Молоко

Им по пятнадцать, и ещё можно не думать о завтрашнем дне. Баки жмурится на осеннее солнце, и ему кажется — зачем думать вообще, если Стив не так давно оправился от очередной простуды, и наконец-то можно снова гулять вместе? Стив ведёт его в парк, у него под мышкой зажат блокнот, а в кулаке карандаш. Баки сыплет догадками, что же в этот раз собрался зарисовать лучший друг; Стив отмалчивается, глядя, как всегда, невозможно искренне, и в глазах явственно читается любопытство. Один раз он осторожно, почти невесомо касается ладони Баки — на вопросительный взгляд отвечает не менее удивлённым, и Баки решает, что ему, конечно же, почудилось. Вечное прямодушие друга восхищает — сам Баки так не умеет, прячется за остротами, за белозубой усмешкой, за разворотом плеч. «Повезло, — думает он в очередной раз, — как же мне повезло с тобой, Стив». Отводит глаза, переводит на небо — сейчас почти равнозначная замена его глазам, тот же цвет. Вздыхает — незаметно даже для самого себя, вдыхает полной грудью. Рядом со Стивом всегда дышится как-то легче, и страшно думать, что это он за двоих. Стив, впрочем, выглядит более чем здоровым и жизнерадостным; вертит головой, словно впервые идёт по знакомым улицам. Баки честно пытается понять, что такого он нашёл в давно знакомом покосившемся фонарном столбе на углу. Ворошит листья мыском ботинка, слушает ответный тихий шелест. — Это как в новый мир попасть, — говорит Стив. Баки даже вздрагивает, неужели всё-таки задавал вопрос вслух? — Кажется, будто что-то изменилось, пока меня не было. Баки всматривается в открытое лицо Стива, пытаясь найти там хоть намёк на шутку, но он абсолютно искренен. У Баки искры смеха в груди. А ещё тепло. — Сам подумай, что такого может измениться? Стив безмятежно улыбается в ответ. Они останавливаются у пруда. Пахнет ряской, которой местами подёрнута водная гладь. Сплошная синеватая зелень — что на воде, что вокруг, — но Стиву нравится. И когда интерес вспыхивает в его глазах, Баки тоже начинает нравиться. Лучшие друзья — это когда везде вместе, и он старается быть хотя бы вполовину таким хорошим другом, как Стив. Тот, прищурившись и склонив голову набок, окидывает Баки уже знакомым взглядом и тянется достать блокнот. Спрашивает: — Сможешь постоять так немного? Баки уже всё понял и успел застыть. На Стива занятно смотреть, когда он рисует: склонённая голова, чуть нахмуренный лоб, сжатые губы. Тонкие пальцы сжимают карандаш, скользящий по бумаге — шорох грифеля скрадывается шелестом ветра. Кленовый лист — багряный с чёрными пятнышками — падает на Баки, и он вертит его в руках, пока Стив не выпрямляется, закрывая блокнот. Тогда Баки заправляет лист за ухо и впервые за всё это время ощущает, как бешено хочется есть и как бьёт под коленки усталость. — Мама обещала сладкий пирог к вечеру, — говорит Стив, и Баки невольно облизывается. — Зайдёшь к нам? — Спрашиваешь, — он широко улыбается в ответ. У миссис Роджерс получается невероятная выпечка: каждый кусок тает во рту, и почти невозможно остановиться, даже если только что был съеден ужин. Они со Стивом сметают почти половину пирога, запивая молоком из широких стаканов. Пить вдвоём тёплое молоко — это своеобразная традиция. С тех ещё времён, когда маленький Стив терпеть его не мог, а больше от сухого надрывного кашля, от которого Стив жутко прогибался и сотрясался всем корпусом, ничего не помогало. Тогда Баки попросил налить второй стакан и сел рядом с кроватью, глядя в глаза: «Стиви, видишь, ты не один. Давай на счёт “три”?» Стив смотрел совершенно ошалело, но выпил тогда всё до капли. Баки делал так каждый раз, и постепенно друг втянулся… — У тебя усы, — замечает Стив, глядя на него. Баки слизывает, несколько раз проведя языком по верхней губе: — Так лучше? Стив отчего-то хмурится, но кивает. Спрашивает чуть севшим голосом: — Хочешь ещё молока? Баки кивает и тянется было за бутылкой, но Стив наливает сам. *** — Молока? — спрашивает Пирс с притворным дружелюбием. Зимний Солдат молчит. Где-то глубоко внутри него сержант Джеймс Бьюкенен Барнс, Баки, провожает взглядом руку со стаканом, и его передёргивает. Каждый раз чёртово ощущение, будто когда-то все воспоминания из него вынули, препарировали и пользуются. Баки знает, что Солдат уже почти не чувствует его — всё меньше с каждым обнулением, — но это не мешает ему бесноваться, биться в обросшие бронёй стенки черепа. Не мешает ему вспоминать: дни у постели Стива, вечера на его кухне, неизменный стакан на тумбочке утром. У Пирса и стаканы-то не те, неправильные, узкие и высокие, и это задевает по оголённым нервам Баки. Пирс всё ещё играет на них и, возможно, даже догадывается об этом. «Тварь», — думает Баки, зная, что не услышит даже Солдат. Ещё Баки знает, что скоро начнёт распадаться — ещё несколько «сеансов» в этих их адских машинах, и… — Две цели, — говорит Пирс. Зимний Солдат внимает. Когда Баки понимает, кого именно Пирс имеет в виду, ему хочется сделать из стакана розочку и медленно перерезать ему все артерии, до которых дотянется. Смотреть, как оставшиеся белые капли растворятся в красном. *** Стив снимает с плиты кастрюлю. — Это, конечно, не совсем то, что у нас было в тридцатых, — замечает он. — Точнее, совсем не то. Зимний Солдат по-прежнему молчит. Стив наливает молоко двадцать первого века в два широких стакана. У него, несмотря на груз лет и ответственности, всё тот же открытый взгляд и всё та же способность распространять вокруг себя тепло. Баки всё отчаяннее стучится наружу, наконец-то обретя веру, что есть куда. К кому. Что-то от себя он всё-таки потерял, конечно, и Зимний Солдат — всё та же броня, и Баки знает, что снаружи окажется ох как тяжело. Но ещё он знает, что не один теперь. Снова. Господи, только бы пробиться, только бы выжить, у него получится, у него рядом со Стивом на редкость всё получалось… Он берёт стакан рукой Солдата и наблюдает за пьющим Стивом. У того по подбородку стекает белая капля, а на верхней губе остаётся след, Баки силится вспомнить, как же это называется, мысль вертится совсем рядом, но поймать не удаётся… — У тебя, — глухо и хрипло заговаривает Солдат, повинуясь отчаянному порыву Баки, — у тебя… Указывает металлической рукой на верхнюю губу Стива. Тот касается кончиком пальца, хмурится секунду, а затем его лицо освещает улыбка. — Это «усы», — сообщает он. Кусок картинки разворачивается перед Баки, будто только этого и ждал: осенний вечер, знакомая светлая кухня, очень похожие стаканы… и совсем ещё хрупкий Стив, кажется, где-то чуть раньше был блокнот — Баки не может вспомнить, видел ли рисунок, и это задевает, — бутылка молока на светлой скатерти… Баки силится прорваться — наверх, силится рассказать, уточнить. Солдат неловко сгребает стакан и делает глоток. Баки, затаив дыхание, готовится выцарапать себе ещё секунду — провести по верхней губе языком.