Не важно, как громко ты кричишь

      Бодрая музыка с крикливым солистом грязным шумом лилась из выволоченных на улицу динамиков где-то внизу. Курорты Лидо будто бы продолжали жить, хотя неповторимый задор и веселье Венето изрядно поблекли после того, как террористы повредили линии электропередач и станции и обесточили все прибрежные городки. -...ебанный макаронник, а ведь из-за твоего ебанутого народца мы сидим на этом ромбовидном хую, пока внизу они танцуют свою "чунга-чанга, мы за мир"! Нет, серьёзно, они что, не понимают, блять, что тут типа война, что тут типа фашисты ихние же только пинка под жопу получили, напоследок побомбив прославленный труп города? Ещё хотят, тупые итальяшки? - Жан... - Иди ты нахуй! У меня бабушка родилась в Венеции, между прочим!.. Короче, я с другой стороны посижу, чао.       Группа в камуфляжах и засаленных рубашках и майках продолжала этот спор о стране, языке, национальности и вере с самого своего формирования, хотя в инструкциях штаба в Женеве среди первых пунктов означалось, что миротворцы должны воспринимать себя и местное население как граждане мира, не опираясь на варварские предрассудки вышедших из-под контроля националистов и террористов. - О, Боже... - Ещё ты, янки, Богородицу твою за ногу, влезь! Миролюбивейшая, бля, держава, спасибо вашей политике на протяжении века за всё это говно!       Но кого заботят инструкции, когда они - сборная солянка из добровольцев, сотрудников различных ЧОП и членов интернациональных организаций, собранные, перемешанные, обученные наспех и посланные сторожить ПВО и покой вернувшихся в город жителей? Наёмники ООН. - Я за уродов у власти никогда не голосовал.       И бла-бла-бла, мажоритарная система, административный ресурс и ор на итальянском внизу. Курортный городок вылился всеми местными жителями на грязную главную улицу, которая идёт параллельно с пляжем и променадом, зажимая между собой все отели первой линии.       Француз алжирского происхождения Сина, устав делать знаки спокойствия своему соотечественнику, вздохнул и встал, чтобы свеситься с белой железной перилы, клацнув автоматом, висящим на животе, и закурить. Хоть сейчас закрыть глаза - и все эти заброшенные и разворованные немецкие гиганты из стекла и бетона и уютные итальянские кондоминиумы на две звезды засияют иллюминацией. Сина приезжал сюда с матерью, отцом и сёстрами когда-то, и мать купалась с ними в тёплом Адриатическом море в закрытом чёрном костюме, несмотря на косые взгляды других отдыхающих, потому что тогда они были правоверными мусульманами.       Много же тогда наспорил бы с товарищами четырнадцатилетний ученик Люмьер Сина на корявом английском с чудовищным акцентом жителя Десятого округа Парижа. Теперь он чаще разговаривал о вещах с другой разочарованной отступницей, девушкой Фатимой, родом из Сирии, которая, несмотря на возраст, лучше них всех управлялась с оружием. Фатима - чумная ласточка, прилетевшая в старуху-Европу, скрываясь от полной анархии после долгой борьбы. Чумная, потому что после волны революций и кризисов по всей Азии, эта болезнь недовольства перекатилась через Босфор и устремилась на обанкротившийся ещё двадцать лет назад север Средиземного моря. Кто знал, что даже рассыпающиеся от лени и сытые провинции взорвутся молодыми безработными экстремистами? - Сина, - позвала девушка из глубины комнаты - их отель обесточен, а они - незримые дозорные, они не могут позволить себе свет, как население внизу. - Давай пойдём проверить здание ещё один раз.       Люмьер нажал кнопку на рации, проверил звук, получил вялое "Да вали, что тут случится" от сидящего тут же, на балкончике на шестнадцатом этаже захваченного отеля Жана, и направился вглубь, в темноту. Тактические ботинки глухо стучали по белой лестнице с неходящими колодцами лифтов. - Сина, я считаю, что ты, как наш голова, обязан прекратить это... эти... - Фатима хуже всех говорила по-английски, потому что у неё не было образования, но чудесно усваивала фразы, которые слышала. - Препирательства. - Д-да, препирательства. Они нарушают нашу... - Сплочённость. - Нет. Другое слово, - она пощёлкала пальцами, вспоминая, её рука - лишь густая тень в почти полной темноте. - О! Внимание!       Мужчина угрюмо кивнул. - И громкая музыка в городе. - Что с ней? Люди пытаются себя подбодрить. - Она провоцирует их. - Ты знаешь смысл?! - Я знаю врага. Жан груб, но прав.       Они спустились на второй этаж и прошли через пустой ресторан, чтобы обойти завал на главной лестнице. Когда-то здесь бабушка какого-то другого Альберто обнимала уезжающих постояльцев и наливала им кофе. Итальянцы - куда более гостеприимные люди, чем парижане, и куда более громкие. Их невозможно заткнуть. Они будут петь песни про любовь и про бунт и под шум усилителя электрогитары, и под гармонь и насвистывание товарищей, и под звук уличных взрывов и пальбы из кустарных миномётов. У них музыка что-то вроде Аллаха, обходят по рейтингам всеобщей любви Иисуса Христа.       Фатима осветила фонарём над прицелом автомата большие холодильники кухни, а Сина - открыл. - Потрясающе... - цыкнула сирийка. Здесь лежало доказательство, что она была неправа. В неработающей, но всё ещё изолирующей продукты от сезонной жары морозильной камере оставались чипсы и дешёвое местное пиво, вероятно, спёртые ещё в день захвата городка из ближайшего супермаркета. А не права была отступница-мусульманка в том, что в сознательной гражданской Европе воевали не спонсированные США исламисты: с любителями-миротворцами боролись такие же любители-террористы, безработная и учившаяся держать спёртое с военных арсеналов оружие по компьютерным играм до тёмных времён молодёжь. Время вообще изменилось. Пока ставшие марионеточными шарагами на денежной игле мультинациональных корпораций державы хранили ядерное молчание и тщетно старались продвигать в жителях патриотизм, разнообразные наёмники ООН, пришедшие на смену национальным гвардиям под эгидой, утихомиривали разнообразные проявления анархии в регионах по всей Земле. - Фатима, давай отнесём это? - Плохая идея. Мы - защитники, Сина. - Я не сказал, что я буду пить. Но тем, наверху, стоит расслабиться.       Девушка так и не согласилась с ним, но взять припасы помогла. Их сухпаёк был расчитан до послезавтра, а гуманитарную помощь Красный Крест обещал поставить на побережье лишь через несколько дней, ничего не говоря о них, полутораста миротворцах, день и ночь следящих за руинами Венеции со всех сторон лагуны и отстреливающих вертолёты и лодки сопротивления. Восемь из них, засевшие с зениткой в заброшенном шестнадцатиэтажном отеле без электричества, были просто обречены как-то уживаться в таких условиях до тех пор, не мозоля глаза местным, из которых каждый первый мог сочувствовать отчаянным террористам на том берегу.       Звуки открывающихся банок и паковок огласили балкон. Пригласили даже Альберто, обидевшегося на француза, постепенно свели тему с шума итальянцев на красоту местных курортов. Золотой песок пляжей, конечно, был изуродован рытвинами и хламом, но в темноте и без освещения этого было не видно, как не видно было призрака Венеции. - Сейчас бы сюда музыкальную систему и телек с караоке, - откинувшись на спинку стула сказал Жан. - Ага, и гранату тебе под машину.       Миротворцы засмеялись. Солдаты на курорте - ирония.       Даже Фатима, кажется, немного расслабилась, глядя на горизонт с банкой чипсов в руке. Они не заметили, как страна перестала значить много, а война - иметь сроки и границы. Они так привыкли к этому насилию уже не на экранах ТВ, а на глазах, что просто разучились со страхом его воспринимать. На смену их высокообразованному национально-глобальному сознанию пришли скепсис и апатия таких граждан мира, как культуролог по образованию и миротворец по убеждению Сина Люмьер. - А о чём была та шумная песня? - спросила как-то потом Фатима. - Я итальянский знаю плохо, но там что-то про танки в Секторе Газа.       Девушка хмыкнула: - Слишком бодрая мелодия была, я бы не догадалась. - А ты предпочла бы что-то в духе "Белла чао"? - Не знаю, что это. - Песня. - Тогда нет. - Почему? - Не важно, как громко ты кричишь, - сказала сирийка, положила под вещь-мешок автомат, а поверх - непокрытую черноволосую голову, и добавила: - побеждает тот, кто свой голос может защитить.       Наверное, с такими убеждениями из них вышли бы хорошие талибы, только мирный мусульманин Сина устал от взрывов в родном Париже от рук борцов с неверными в их доме, а Фатима просто однажды подумала, что ей нужен не Рай после жизни трусливой овцы, а свобода от страха и чистая совесть на Земле.       Мир и различия между людьми, добро и зло, правые и виноватые, жанры музыки и сочетаемость - всё относительно, как показал им двадцать первый век.