Опиши Мне Зиму

Палата была их собственным миром, маленькой Вселенной, в которой раскрывались все тайны и свершались совместные мечты. Невозможно сосчитать, сколько дней они провели там вместе, абстрагируясь от неугомонной жизни за пределами больницы, забывая о волнениях и тревогах, наслаждаясь лишь тем ощущением чуда, что, кажется, появлялось только тогда, когда они были вместе. И этого было достаточно, хотя они знали, что однажды откроют новые неизведанные границы, и жизнь примет их в свои объятия, приглашая в круговорот волнений и мирских тревог, кружа в танце беспокойства и забвения. И только вдвоем они смогут не сойти с ума в этом невероятном переливе чувств, красок, эмоций, порой фальшивых, но все еще близких для людских сердец. Тихие вечера в легком умиротворении пролетали быстро, незаметно, и порой становилось печально от того, что они вновь не успели насладиться друг другом. И каждый вечер Луи просил Гарри пообещать, что тот вернется. «Я приду завтра, лишь только первый неуверенный луч прокрадется в твою комнату. Жди меня», - так заканчивалось очередное свидание тайных любовников, подаривших друг другу еще миллионы незабываемых секунд безграничного счастья и обожания. Гарри говорил красиво, и это выражалось не только в манере речи, но и в самом голосе, волнующим сердце молодого влюбленного. Луи считал его поэтом, способным сотворить из простых слов что-то невообразимое, волшебное, неповторимое и находящее отзвук в самых дальних глубинах хрупкой души. Парень, хотя, скорее, еще мальчик, лишь завороженно смотрел вслед кудрявому чуду, на удивление и страх слишком быстро укравшему сердце и звание первой серьезной влюбленности Луи. Томлинсон многого не понимал в жизни, но хотел, и Гарри был тем связующим с миром, что не давало потонуть в незнании и отчаянии. Каждый день Луи задавал все новые и новые вопросы, порой слишком глупые и наивные, но зеленоглазый лишь терпеливо разъяснял ему каждую деталь, приводя в пример незнакомые для шатена факты. А затем ласково улыбался, начиная новый рассказ – с самого начала, поясняя то, что с трудом укладывалось у младшего в голове. Но Луи был внимателен, он слушал и слышал, доверяя каждому слову, что слетало с покрасневших от поцелуев губ. Гарри любил мир, что видел за окном. Любил его бесконечные просторы, загадочные переливы красок и мягкие, легкие изгибы. Он хотел разделить его с Луи, но… не мог. Его мальчик не мог встать и выглянуть в окно – слишком хрупкие ноги и быстро кончающиеся силы позволяли наслаждаться лишь видом обшарпанного потолка и идеально заправленной соседней кровати, что всегда пустовала, даже в те ночи, когда кудрявый оставался, в желании продлить мгновение любви и счастья еще хоть ненадолго. И сколько бы они не проводили времени вместе, этого всегда было мало. Гарри каждый раз начинал свой рассказ одинаково: он выглядывал в окно, всматриваясь в каждую деталь, будто фотографируя, чтобы позже показать получившийся рисунок Луи, только теперь словами. Он описывал невинность и девственную чистоту и красоту Весны; бурлящие потоки, ночи, наполненные страстью, и знойную жару Лета; дерзкий окрас и бешеный танец нескончаемых буйств Осени. Но всегда молчал, лишь стоило первому морозу пробраться на улицы Лондона, наполняя его ожиданием чуда и волшебства. «Опиши мне Зиму», - просил тогда Луи, робко глядя на человека, заставляющего сердце трепетать. Гарри в ответ лишь взмахивал кудрявой челкой и улыбался чему-то своему, а затем медленно качал головой, не желая обидеть мальчика. «Почему?» - спрашивал он, забавно надувая губки, отчего они становились еще более желанными. «Я хочу, чтобы ты увидел ее сам», - отвечал тогда зеленоглазый, подмигивая и, не удержавшись, закутываясь в теплые одеяла, прижимаясь к разгоряченному телу, с радостью принимающему Гарри в свои объятия. Они проводили дни и порой ночи вместе, обмениваясь общими мечтами и надеждами, точно зная, что дождутся той Зимы, которую Луи увидит. Та ночь была одинокой для Томлинсона, он проснулся тогда, когда комнату освещала лишь Луна, еле пробивающаяся сквозь толщу занавесок. Гарри не было рядом, и отчего-то было холодно-холодно, и эта безграничная беспомощность перебивала все мысли. Он больше не смог уснуть. Не смог уснуть, понимаете? Он, самый хилый парень, проблема которого заключалась в чрезмерной усталости, не смог уснуть. После двух месяцев, когда сон забирал тело и мысли мальчика в любую секунду, он не смог уснуть. Он бодрствовал и чувствовал невероятный прилив сил, когда, опираясь хрупкими руками на пошатывающуюся койку, встал с нее, делая первые неуверенные шаги. Эйфория накрыла мальчика вместе с чувством предвкушения новых открытий, которые они сделают вдвоем с Гарри. И он написал ему всего четыре слова, заставившие обоих радостно смеяться, оголяя душу перед ночными образами теней: «Я могу увидеть Зиму». Луи был готов прыгать и хлопать в ладоши от радости – готов морально, но пока не физически, а потому мальчик потратил все свои силы на путь до окна в мир. До того самого окна, в которое Гарри смотрел, словно опытный фотограф выискивая самые волшебные детали, самые плавные линии и изгибы, самые захватывающие образы. Луи долго всматривался в ночные тени, в таинственный мрак и пугающую пустоту, но не мог различить ничего, кроме серой стены с обшарпанной краской и глубокими разрушающими трещинами. Там не было ничего, о чем говорил Гарри. Он смотрел в другое окно, в то окно, что было раскрыто лишь в сознании парня. И он делал это все для Луи, безгранично любящего и, как оказалось, не безответно. Каждый образ, что создавали его слова, каждый момент жизни был придуманным, созданным специально для него. Разве это не есть любовь? Глаза Луи наполняются слезами от признательности к Гарри, от той безграничной и слишком сильной привязанности, что он испытывал к нему. Он хочет сделать что-то для своего Счастья, для своего Волшебства, но понимает, что может дать чертовски мало. Дверь палаты тихо скрипит, когда невероятно счастливый и улыбчивый парень с кудрями цвета шоколада входит в нее, тут же подбегая и нежно обнимая самое дорогое, что у него есть. Луи хрупкий, и Гарри боится разбить его, когда оставляет все новые и новые поцелуи на сладкой бархатной коже. - Где Зима? – спрашивает шатен, оборачиваясь заплаканным лицом к своему парню, позволяя пальцами стереть влагу со своих щек, разрешая нежно целовать все, до чего дотягиваются губы. - Я покажу тебе ее, - обещает Гарри и бросается к шкафу, где уже несколько месяцев висит теплая одежда Луи, что так долго не использовалась. Он одевает Томлинсона быстро, так, будто боится, что может не успеть, хотя и знает, что у них есть все время мира, не только собственного, но и того, который любовники вот-вот откроют. Вместе. Стайлс сажает парня в инвалидное кресло, что они шутливо называют Лексусом, лишь бы не произносить этого страшного слова на букву «И». Они беззвучно спускаются на первый этаж, незаметными проскальзывая мимо задремавших медсестер и безгранично благодаря охранника, чье сердце теплеет при взгляде на молодых влюбленных и позволяет выпустить пташек на улицу, в новый неизведанный мир. Снег тихо кружит в воздухе, падая на землю, дополняя сотканное из снежинок одеяло. Мороз щиплет щеки, пробирается внутрь, освежая организм и мышление. Запах чуда и ожидание волшебства чувствуются везде, и они вместе ждут счастья, что уже давно было найдено двумя влюбленными сердцами. Луи завороженно наблюдает за прекрасным контрастом яркой зелени вечно цветущих деревьев и белоснежным снегом, что бережно покрывает их, окутывая каждую веточку, каждую хвоинку. Его сердце замирает от того, насколько этот момент неповторим, незабываем, волшебен. Зима придает ему сил, и парень забывает все невзгоды, все переживания, болезни и страдания. Он рождается снова, распахивает дверь в неизведанный мир, обещающий много разнообразных открытий, как печальных, так и заставляющих счастливо улыбнуться. И Гарри будет рядом с ним в любом случае. Луи встает с Лексуса, хватаясь руками за пальто Гарри, в попытках не упасть. Он делает несколько медленных и неуверенных шагов, с наслаждением слушая скрип снега и ледяной корки под ногами. Он счастлив. Луи падает на землю, утягивая за собой Гарри, прижимаясь ближе к нему, желая поделиться тем, что чувствует. - Я люблю Зиму, - улыбается он, а блеск и искры в его глазах лишь подтверждают правдивость сказанных слов. - А я люблю тебя, - отвечает Гарри, радуясь тому, что, наконец, смог сделать своего мальчика счастливым. Их губы соединяются в нежном танце, в таком же медленном и тягучем, как снег, кружащийся в воздухе, в таком же сладком и волшебном, как эта первая Зимняя ночь. И отныне все ночи принадлежат лишь им двоим.