Расплавленное золото.

Кровь шумит в висках набатом, в горле пересохло, он часто облизывает губы самым кончиком языка. Руки мелко дрожат, а потому снять перчатки получается не сразу. Учёный кидает их картинным жестом себе за спину, расстёгивает верхнюю пуговицу формы. Слишком жарко. Его переполняют эмоции, они затуманивают разум, а мысли перестают строиться в логичные системы. Это очень весело. Заэль идёт медленно, не отрывая взгляда от стола, и, от каждого движения, его тело на мгновение сжимается и каменеет. Он забывает дышать. Открывает рот, затягивает воздух в ноздри, но всё равно получается скомкано и не правильно, но Гранц слишком занят, чтобы заморачиваться над такими вещами. Эмоции захватывают его, кружат в своём водовороте, но этого мало. - Ты… км… - в горле пересохло и саднит от попытки говорить, а молчать у него не получается. Ему не хочется молчать. - Тебе ведь знаешь, что ты необычный? – не очень чёткие слова вываливаются изо рта. Ему сложно говорить, не переставая при этом улыбаться. Он не контролирует своё лицо, он не может даже на мгновение убрать кривую улыбку со своего лица. Скулы сводит от напряжения. Учёному не отвечают, но его и не игнорируют. Уши едва заметно дёргаются, пытаясь уловить звуки, а жёлтые глаза с маленькими чёрными зрачками смотрят на Заэля, и в них столько всего, что можно утонуть. Они затягивают, словно трясина: в них можно рассмотреть и боль, и не уверенность, и злость, и отвращение. В них можно увидеть всё, что угодно, главное - захотеть увидеть, захотеть окунуться в расплавленное золото. - Ты очень интересный экземпляр, - Гранц, наконец-то, прикасается к чужой руке. Или лапе? Она не мягкая, словно у домашней кошки, наоборот, густой мех жесткий, но гладкий. Капитан явно ухаживает за собой, и это не может не радовать. Арранкар проводит ладонью от локтя до кончиков пальцев, гладит фаланги, стукает по когтям и жмурится от восторга. Густой мех приятно щекочет пальцы, можно почувствовать каждую волосинку. Заэльапорро жмурится и облизывается от удовольствия, он чувствует каждый волосок, слышит их скрип, когда гладит против шерсти. Кажется, что даже его сердце стучит в непривычном ритме. А капитан лишь впивается в него взглядом, прожигая насквозь, вынуждая замирать от восторга. На большее его сейчас не хватит, но этого и не надо. Взгляд говорит куда больше, чем могли бы выразить в этом случае слова или действия. Он гладит ключицы и плечо, с удовольствием отмечая, что светло-бежевый мех мягче. Отмечает и то, что вынужденная расслабленность массивного тела никак не вяжется со злыми глазами и нахмуренными бровями. Или у волков нет бровей? Он кладёт обе ладони на массивную шею, зарывается пальцами в мех, чуть щекочет, а шерсть встаёт дыбом от злости. Будь у капитана возможность, он бы точно сломал ему хребет и разорвал горло, впившись в него зубами. Или задушил бы голыми руками. А может просто разорвал бы на куски, рыча от удовольствия каждый раз, когда хрустели бы кости и рвались жилы. Это всё читается в маленьких чёрных зрачках. Это весело. Подушечки пальцев колет от напряжения, но это не мешает чувствовать пульс, чувствовать, как ещё пока что бьётся сердце, как оно гонит по венам кровь. Тук-тук. Тук-тук. Так быстро, почти в унисон, с ударами сердца арранкара. - Скажи, Саджин, кто-нибудь кроме меня касался тебя вот так? - Заэль спрашивает с неподдельным интересом, хотя сам прекрасно знает ответ. Он задаёт это вопрос каждый раз. Учёный чешет ему шею, внимательно всматриваясь в жёлтые глаза, читает в них ответ на свой вопрос, хотя там нет ничего кроме злости, ловит едва слышное дыхание. Ему кажется, что ещё немного, и он начнёт урчать. - Ты не находишь все это жутко интимным? - интересуется Заэль, нависая над Комамурой. - Таким жутко сокровенным? Гранц заправляет непослушные пряди за уши и, опёршись на руку, склоняется над Комамурой. Он касается своей грудью капитана, но из-за белой формы не может чувствовать шерсть, не может ощутить её жёсткость и тепло. Напряжение впивается в позвоночник. Его переполняет радость и жажда, у него трясутся руки и подгибаются колени. Ученый трется щекой о морду своей игрушки, дужки очков стукаются об острые зубы, а едва мокрый нос касается раковины уха. Щекотно, и Октава тихо фырчит. - Тебя пугает такое нарушение личных границ? - тонкие пальцы сжимаются на горле, Заэль вдыхает запах шерсти, тыкается носом в пасть, ловит чужое дыхание. Он дышит прерывисто и очень громко. - Кто-нибудь когда-нибудь относился к тебе, Саджин, не как к уроду, а как к эксклюзивному существу? Антропоморфный гималайский волк - ты просто жемчужина этого мира! - арранкар звонко целует шинигами в нос и медленно вылизывает его, проникая юрким языком в ноздри, пытаясь просунуть язык как можно глубже. Отстранившись, Заэль наигранно медленно облизывается и причмокивает, не разрывая зрительного контакта, а капитан смешно двигает носом и чихает. От этих звуков у него шумит в ушах, а Комамура лишь хрипит и пытается отстраниться, но у него не получается. Лишь глаза сверкают расплавленным золотом. Злостью. Отвращением. В такие глаза хочется смотреть. Так интересней. У Заэльапорро стоит. - Жаль, что ты всё ещё молчишь, но что поделать? - Октава, не лишёнными изяществом жестами, залазит на стол и усаживается на бёдра шинигами. Ему нравится красоваться перед Комамурой, нравится, что он смотрит на него, нравится, что он пытается отстраниться, даже не смотря на действие наркотика. Ради такого хочется манерничать. - Связки уже завтра должны прийти в норму, а вот зубы будут пару дней болеть, но поверь, оно того стоит - хватка будет даже лучше, чем у нашей кошечки, - Заэль расстёгивает пуговицы на форме и специально бросает взгляды на стеклянные дверцы. Ему нравится изящество, с которым он раздевается, нравится, как он выглядит со стороны, нравится, что под ним сейчас огромный волк, нравится, что на его фоне Комамура выглядит ещё более огромным и странным. Этот контраст прекрасен. Шинигами прикрывает глаза, но не прекращает следить за ним. Он напряжён, он готовится к битве, хоть и знает, что обязательно проиграет. Он ненавидит эти моменты. Это так отчётливо написано на его морде, что хочется смеяться, но Заэльапорро не может. Он тоже слишком напряжён от ожидания. Каждый раз его выкручивает и трясёт, сжимает от напряжения, разрывает от желания. 2 кубика афродизиака, и учёный даже не успевает кинуть шприц на пол и поцеловать капитана в морду, а у того уже стоит. Саджин хрипит, скребёт по столу когтями, пытается вскинуть бёдра, смотрит на него с отвращением. Если бы не больное горло, то он бы проклинал всё и всех до тех пор, пока не перешёл бы на неразборчивый рык. Скулёж у него очень приятный, ласкает слух, и Заэль ему даже подпевает. - Сейчас ты особенно красив, - учёный гладит грудь и живот, пропуская через пальцы мех, чуть щекоча. Это похоже на ласку. - Ты прекрасен, Саджин. Напряжённый член трётся о промежность, размазывая смазку по коже - шинигами уже не терпится, он рычит и скалится. Вся выдержка, холёное спокойствие и ненависть отходят на задний план. Теперь у него совсем другие желания. Так всегда. Заэль насаживается, не жалея и раздирая себя, целует морду, проникая языком в пасть, разрезая язык и губы об острые клыки, они оба причмокивают, им нравится вкус поцелуя, обнимает так, что хрустят рёбра и капитану нечем дышать. Ему тоже нечем дышать. Ему слишком жарко, его переполняют эмоции, ощущения. Он трётся влажной от пота грудью о мех так, что раздражённые соски уже болят, его выворачивает от напряжения и возбуждения, его трясёт от хрипов и стонов шинигами. Гранц целует грудь, зарывается лицом в мех и трётся об него, лижет его, кусает шкуру. Он тонет в расплавленном золоте глаз, тонет в том желании, что там плещется, в той ненависти, что там была. Ему мало. Он задыхается. - Ты мой самый красивый урод…