимательно, и снова Шоичи не знает, что же он должен хотеть ему сказать. Бьякуран задерживается в дверях, и в мертвенном свете коридорных ламп его загар слетает, как шелуха. В бледную ладонь щека Шоичи ложится так же легко, как и прежде; их зубы случайно стукаются друг о друга, и ему остервенело не хочется верить, что это в последний раз. Пальцы путаются в белых волосах Бьякурана — у самых корней — и Шоичи вдруг чудится, что в двадцать семь каждая его прядь измазана сединой. А Бьякуран принимается резать его без ножа. — Когда тебе нужно будет окончательно перебраться на базу Вонголы, я обеспечу тебе безопасный выход из здания, могу тебе обещать, — говорит он вполголоса. — До тех пор, пожалуйста, не наделай глупостей. — Шоичи горит изнутри так, что, кажется, не прекрати он смотреть в грустные и усталые глаза — выжжет собственные до бровей, но оцепенение не дает отвести взгляд. Бьякуран заправляет волосы ему за ухо и, развернувшись, замирает на пороге, через плечо добавляя: — Солнце мое. Бьякуран ушел еще двадцать минут назад, а Шоичи все стоит, не в силах пошевелиться. Наконец он оседает в кресло, беззвучно сгибаясь пополам и хватаясь за правое плечо. На плече бьякурановой рукой нарисованы подсолнухи.***
Шоичи приходит СМС, и, если бы не подпись, он подумал бы, что кто-то ошибся номером. «Привет. Мы можем увидеться? Бьякуран». Шоичи стирает ее, едва прочитав. Они встречаются в городском парке. Бьякуран не в своей форме, а в том старом белом свитере, растянутом так, что в него можно залезть целиком, и похож на себя-студента — совсем другого себя, родного и знакомого. Он протягивает Шоичи руки, растопырив пальцы, и Шоичи все не может понять, в чем суть, пока не замечает, что Кольца нет. Шоичи с сомнением улыбается и снимает свое, временное, какого-то мелкого ранга, засовывая в карман и одергивая футболку. — Иди сюда, — просит Бьякуран и раскрывает объятия. Шоичи еще колеблется, а он уже опускает руки и, прикрыв глаза, растирает лицо ладонями. — Хорошо, я не настаиваю. Пройдемся? Шоичи не против. — Я не знаю… — говорит, наконец, Бьякуран, и Шоичи вздрагивает, выныривая из вязкого молчания. — Я не знаю, сможешь ли ты простить меня когда-нибудь. Шоичи открывает и закрывает рот и пялится на Бьякурана так, будто видит впервые. Он же сам выбрал сторону, он предал его, за что ему прощать?.. — Понимаешь, — продолжает Бьякуран, и он внимательно поправляет замерзшие очки, — я должен был выбрать тебя. Еще тогда, сто лет назад, когда только понял, что у тебя прорезался «синдром Снейпа». Но я похож на азартного игрока, на наркомана, который из-за зависимости теряет все: друзей, семью — и все равно не может остановиться. Ты правильно сделал, что вовремя смотался из того гадюшника, который я развел вокруг тебя. Нужно было больше тебя слушать и сворачиваться, а не играть в Темного Властелина. Шоичи какое-то время молчит, а потом тянется и берет его за руку. Бьякуран сжимает его ладонь почти с трепетом, медленно гладя большим пальцем тыльную сторону, и держит так, будто ему доверили величайшее сокровище во Вселенной, и он боится, что его сейчас отнимут. Они останавливаются. Шоичи встает напротив Бьякурана и сжимает вторую его руку, сплетает их пальцы. Медленно отпускает и прижимается к нему, обнимая его за шею, чувствуя, как на спину ложатся его теплые руки, бережно притягивая ближе. Шоичи кожей ощущает, как он улыбается — нежно и ласково, склонившись к его плечу. Он отстраняется на секунду, чтобы положить очки на скамейку, и чувствует, что Бьякуран отпускает его нехотя, с сожалением, будто думает, что он уже не вернется. Шоичи подслеповато щурится, и Бьякуран ласково касается его щеки, убирает волосы за ухо. — Ты замерз весь, — тихо говорит он. — Хочешь, залезай ко мне? — он чуть улыбается, приподнимая подол растянутого свитера и одергивая под ним черную майку. Шоичи так пьян Бьякураном и близкой зимой, что думает: «А почему бы и нет?» Бьякуран вытаскивает руки из рукавов, и теперь свитер обтягивает их толстым коконом, теплым и темным. Горловина слегка тесновата и даже коротко трещит, когда Шоичи протискивает в нее голову, и поэтому приходится прижиматься друг к другу так, что чувствуется чужой пульс. Шоичи неуверенно берется за подол бьякурановой майки и сминает его в нерешительности: — Можно?.. — Конечно, — Бьякуран осторожно касается губами его уха. Шоичи воровато просовывает руки под ткань, касается холодными пальцами его боков — гладких и горячих — ведет ладонями по спине и замирает, наткнувшись на клинья шрамов от крыльев. Шоичи гладит их кончиками пальцев, и Бьякуран ссутуливается, подставляясь под его прикосновения. Если прижаться между ними губами или даже медленно провести языком, то Бьякуран забавно выгнется, молча прося еще, и запрокинет голову от удовольствия, уж Шоичи-то знает. Он проводит по рубцу коротким ногтем и жадно ловит, как Бьякурана встряхивает всем телом, как он прерывисто выдыхает и как от этого вваливается его грудная клетка, как по поджавшемуся животу пробегает мелкая позорная дрожь. Бьякуран осторожно, словно боясь спугнуть, касается шеи горячим дыханием, и Шоичи покорно откидывает голову, открывая ему доступ. Бьякуран ведет по ней кончиком носа и, коротко прижавшись губами, мягко прихватывает кожу, заставляя Шоичи всхлипнуть и впиться в его спину ногтями. Все-таки Бьякуран знает и помнит о нем не меньше. И даже то, что шея всегда была его слабым местом. Бьякуран чуть отстраняется и целует его в висок, будто спрашивая разрешения. Шоичи подставляется, и Бьякуран берется губами за губы, придерживая его за поясницу — всегда так делал, еще когда они оба были студентами. Шоичи кое-как просовывает руки в пустующие рукава и зарывается мерзнущими пальцами ему в волосы, жадно отвечает, забывая обо всем на свете. Бьякуран крепко обнимает его, бережно прижимая к себе, и Шоичи льнет к нему, прячась от всего мира у него на груди. Ему не хочется быть взрослым и расхлебывать заваренную кашу, хочется просто знать, что, пока Бьякуран его обнимает, с ними ничего не может случиться. Бьякуран медленно целует его волосы, и вся реальность Шоичи сжимается до этого клочка воздуха в городском парке, до Бьякурана внутри и до него у Бьякурана в руках. — Прости меня, пожалуйста, — шепчет Бьякуран, и Шоичи прижимается к нему покрепче, чтобы не вздумал отпустить. Бьякуран и не собирается. — Я так увяз во всем этом… У меня не получается выпутаться, сколько ни пытаюсь. Не могу прекратить играть в этот чертов захват мира. Глупо об этом просить, но… ты можешь мне помочь? — Все, что хочешь, — почти неслышно выдыхает Шоичи, и Бьякуран улыбается ему в волосы. Они целуются. Бьякуран наклоняется и слегка касается губами шеи под ухом: — Я люблю тебя. — Шоичи беззащитно моргает, разглядывая его глаза, и снова ловит его губы, поглаживая шрамы на спине.***
На «Чойсе» Бьякуран с беспокойством склоняет голову к плечу и постоянно смотрит на Шоичи, пытаясь угадать: полезет на рожон или нет? Шоичи демонстративно зажигает свое временное кольцо на полную мощность так, что оно лопается, не выдержав напора. Он так и лезет из кожи вон, лишь бы сдохнуть, и Бьякурану устало кажется, что это такая изощренная месть, что вчерашняя встреча в парке ему приснилась, и что Шоичи ненавидит его всеми фибрами души — иначе зачем ему так его мучить, зная, куда ударить побольнее. Бьякурану остается только надеяться, что рулетка припечатает цель на грудь этому верзиле Спаннеру, обойдя Шоичи стороной. Да как бы не так. Бьякуран со страхом смотрит, как весело полыхает на Шоичи белая мишень, и с ужасом понимает, что не может выбрать, за что молиться: за победу и его смерть или за проигрыш и его жизнь. Теперь, даже если Шоичи его и не ненавидит, он будет сам ненавидеть себя по крайней мере за это.***
На груди печет желтым огнем мишень, и только от этого уже чувствуешь себя подстреленным. Спаннер дает подзатыльники так широко и тяжело, как будто ударом пытается починить застрявший автомат с батончиками, и это хорошо приводит в себя. На экранах маячит зеленым колтуном Кикё, а зрачки Шоичи застилает белый машинный шум, так похожий на снег. Он и знать не знает, что Бьякуран только что за него ударил Блюбелл по лицу и теперь судорожно закусывает костяшки пальцев, уничтожая себя изнутри за то, что не может найти в себе сил отозвать Венков.***
Шоичи очухивается, нервно, деятельно, даже несмотря на то, что сон никак не отпускает, и кажется, что моргнешь — и снова будешь спать без задних ног. Перед глазами смазывается, и он уже собирается сесть, когда на предплечье ложится чужая теплая рука. — Все хорошо, ты после наркоза, спи. Я тут, — говорит мутное пятно голосом Бьякурана, и Шоичи облегченно отрубается. Когда он снова просыпается, вокруг все такое белое, что у него плывет перед глазами, и чудится, что он заснул у себя на Мелоне, и что мелкая Вонгола ему приснилась, и что через два часа нужно звонить Бьякурану в Италию и докладываться. Шоичи пытается повернуть голову и не может. Белая комната встает на свое место, и Шоичи видит потолок, кусок окна со шторами и какой-то пакет с препаратом. Пакет болтается на капельнице, от него вниз тянется трубочка, и что-то подсказывает Шоичи, что трубочка заканчивается катетером, вогнанным в его руку. Шоичи стискивает зубы и тянется носом вбок, силясь повернуть голову. В скачущий кадр размытого зрения попадают чьи-то белые волосы, и Шоичи изумленно падает щекой на подушку. Бьякуран спит, положив голову на край его койки, прямо рядом с безвольной рукой. Наверное, он сидит на полу, и ему, может быть, даже холодно. Шоичи тянется пальцами к его волосам и замечает, что со второго раза движения даются легче. Бьякуран шумно втягивает носом воздух и открывает глаза. — Привет, — мямлит он с облегчением. Голос еще сонный, и лицо у него перечеркнуто красной полосой — наверное, от складки на простыне. Шоичи моргает с затяжкой, показывая, что услышал. — Говорить можешь? — Нхе… знах… кх… — хрипит Шоичи, и Бьякуран ласково улыбается. — Тогда моргай. Как в «Воровке книг»: один плевок — да, два плевка — нет. — Шоичи кажется, что в «Воровке книг» было наоборот, но он снова медленно моргает, соглашаясь. Бьякуран кладет подбородок на край его койки и запускает руку в его волосы. — Можно? Шоичи не против. Бьякуран встает и ногой подтягивает к себе стул. Шоичи вновь пытается дотянуться до него, и Бьякуран медленно прикладывает его ладонь к своей щеке, закрывая глаза и прижимаясь губами к бледному запястью. — Поч… кхему ты… здесь? — с усилием выговаривает Шоичи, и Бьякуран скупо улыбается. — Этот ваш бифман не такой уж и бесчувственный чурбан, как оказалось. С тобой должен был сидеть этот верзила, Спаннер, но он пустил меня. Сказал, будет пить кофе в ближайшем «Старбаксе», — он улыбается так, будто вспомнил о чем-то приятном, и медленно проводит носом по предплечью Шоичи, остановившись у катетера. — Скох… Сколько я провалялся? — Бьякуран молча поднимает три пальца. — Трое суток? — он кивает. — И все это время..? — Ни на шаг, только если пописать, — Бьякуран улыбается, гладя его щеку тыльной стороной пальцев. Будто и нет никакой войны, он не захватывает мир, и их не раскидало по разные стороны баррикад. — Помоги сесть? — Бьякуран медленно качает головой: — Тебе бы лучше лежать пока, — он ведет кончиками пальцев по его шее, цепляется за воротник майки и вдруг останавливается, оставив ладонь на груди и вскинув глаза на Шоичи: — Нельзя? Шоичи колеблется и вскидывается только тогда, когда Бьякуран уже начинает неуверенно убирать руку. Сглатывает, смотря, как тот грустнеет с каждой секундой. — Можно, — неуверенно разрешает Шоичи и отводит глаза. Бьякуран медленно оглаживает его плечи, убирает волосы с почему-то мокрого лба и улыбается, глядя на Шоичи. Шоичи отчего-то неуютно. Бьякуран задумчиво улыбается. — Как у тебя все просто, — вздыхает Шоичи, смотря в потолок. Очков нет, и что открой глаза, что закрой — разница только в том, смотришь ты на муть черную или белую. — Просто? — То ты пытаешься меня убить, — в горле першит, и Шоичи приходится прокашляться, кожей чувствуя, как Бьякуран мрачнеет с каждым словом, — то делаешь вид, что ничего, — чертов кашель, — необычного не происходит и все как всегда. Бьякуран встает, и Шоичи тут же оборачивается на него, уже понимая, что болтнул лишнего и сейчас останется в палате один. В животе от этого неприятно сводит. Но Бьякуран возвращается и, аккуратно, хоть и холодно подпихнув руку под его голову, прижимает край стакана с водой к его нижней губе, помогая не облиться. Шоичи жадно пьет, и капли то и дело стекают по его подбородку, впитываясь в наволочку промозглыми пятнами. Бьякуран отставляет пустой стакан на подоконник и склоняет голову к плечу, внимательно разглядывая Шоичи. Наконец он вздыхает и поправляет массивные черные часы, впившиеся в его запястье. — М-да, — говорит он. — Тебе всю щеку свезло асфальтом. Не волнуйся, я не пытаюсь сменить тему, — он снова вздыхает, и Шоичи морщится. Он-то как раз совсем не против поговорить о чем-нибудь другом. — Я бы хотел сказать, что никогда не пытался убить тебя, но я никогда не врал тебе и начинать не хочу. Точно так же, как не хочу, чтобы ты умер. Ни за что. — Ты соврал. На «Чойсе», — резко обрывает его Шоичи. — Ты не можешь не помнить, ты действительно проштрафился в последний раз, когда мы играли. Бьякуран качает головой. — Нет, — он подпирает рукой подбородок. — Я прекрасно помню тот раз. Просто ты уже использовал этот долг. Года три или четыре назад, ты просил привезти тебе какие-то пластинки из Канады или что-то в этом духе. Как их, «Blood+Pepper». Не думаю, что ты хотел бы, чтобы все вокруг узнали, что ты фанат девчоночьего канадского рока. Или мне стоило сказать правду, а не покрывать тебя этим «не помню»? Шоичи стонет, вспоминая, что он прав. Бьякуран вскидывается. — Что? Больно? Где вступило? — Шоичи мученически жмурится, смеясь: — Все нормально. Просто ты прав. Извини. — Бьякуран облегченно выдыхает, улыбаясь. — Да ладно. Не пугай меня так, — он снова грустнеет. — Я действительно не хочу, чтобы ты умирал. Я не… нет, ничего. — Что? — Шоичи поднимает брови. — Говори. Бьякуран колеблется. — Ты меня возненавидишь, — наконец, вздыхает он. — Я смотрел… Смотрел, как Кикё гонится за тобой, и не мог заставить себя отозвать его. Просто не мог. Не мог выбрать между тобой и Кольцами Вонголы. — Он ёжится, смотря на Шоичи, как побитая собака. Шоичи закрывает глаза и медленно выдыхает. — Где мои очки? — Бьякуран снова встает и подходит к окну. — Те, что были на тебе, разбились, Спаннер обещал забежать поменять линзы. Я нашел твои старые у нас… — Бьякуран запинается, и Шоичи слышит, как он сглатывает. Черт. Черт, черт, черт, — у себя на квартире. В черной оправе. — Бьякуран громко захлопывает очечник и протягивает Шоичи очки. Тот ловко раскладывает их свободной от капельницы рукой и надевает. Линзы маловаты, но всяко лучше, чем быть слепым, как крот. — Я снова вижу твои глаза, — сообщает Шоичи, и Бьякуран невесело улыбается, откидываясь на спинку стула. — И, чтоб ты знал, — Бьякуран оборачивается на него, и Шоичи сжимает губы в упрямую линию, — я никогда не смогу тебя ненавидеть. Что бы ты ни натворил. Никогда. — Прости, — выдыхает Бьякуран, качая уроненной головой и зарываясь пальцами в волосы. Шоичи скупо кивает. — Я не понимаю, зачем ты туда полез? У вас же были еще безэлементники. Были, я видел. Тот же Звездный Принц. — Я подумал, что тебе будет проще отказаться, если мне будет что-то угрожать, — тихо, неохотно отвечает он, и Бьякуран закусывает палец. — Ты же просил помочь… но я, видимо, просчитался. Извини. Наверное, тебе было… неприятно. — Шоичи отворачивается и старательно моргает. В носу предательски щиплет. Бьякуран тупо смотрит в пол, держась за волосы, и качает головой, как заведенный. Шоичи неловко комкает простыню в пальцах; уши закладывает от придавившей его тишины. Бьякуран обходит его койку, и Шоичи приходится снова отвернуться, лишь бы не смотреть на него. Бьякуран садится рядом с ним на корточки и сжимает сначала руку, потом осторожно обнимает поперек груди, встает на колени и, наклонившись, прижимается к нему, притягивая к себе его голову, сгорбившись и скукожившись. Шоичи старается дышать ровно, и на мгновение ему мерещится, что это не он готов заплакать, а Бьякуран. Глупости. Бьякуран не умеет. Не должен уметь. Шоичи сдается. Поворачивает голову к нему, обнимает свободной рукой в ответ, и дужка очков впивается ему в висок. Бьякуран молчит, осторожно сжимая его, будто боясь сломать, и Шоичи плечом чувствует, как ходит его кадык. Шоичи плохо. Наверное, именно поэтому он первым начинает глупо успокаивать Бьякурана, гладя его по волосам. — Тише, — срывающимся, царапающим сдавленное горло шепотом хрипит он, и крашеные белые пряди туго разделяются под его пальцами. — Все будет хорошо. Хорошо. Все как-нибудь устроится. Ты справишься. Ты совершенно точно со всем справишься. У тебя всегда хорошо получалось быть лучшим. Все будет хорошо. «Все будет хорошо», — повторяет Шоичи, как заклинание, выпуская хриплый голос в потолок, и отстраненно думает, что, скорее всего, убеждает себя. У Бьякурана все в любом случае будет хорошо: по-другому просто не бывает. А вот за свое «хорошо» Шоичи поручиться не может. Бьякуран садится на пол у его койки, вытянув под ней ноги и навалившись локтями на край, и молчит, глядя в одну точку, и у Шоичи есть время перевести дыхание прежде, чем ему от него снова снесет крышу. Шоичи кажется (во всяком случае, ему очень хочется в это верить), что Бьякуран сейчас думает, как бы половчее позвать его с собой, не показавшись при этом слабаком. Еще год назад, еще месяц назад, еще вчера — нет, уже четыре дня назад, Боже, — когда они стояли в выстуженном парке без колец на пальцах, Шоичи предложил бы сам и действительно сделал бы все, что угодно. Теперь есть одна маленькая, но очень серьезная проблема: Шоичи вовсе не уверен в том, что его возьмут, а если и возьмут, то не из вежливости. Шоичи скашивает глаза на Бьякурана и понимает, что Бьякуран задумчиво его разглядывает, причем, видимо, довольно давно. Шоичи уже набирает воздуха, судорожно пытаясь понять, что собирается сказать, чтобы вовремя себя остановить, если что, как вдруг Бьякуран подает голос — тихо, задумчиво и безнадежно, как будто смотрит на старую фотографию и говорит сам с собой: — Господи, как много я потерял… — Шоичи не понимает, о чем он, и Бьякуран, покачав головой, вздыхает и снова садится на корточки, подперев голову рукой. — Раньше мы сидели где-нибудь, играли в «Чойс», делали матан, что-то еще, я все смотрел на тебя, а у тебя глаза влюбленные, просто до умопомрачения… В меня влюбленные… Господи, Господи, как я мог тебя отпустить?.. — он снова качает головой, и Шоичи кажется, что он бредит, что он ослеп. Потому что сам Шоичи знает, что до сих пор влюблен в него так, что сводит ребра, что стоит Бьякурану сказать — и Шоичи пойдет за ним куда угодно. Или все его усилия, все его попытки отгородиться, пойти против, подействовать исподтишка, выкинуть его из головы, чтобы предавать было легче, не пропали даром? Неужели он действительно отдалился, хотя бы внешне? Ну надо же… Шоичи плотно закрывает глаза и заставляет себя не заржать. Это кто еще кого отпустил. От того, что Бьякуран во всем винит себя, даже зная, от начала и до конца зная каждый шаг подрывной деятельности Шоичи, становится гадко и стыдно, но Шоичи почему-то не может начать извиняться. Он тянется к Бьякурану свободной рукой, и тот удивленно вскидывает на него глаза — мутные, почти ушедшие в себя. — Ты ничего из этого не потерял, — медленно выговаривает Шоичи, и все тянется к нему, тянется и никак не может коснуться. Шоичи больно, Бьякурану больно тоже, и Шоичи еще сквернее потому, что он не может его успокоить. Раньше Бьякуран заслонял его от всего мира, расходовал себя, а Шоичи всегда оставался в тепле и уюте, спокойном и тихом мирке. Иногда Бьякуран мог позволить себе заразиться от него спокойствием и теплом, но делал это далеко не всегда. Шоичи вдруг понимает: он об этом никогда не думал. Вернее, предпочитал не задумываться. — Что? — как-то блекло переспрашивает Бьякуран, машинально посматривая на его протянутую руку и медленно подставляя ладонь, чтобы подхватить ее, когда у Шоичи закончатся силы, и по его интонации невозможно разобрать, что именно он не понял — или чему не поверил. Шоичи мученически закрывает глаза и осторожно чуть сгибает локоть с катетером, протягивая к Бьякурану уже обе руки и слабо улыбаясь, почти одними глазами — как стала делать его старшая сестра, после того, как маму завалило во время очередного наводнения. — Иди сюда, — просто говорит Шоичи, и надеется, что это не звучит, как просьба. Бьякуран непонимающе наклоняется к нему навстречу, как зачарованный, и хмурится, когда Шоичи берет его лицо в потноватые, холодные ладони. Аккуратно положив на место его руку с катетером, не отрывая глаз от его лица, Бьякуран мягко прижимает ее к койке, нежно сжав его пальцы. Шоичи улыбается от этой машинальной заботы и тянет Бьякурана на себя, медленно, дюйм за дюймом, положив уставшую и подрагивающую от напряжения ладонь ему на затылок. Низко нависнув над ним, Бьякуран нечитаемо смотрит ему в глаза, и Шоичи стало бы страшно, не доверяй он Бьякурану безоговорочно. Шоичи улыбается в его глаза, слабо гладит его по щеке и не может налюбоваться: Бьякуран потерянный и непонятый, в таком состоянии он не может договориться даже сам с собой. Таким его каждый раз видел только Шоичи, и это льстило: Бьякуран тоже ему доверял и мог оставить себя на его попечительство до тех пор, пока мозги не вернутся из параллели и не встанут на место. По этой же причине они никогда не ссорились надолго: после серьезных ссор Бьякуран всегда впадал в подобное состояние, а, пересидев с ним таким пару минут, Шоичи уже не мог продолжать злиться. Бьякуран моргает, и его взгляд снова становится осмысленным. Шоичи облегченно улыбается, когда Бьякуран накрывает его ладонь своей и покрепче прижимает ее к своей щеке. — Вернулся? — тихо спрашивает Шоичи. — К тебе — всегда, — отвечает Бьякуран, не задумываясь, и Шоичи тянет голову наверх как может. Этого как раз хватает, чтобы поцеловаться. Они оба хихикают в поцелуй от облегчения, и от этого становится так просто, что отпустить друг друга совершенно невозможно. Шоичи растворяется в Бьякуране полностью, без остатка, и так же без остатка принимает его в себя, они берутся губами за губы, кружится голова, ладонь теряется на теплой бьякурановой спине, и в палате пахнет не лекарствами, а зимой и зелеными яблоками. Скрипит дверь, и Шоичи покрепче удерживает Бьякурана свободной от капельницы рукой, чтобы не вздумал оторваться. Бьякуран, впрочем, и не собирается. — Я так вижу, у вас уже снова все хорошо, — замечает от входа голос Спаннера, но Шоичи слишком здорово, поэтому он просто выпутывает из-под Бьякурана руку и показывает Спаннеру средний палец.***
— Послушай, — неуверенно спрашивает Шоичи, ковыряя простыню. Ему уже можно сидеть, а послезавтра разрешат встать, — а наши там не переубивают друг друга? — Нет, не должны, — Бьякуран тонко улыбается. — Я здесь, а Кикё и компания без меня вряд ли куда сунутся. Ты тоже здесь, а твое сборище маленьких и перепуганных детей-суперменов без тебя всего лишь кучка, опять же, маленьких и перепуганных детей, а значит, они тоже никуда не полезут. Так что теоретически мы можем оттягивать конфликт сколь угодно долго. Практически же, к сожалению, нет. Шоичи отстраненно кивает.***
Когда Бьякуран входит в палату, то даже не удивляется, видя Кикё у распахнутого окна. Его зеленые волнистые волосы эффектно уложены, макияж безукоризненен, серьги сверкают в лунном свете, и он так томно моргает, что Бьякуран болезненно морщится, понимая, что наверняка был таким же позером года четыре назад и, возможно, до сих пор им остается. Он осторожно шагает вглубь комнаты, и на него любо-дорого поглядеть: бесшумен, собран, спокоен. Ни намека на пожар внутри от одной мысли, что Шоичи уже может не дышать. Он аккуратно и плавно скашивает глаза на койку, едва Шоичи попадает в поле его зрения. Грудь Шоичи поднимается и опадает, беспокойно и мелко, темно-медные колечки разметались по подушке, влажные губы шевелятся во сне. По его лицу медленно плывет легкий лунный лучик, подбираясь к плотно спутанным ресницам, и Бьякуран коротким движением, наполненным одновременно нежностью и небрежной властью, поддергивает занавеску, чтобы тень легла Шоичи на глаза. Кикё верно понимает его посыл («аккуратно выбирай слова, подонок, босс здесь все еще я») и с насмешливыми блестками в глазах слегка склоняется, прикладывая ладонь к подбородку и загибая безымянный палец с мизинцем. Бьякуран сухо кивает: в два-тридцать ночи он не настроен на долгие расшаркивания. — Ну? — тихо роняет он, наблюдая, как Кикё расплывается в этой своей ухмылочке-на-все-случаи-жизни. Он почти уверен, что в этот раз Кикё откровенно ржет над его заботой о Шоичи. — У меня приказ об устранении, Бьякуран-сама, — отзывается Кикё по-японски самодовольным полушепотом, и Бьякуран снова морщится. Кикё — великолепный кадр, но это вовсе не значит, что его можно долго терпеть. — От вас, как это ни удивительно. — Я в курсе, от кого ты получаешь приказы. Если бы дела обстояли иначе, я бы уже убил тебя. — Бьякуран вздыхает и пошире распахивает окно; ночной воздух мечет ему в лицо рассыпчатой прохладой. Среди корпусов шныряет круглый восторженный ветерок. — Не сомневаюсь… — Не паясничай, — перебивает Бьякуран. Он тяжело смотрит на улицу, в смуглую осеннюю ночь, и внутри у него, где-то за ребрами, куда-то тяжело опускается прессовочная плита, придавливая и с хрустом трамбуя. Бьякуран с тоской думает, что, съезди он Кикё по наглой самодовольной роже, было бы легче. Через минуту он уже дышит свободно, а Кикё вытирает кровь со скулы. Исключительно в голове Бьякурана, к сожалению. Он поворачивается как раз в тот момент, когда Кикё отбрасывает зеленый водопад за спину. — Цель снята, — сухо говорит Бьякуран, и Кикё снова ухмыляется. Правда, теперь это скорее похоже на признак боеготовности. — Передай всем, что приказ об устранении Ирие Шоичи отменен. Он больше не представляет угрозы. — Есть! — фыркает Кикё, и от его щелчка каблуками Бьякуран все-таки дергается и ворчит: — Проваливай уже. Кикё снова коротко подставляет пальцы к подбородку и исчезает в окне. Легкой рябью возвращаются звуки, и в клубах темноты за окном, которая опутала ближайший лесок, Бьякуран видит не только пару фиолетовых, но и пару голубых огоньков. Остаток ночи он проводит, сидя на полу у Шоичи в изголовье, и, положив щеку на матрас, разглядывает его обрызганное веснушками лицо и слушает неразборчивое сонное бормотание. Около пяти утра Шоичи смазанно, но громче остального зовет его по имени, и Бьякуран забирается под одеяло, обнимая его со спины и улыбаясь ему в шею. Утром Шоичи не надевает очки и смотрит на него просто так, близоруко и беззащитно щурясь. Бьякуран не знает, пытается ли он заставить его остаться, специально ли давит на самое чувствительное, или просто прощупывает по наитию, но не может позволить себе пойти на поводу у Шоичи и его глаз. Не сегодня. — Кто-то же приходил ночью, да? Кикё? Блюбелл? Закуро? Ты поэтому думаешь, что пора? — Он говорит так убито и безнадежно, на одной смирившейся и вместе с тем глубоко надрывной ноте, что Бьякуран, не сдержавшись, плюхается на кровать рядом с ним и, поджав ноги и закрыв глаза, как ребенок утыкается лбом ему в плечо, обхватив обеими руками. Шоичи запинается на мгновение от неожиданности, а потом в его голосе начинает дрожать улыбка: — Ну что ты, эй… Все хорошо… — Он обнимает Бьякурана в ответ и притирается щекой к его волосам. — Все будет в порядке. Все как-нибудь закончится, и мы поедем жить в Халл, например. Или в ту съемку на Наттинг-роуд. Я… честно говоря, я просто… — Шоичи сглатывает и улыбчиво щурится. — Я просто не хочу тебя отпускать. — Прости, — бормочет Бьякуран. Шоичи слегка покачивает головой и улыбается, и Бьякуран понимает, что это не отказ. Он бережно сжимает руки Шоичи и подносит к своим губам, начиная их целовать — осторожно, медленно и нежно, чувствуя под губами каждую косточку и сухожилие. Шоичи не выдерживает и берет его лицо в ладони, подаваясь вперед и останавливаясь в считанных миллиметрах. Их губы мягко соприкасаются, и Шоичи чувствует горячие пальцы Бьякурана у себя под майкой, на пояснице, и они целуются легко, ласково, с каким-то юношеским трепетом, одними теплыми губами, почти беззвучно, и Бьякуран видел бы, как у Шоичи по щекам льются тени от дрожащих ресниц, если бы сам не закрывал глаза. Когда они отстраняются, на губах оседает странный холодок, и Шоичи удивленно тянет руку ко рту. — Все? — тепло спрашивает он, смотря Бьякурану прямо в глаза — они так близко, что он видит их совершенно четко и кажется, что еще чуть-чуть, и их ресницы смешаются. Бьякуран улыбается, Шоичи угадывает это по легким складочкам, и наклоняется к его шее. Шоичи задерживает дыхание и весь замирает, чувствуя, как его губы прижимаются к жилке под ухом. — Я люблю тебя, — шепчет Бьякуран. — Я тебя тоже, — запоздало откликается Шоичи, но Бьякуран этого уже не слышит.***
Шоичи просыпается среди ночи и обмирает на койке: над ним раскрылось исполинское сверкающее крыло, будто рассекшее темноту на две части. — Только посмей тронуть его, — слышит он ледяной голос Бьякурана совсем рядом, и Боже, он не знал, что Бьякуран умеет так шипеть и… Все обрывается. Шоичи просыпается среди ночи и трясет головой: что за… это же не сон, он уверен, что не спал, и ему точно не приснился Бьякуран, защищающий его от кого-то… Он растерянно оглядывает пустую палату. Ветер играет занавеской на окне. Что за чушь. Наверняка просто сон, глупый сон, просто потому что ему снова хочется увидеть Бьякурана, обнять его, оказаться под его защитой, просто потому что он все время думает о нем, подсознание и выкинуло такое коленце. И все же, все же… Его, разбуженного, могли просто залить Пламенем Дождя и оставить. И тогда все тоже походило бы на сон, и он ничего не помнил бы больше, и проснулся бы только тогда, когда позволят… Но если и так, то от кого Бьякурану защищать его? От Венков? Почему? Они пошли против него? Надавили? Чего они хотят, действий? Какая ерунда, Господи, ну какая ерунда… Шоичи мучается до самого рассвета, пока на полу под койкой длинное маховое перо дотлевает Пламенем Неба.***
Когда Шоичи, припадая на правую ногу, приходит к Бьякурану и Венкам, Кикё даже не останавливает его, только брезгливо кривится и за шкварник оттаскивает себе за спину взбешенную до искр из глаз Блюбелл, чтобы она не кинулась на него раньше времени. Бьякуран молчит. Бьякуран не отталкивает, но смотрит куда-то сквозь Шоичи и никак не реагирует ни на мольбу на лице, ни на сорванный шепот. Шоичи хочется орать. Ему хочется плакать, трясти Бьякурана за плечи, отвешивать ему пощечину, кричать, чтобы он проснулся: «Очнись, да очнись же ты! Кто хотел, чтобы я простил тебя, кто просил помочь, кто обещал, что мы встретимся на Наттинг-роуд? Я люблю тебя, я все что хочешь сделаю, только посмотри на меня, я здесь!» Но Шоичи только молча уходит и все ждет, что его сейчас добьют в спину, как это обычно у них бывало, но, видимо, он выглядит так жалко, что Венки даже руки об него марать не желают. — Предатель! — визгливо надрывается Блюбелл ему вслед. — Слизняк! Трус подзаборный! — раздаются глухой удар и обиженный рев — видимо, Кикё отвесил-таки ей подзатыльник.***
Тсуна смешно хлопает ресницами по-европейски больших глаз и склоняет голову к плечу, пока Шоичи собирается с духом. — Ты можешь его не убивать? — выпаливает он, но получается как-то неубедительно. Тсуна хмурится, будто хотел бы ему помочь, но не видит альтернативы, и Шоичи поспешно добавляет: — Просто вырубить, например… Или… Или… — Да, хорошо… — неуверенно мычит Тсуна, натягивая варежки, и Шоичи вдруг понимает, что даже у этого мелкого пацифиста Бьякуран уже засел в печенках. А ведь на «Чойсе» он не сомневался, что Тсуна в лепешку расшибется, но не позволит пролиться лишней крови — что друзей, что врагов. Тсуна непринужденно поправляет кенгурушку, чтобы футболка не торчала, бездумно подтягивает варежку и вытряхивает на ладонь две пилюли. Так умиротворенно, наверное, выглядят наркоманы, которых отпустило после последнего прихода меньше суток назад и которые точно знают, что таблеток у них еще на месяц вперед. На лбу у мальчишки взметывается Пламя, проходит через челку, вызолотив волосы и покрыв лицо неправильными пляшущими тенями, бледными в дневном свете. Взгляд становится спокойным, холодным и жестким, в глазах Тсуны разливается рыжим огнем власть и какая-то полубожественная отрешенность и ленивая целеустремленность. Он оборачивается через плечо, и Шоичи холодеет. — Моя позиция на правом холме или на левом? — прозрачно роняет он, и Шоичи бешено шевелит мозгами, пытаясь одновременно сгенерировать правильный ответ и понять вопрос. Тсуна терпеливо ждет. — На правом, — отвечает Шоичи. — Хорошо. — Он плавно поднимается в воздух. С угрозой гнется пламя на перчатках, разбиваясь о землю, и трава вокруг Тсуны стремительно вянет, жухнет и начинает тлеть. Вверх идет едкий черный дымок. — Тогда я пошел. — Удачи, — желает Шоичи почти неискренне, и Тсуна снова оборачивается. — Знаешь что, Шоичи-кун? — медленно, без интереса спрашивает он. Шоичи уверен, что он не знает, но и не хочет знать. Тсуна снова отворачивается. — Я передумал, — бросает он тихо, но так, чтобы Шоичи наверняка услышал, и взмывает вверх. «Вот сволочь», — думает Шоичи и обессиленно заваливается на траву. Как. Его. Достали. Эти. Дети. (Но Бьякуран же сможет уделать его, правда?)***
На последнюю битву Шоичи смотреть не хочет — он просто скрючивается под деревом, хватаясь за режущий живот, и прячет потный лоб в коленях. Раньше Бьякуран обнимал и пот разве что не сцеловывал. Меньше суток назад Бьякуран даже видеть его не захотел. И вообще непонятно, узнал ли… Шоичи понятия не имеет, чья победа ему важнее. Хотя на самом деле знает, что лично он — лично-лично, без всякого долга и прочего — хочет, чтобы победил Бьякуран. А там они справятся. Он справится. Как-нибудь. Шоичи поднимает голову как раз чтобы увидеть, как Бьякурана с головой накрывает струей полупрозрачного ревущего X-Burner-а, как трескается и опадает рыжий купол, как искрой соскальзывает кольцо Марэ с исчезающего пальца. Он не слышит ничего, подбирает раскаленное кольцо с потускневшем камнем, без Бьякурана затянувшимся жемчужно-белым бельмом, и, кажется, единственный плачет не по Юни. Ободок кольца прижигает руку до волдыря, и теперь пользоваться костылем еще неудобнее, чем было.***
На базе Шоичи в недрах личных вещей находит трепетно хранимый листок, чуть порванный по краям и потертый на сгибе. На листке Бьякуран нарисовал подсолнухи — красивые, аккуратные и точь-в-точь такие же, как были у Шоичи на плече. Шоичи долго сидит над кружкой чая, рассматривая листок, и не замечает своего мокрого подбородка. Бьякуран хорошо умел рисовать. Умел.***
Могила внутри пустая, и участок совсем маленький — огорожен квадратный метр кованым заборчиком, небольшое надгробие с датой и именем. Белое. На задней стороне у самой земли Шоичи еще в первый год нацарапал катаканой: «Забери меня». Наверняка уже заросло. Шоичи сидит перед ним долго и разговаривает. У надгробия лежат розовые гвоздики, перевязанные черной лентой. На ладони у Шоичи росчерк шрама — ожог от кольца — и он прижимает эту ладонь к плечу. На нем поверх перечных веснушек вытатуированы подсолнухи — точь-в-точь такие, как рисовал Бьякуран. И Шоичи кажется, что подсолнухи — все, что у него осталось. И запах яблок.***
Шоичи просыпается. Вроде бы все в порядке: он дома, в своей постели, сестра еще спит за стенкой, а мама наверняка встала и готовит завтрак — но что-то не так. Сон, вспоминает он неожиданно, и все в нем вспыхивает так ярко, что режет в груди, и кажется, что это и не сон вовсе, что все это было на самом деле — ведь все было на самом деле, и Вонгола, и Пламя, и Бьякуран, и… горбинка у него на носу. Шоичи мучительно краснеет, зарываясь лицом в подушку, пытаясь спрятаться от потока чересчур ярких образов, слишком сильных, неожиданных, взрослых, чувства одно за другим толкаются в его ребра, как прибой, и помимо того, что все это мучительно неловко, как первый влажный сон (у него таких не бывает) или подсмотренное в замочную скважину чужое счастье (он таким не занимается), еще и ужасно горько: почему это не случилось… со мной? Может, сон в руку? И еще все будет? И вообще как-то все это походит на эксперименты с той базукой, там же было, все было про эти воспоминания, про Бьякурана, про Тринисетте… у него не хватило бы воображения на такое. — Глупости, — твердо шепчет Шоичи себе под нос, когда его бьет под дых последней картинкой и он неожиданно падает в подушку лицом, безутешно плача от тоски, непонятно, своей или чужой, но неожиданной и острой, разлившейся внутри от одного вида белого надгробия. Не хочу. Не хочу так. Не хочу. Плач вытягивает из него все силы, и с кровати он встает уже вымотанный, голова гудит. Все-таки сон. Что же еще? Просто сон, хоть и такой реалистичный. И все же, как странно… Шоичи подходит к окну, машинально его распахивая, не в силах понять, что же заставило его отдернуть занавеску, привлекло внимание. Он бесцельно смотрит вниз, на двор, на… На подоконнике снаружи лежит подсолнух. ноябрь 2014 - июль 2017