Фата-моргана

Счастье хромым и тощим ушло. Бескрылой птицей не бьётся дух. И глаз моих разбито стекло, Все надежды теперь - прах и пух.

***

      Это были старые, давно заброшенные верфи. От моря веяло сыростью, терпкой солёностью и холодом, пробирающим до костей. Мужчина, приехавший сюда несколько часов назад, ещё когда солнце не начало заходить за горизонт, купая свои по-осеннему холодные лучи в неспокойной морской воде. Не то чтобы ему не было холодно - пиджак тот оставил в машине, а сам разгуливал в одной рубашке и брюках, не замечая ни ветра, доносящего брызги солёной, как русалочьи слёзы, влаги, ни прощальных лучей солнца, которые дарили хоть какое-то ощущение тепла и...ласки, что ли? Наверное, ласки мужчине не хватало в последнее время. Лет этак несколько. Но он крепился, старался быть мужественным, как ему завещал его отец и не унывать, в какие бы выгребные ямы не швыряла бы его жизнь и судьба.       Он и сейчас не унывал, просто смотрел на море, на похожие на скелеты мифических драконов строительные леса верфей, деревянные, они были выбелены морской солью и ветром, рассохшиеся и покосившиеся - ну точно кости. Последним ударом судьбы была смерть последнего дорогого его сердцу существа. Кот просто в какой-то момент ушёл и не вернулся. Он был тощим, ничего не жрал последнюю неделю до этого только, жмурясь и морща нос, лакал разведённое тёплой водой порошковое молоко, словно оно могло ему действительно чем-то помочь. Мужчина тогда возился с ним как мог. Даже решил найти антибиотиков: мало ли что. Но не получилось, Шарон ушёл, выскользнув в одну из множества дыр, оставленных снарядами в стене их дома. Вообще, изначально это был дом именно Шарона, тогда ещё безымянного рыжего маленького котёнка, чудом выжившего после всей вакханалии, что творилась вокруг.       Мужчина (тогда ещё можно было его назвать даже не мужчиной, юношей) был сам похож на этого кота - напуганный, голодный, вздрагивающий от любого громкого звука, приехав в эти руины, решил там остаться ненадолго и поискать чего-нибудь пригодного для еды. Еды тогда он нашёл вдоволь, целый консервный склад. Видимо, какой-то чокнутый, как это водится, по случайности или по ещё какому-то велению насмешницы-судьбы, решил сделать себе бункер, на всякий пожарный. Но сам он... Его тело не разложилось, оно высохло со временем и не было даже обкусано крысами (те почему-то не селились здесь). И не то чтобы это был хороший знак. Хозяин лежал прямо на ящике с тушёнкой, вцепившись в него мёртвой хваткой, что было не то чтобы каламбуром, скорее чёрной шуткой напоследок. Так что пришлось разжимать его иссохшие пальцы. Впрочем, запасы из бункера очень пришлись кстати, и хруст ломаемых костей мертвеца не самое страшное, что можно было бы придумать в обмен на провизию.       Одиночество куда страшнее.       Они тогда нашли друг друга, и это спасло обоих. Мелкая животина была названа почему-то в честь чуть вязкого сладкого фрукта, вкус которого почему-то напоминал мужчине дом и мать, всё время приносящую по осени именно эту сладость, зная, как он её обожает. Отец тогда смотрел на него, блаженно жмурящегося, и качал головой, добро посмеиваясь и называя бурундуком.       А где они все сейчас?       Даже кот, милейшее создание, оставил человека в одиночестве.       И вот он тут.       Когда-то море было красивым. А пляж - каменистым. Нынче тут всё: запёкшийся песок, вулканическое стекло, как его называют.       И эту чёрную монолитную корку ласкают пенные воды, принося с собой сор и осколки прошлого. Ничего хорошего не случилось. Фантасты задолго до трагедии, за столетия до неё, описали всё куда красочней и драматичней, так что нет нужды в том, чтобы даже упоминать мимолётно тот кровавый ад, что творился тут пару десятилетий назад.       Теперь всё утихло. И всё.       Утихли.       Только море шумит, полируя своими волнами берег словно усердными, натруженными ладонями. Мужчина вздыхает и суёт руки в карманы костюмных брюк, изящных и, наверное, когда-то дорогих, а нынче поношенных слегка и с жирным пятном на правом колене.       А откуда-то со стороны воды зазвучала свирель. Тонкая и витая, словно кружево на манжетах старых рубашек, её песня завораживала.       Ей вторили протяжно-классические ноты пианино, поддерживая тонкий её голосок. Шум моря утихал, уступая новым звукам, а единственный человек, оказавшийся на берегу, завороженно смотрел на происходящее над водой: последний луч солнца догорал, окрашивая тёмное окно неба в золотисто-красный, а в этом свете, словно при свечах, танцевали люди.       Дамы в пышных нарядах, галантные кавалеры, смех, иногда перебивающий глубокий голос контрабаса, который, взяв самую низкую октаву, заставил замолчать и свирель, и пианино, выводя соло, нагнетая обстановку, чтобы тут же замолкнуть, а потом вторить литаврам, звенящим задорно и ритмично, паре скрипок и виолончелей. И свирель тоже пела, вплетаясь удивительно гармонично в музыкальную ткань, в которую кутались танцующие, ускоряя движения и смеясь, кружась, радуясь чему-то...       Он сам не заметил, как сделал шаг, потом второй, третий... навстречу этому прекрасному видению. Одна из дам, сделав книксен, попрощалась с кавалером и, обмахивая раскрасневшееся личико веером, сделанным из пушистых перьев, подбежала к нему, но остановилась у самой кромки воды, не смея подойти ближе. В глазах её отразилась надежда и влюблённость, с какой девицам на выданье должно смотреть на кавалера, который вмиг смог завладеть её робким сердечком.       Она протянула руку в ожидании и... И он сделал шаг к ней навстречу. Девушка захохотала заливисто, взяв его за руку крепко, но мягко, а затем, ещё раз смущённо хихикнув и прикрывая их от всех своим веером, подарила целомудренный поцелуй в уголок сухих губ. Это было не обещание - просьба. Сладкая, кружащая голову и дарующая невозможную надежду исстрадавшемуся сердцу.       Он улыбнулся ей, глядя в глаза цвета того самого моря и, взяв девушку за талию, повёл в танце под величественные ноты вальса, удаляясь всё дальше и дальше, пока они и вовсе не исчезли за горизонтом, растворяясь во тьме, наступившей после того, как исчез последний солнечный лучик.