***
«Если ты видишь, что твоему миру приходит конец, и мирам каждого другого человека приходит конец — улыбнись, ведь настал, пожалуй, самый радостный момент в истории планеты — момент полного равенства, единения и взаимопонимания. Это очень хорошо», — так писал на разлинованных клетками страницах завернувшийся в одеяло пожилой негр. На клеёнчатой обложке толстой тетради, куда он записывал эту чертовски правдивую — вопреки прологу-утверждению, что всё внесённое в тетрадь — фома, то есть ложь, даже вопреки собственным многовековым привычкам, от которых, как известно, избавиться довольно сложно —сентенцию, были накарябаны большие, хотя и слегка перекошенные чёрные буквы: «КНИГА БОКОНОНА». Бокононом на данный момент времени звали этого негра, так что и вопрос о владельце тетради не вызывал сомнений. «Действительно, истинная зи-мо-ка-ра-сия приходит только вместе с Апокалипсисом», — подумал старик и широко и довольно улыбнулся, лучезарно и заразительно, как мультяшный кот, чья улыбка остаётся после его ухода. Боконону всё происходящее казалось хоть и печальным, но очень, очень забавным. Впрочем, его всегда веселили те вещи, которые других раздражали, угнетали или даже приводили в бешенство — считанные часы назад он начал вспоминать свои собственные шутки, из-за которых ему пришлось много лет проскучать в одной и той же позе, как его когда-то привязали кишками его сына, лёжа на трёх больших камнях. Недавний — но не последний — его розыгрыш буквально взорвал аудиторию. Дело в том, что лёд-9 уже распространился повсюду, его микроскопические кристаллики висели в воздухе, как невидимый туман, и оставшиеся в живых люди вдыхали его, постепенно умирая от этого, медленно замерзая изнутри, от лёгких и далее по кровеносной системе, так что в итоге погибали от странной новой, превращающей несчастных в ледяные статуи, разновидности асфиксии, которая скоро перестанет быть редкостью. А те, кому Боконон предложил попробовать на вкус голубоватую заразу… их смерть была довольно лёгкой, поскольку длилась она считанные секунды, но весьма грязной. Лёд-9 моментально заморозил слюну и слизь, и желудочный сок, и разорвал ещё недавно бывшие живыми человеческие тела в лохмотья, подобно тому, как разрывает бутылку забытое в морозильной камере пиво. Боконон сидел на чьём-то гулко-каменном животе, кончики обнажившихся рёбер впивались в его тощий зад, когда он ёрзал, а под его ногами расстелилась причудливая, как узорный паркетный пол из разных пород дерева, скользкая бугристая поверхность всех оттенков мяса и потрохов. Будь Боконон человеком, пусть даже старым, безумным и циничным, его смутила бы эта картина, заставила паниковать или, напротив, ввергла бы в ту разновидность сумасшествия, которая толкает одних людей заглянуть внутрь других — ну, а потом действовать сообразно вкусам своего помешательства. Но его отношение к смерти было совершенно другим — спокойным, с оттенком лёгкого утомления того, кто очень долго ждал. Напротив негра села птица с чёрным и блестящим, как нефть, оперение, склонила голову и уставилась на старика круглым глазом. Она сомневалась. — Привет, Невермор! — усмехнулся Боконон. — А я давно жду весточки. Где твоя оливковая ветвь? — А где твой ковчег? — съязвил в ответ ворон и раздражённо колупнул клювом заледеневший глаз одной из жертв шутки. — Уже есть! — бодро отчитался Боконон. — Ну, ковчег не ковчег, а так, шлюпка, зато позолоченная, — похвастал он. — Где? — снова каркнула птица. — Там, — негр кивнул вниз, в сторону лысого пляжа безблагодатного Сан-Лоренцо, скованного неподвижными океанскими волнами. — Не вижу. — Дочка придёт — вытащим, — посулил Боконон. — На что же ещё её дохлые парни? Ворон издал продолжительный насмешливый скрип. — Хозяин говорит, что ты невыносимо ленив. И я ему верю, — сообщила птица. — Ну и дела! — удивился старик. — Я, между прочим, пахал, как проклятый, чтобы устроить вам эту трёхлетнюю зиму… — Ты и так проклят, Локи, — устало заметил ворон. Его уже начала утомлять перепалка с неугомонным трикстером. — И, ради стен Асгарда, выброси уже это убогое человеческое тело. Оно уродливо. — Во-первых, — заносчиво ответил негр, плотнее запахивая коричневыми узловатыми пальцами края одеяла над тощими лодыжками, — во-первых, мне нравится это тело. Во-вторых, ты ушёл от дискуссии, Невермор, а я, между прочим, хотел сказать, что если бы не мой план, лёд не был бы изобретён, роздан наобум и привезён к океану, где заразить им мир легче всего. Это называется стратегией. Может быть, мои действия не выглядели так явно, как любит брат — я-то не привык к показухе, типа патетичных самоубийств понарошку — но результат есть результат, и мои расчёты были беспроигрышны. — Хорошо, убедил, — нехотя согласилась птица. — И перестань называть меня Невермором. Оба немного помолчали. Ворон чистил перья, хотя это было ему совершенно ненужно, Лофт задумчиво шевелил грязными пальцами под тканью носков. — Как сам Хельблинди, чем занят? — нарушил безмолвие Локи. — Хозяин сказал, что если повелитель огня занимается снегом, ему, так и быть, ничего не остаётся, как взять на себя Сурта. Ворчал, что это не его профиль, — охотно поделился ворон. Лофт присвистнул. — И как же он?.. — Ну, такой громадине и знак нужен соответствующий, масштабный, — рассудительно заметила птица. — Это да. Потому и спрашиваю… Лофт погрузился в размышления, с минуту шевелил губами, что-то просчитывая, затем просиял. — Бородатый, сволочь! Ещё меня ленью упрекает! Это же я всё сделал! Ворон хмыкнул. — Впрочем, уже пора. — Локи хлопнул себя по коричневым вздутым старческим коленям, встал, хватаясь за поясницу, затем свистнул. Из застывших вод под стеклянный звон трещин во льду выходило его войско. Десятки рук несли, как паланкин, позолоченную шлюпку с примерзшими к уключинам обломками вёсел, и мёртвые пальцы с посиневшими ногтями облепляли древесину подобно диковинной чешуе. Процессия была почти бесконечной, так что царица покойников показалась нескоро. — Свежий урожай, — со значением кивнула она отцу и повернулась к своей новой свите — детям Рагнарёка, самым жестоким воинам последней битвы, чьи души ещё не сгнили от ожидания. — Девочки, знакомьтесь: это тропики. И, видите, сейчас они не так уж отличаются от вашей родины, не правда ли? Я обещала вам сказку — и вот, самая справедливая сказка с самым счастливым концом! Лотта и Вера кивали, как китайские болванчики, соглашаясь с торжествующим смехом повелительницы. — Моя дочка… — умилённо прошептал старик.***
Это было в воздухе, это разнеслось ветром, это проникло в каждую каплю влаги на Земле, кроме, разве что, антарктических льдов. Это впитывалось в стены, это заползало в щели. Это просачивалось снизу вверх с медлительными даже до заледенения грунтовыми водами. На всей планете была одинаково прекрасная погода, на всех широтах, на всех высотах: тепло, как поздней весной, и тихо. Ветер не гнал по небу хмурые тучи, ручьи не перекликались бормочущим перезвоном, не шептал дождь, не хлестал ливень. Было около пятнадцати по Цельсию, и по всей воде на Земле можно было шагать, аки посуху — как же иначе, если вся она превратилась в тепловатый прочный лёд. Вода не циркулировала внутри громад теплообменников уже долгие часы. Реакторы перегревались до невообразимого жара. «Баммм!» — от этого взрыва не вырос пылевой гриб, как на картинках, показывающих последствия использования атомной бомбы, как та, что бы сброшена на Хиросиму, та, которую изобрёл отец льда-9. Но на самом деле результаты были не менее, если не более, внушительны: гамма-излучение, газовые выбросы, наконец, волны жара. «Бамммм! Баммм! Баммм!» — АЭС выходили из строя одна за другой, толстенные бетонные перекрытия лопались, словно банки с испорченным маринадом. Радиоактивный зной растапливал оцепеневшую в ледяной корке планету. Далеко на востоке разгоралось пламя суртова меча. А в кристалликах ещё не расплавленного льда вспыхивали радуги, и воздух сотрясал рёв золотого рога.