Преломление

Отсечь прошлую жизнь труднее, чем щёлкнуть пальцами. Даже чем щёлкнуть пальцами несуществующей руки. Стивен Кинг "Дьюма-ки"

Иной раз бывает, что ночь, изначально не предвещающая ничего дурного, оборачивается чем-то кошмарным и призрачным. Это не поддается никаким описаниям и никакой логике, но почему-то вдруг становится так плохо, что хочется лезть в петлю. Ночи в Химринге всегда нагоняли на Маэдроса тоску и необъяснимое чувство тревоги, и даже приезд в гости Фингона этого не разбавлял. Ночью в Химринге было темно, как под землей, только лунный свет падал из окна на пол, стены и заваленный бумагами стол. Маэдрос лежал в постели, готовясь заснуть, и, как обычно, предавался мыслям. Мыслей в голову лезло много, но по большей части ерунда. То, что думаешь перед сном, наутро кажется глупостью, если не забывается, но смысл не важен, если это успокаивает. Маэдрос немного понаблюдал за светом луны, как играет он на стене оттого, что ветер приподнимает занавеску, посмотрел на тени, что отбрасывали предметы на пол. Комната от темноты и лунного света казалась серой. Будто бы убрали все цвета. Даже собственные волосы Маэдросу виделись не рыжими, а свинцовыми. Это угнетало, пугало, напоминало ангбандские подземелья, и потому Маэдрос закрыл глаза. Утром пройдет и станет все нормально. Все станет нормально, если можно так говорить о жизни сейчас. Жизнь изменилась до неузнаваемости. Маэдрос не знал, что считать нормальным и что в этом мире приемлемо. Столько ненависти и горечи сейчас было между всеми, в основном между ним и братьями, потому он не понимал, плохо это или в порядке вещей. Даже будучи с Фингоном наедине, он не мог сказать ничего путного. Фингон спросил вечером, все ли хорошо, а Маэдрос не нашелся что ответить. Реальность, как ему виделось, исказилась, преломилась и теперь была какой-то иной, с новыми законами и моралями, которые он никак не мог понять. Непонятно даже, кто был виноват: Моргот ли, клятва, отец, лунный свет на стене или спутанность сознания. Маэдрос закрыл глаза и почувствовал, что начинает мерзнуть. Он посильнее укутался в одеяло, но холод не проходил. Из окна тянуло легким сквозняком, но холод шел не из окна. Холод казался чем-то абсурдным и не вписывался в привычную жизнь, что-то в душе Маэдроса кричало, что не должно его тут быть. Это не холод — это страх, волнение, мысли, хандра, да мало ли что еще. Возможно, мнительность. Надо сосредоточиться, выбросить все из головы — и пройдет. Маэдрос попытался сконцентрироваться, понять, что же с ним происходит, и понял. Мерзла кисть правой руки. Привычным жестом он накинул на нее одеяло, и увидел, как оно упало на простыню. Ничего, да и быть не могло — его отрубленная кисть осталась на Тангородриме висеть в оковах. Кистью-то назвать сложно – кусок мертвой засохшей плоти, скрюченные пальцы и посиневшая кожа. Она не может ничего чувствовать, а сейчас почему-то леденеет так, что все тело трясет, как лихорадке. Маэдрос открыл глаза и поднес руки к лицу. Увидел левую кисть и затянувшийся обрубок. Пальцами левой руки он дотронулся до шрама, но не почувствовал пальцами холода. Он зажмурился и попытался представить, как держит правую руку в левой, переплетая пальцы, пытаясь согреть их — ничего. Ни пальцев, ни кисти, ни запястья, только страшный холод, взявшийся непонятно откуда. Наверное, на Тангородриме сейчас ветер и дождь. Это было как напоминание о прошлом. Об исходе, битве, смерти отца, плене, скалах, и сейчас все это, со всеми болями, отчаянием и прочей темнотой, которую хотелось забыть, сосредоточилось в правой руке, переместилось на кончики пальцев. Как говорил кто-то, Финвэ это, кажется, был: то, что осталось в прошлом, не должно всплывать, пусть останется там, где осталось. Маэдрос грустно усмехнулся. В прошлом утонул уже много кто. И Финвэ, и Феанор, а боль с холодом остались, тонуть не желали. Не так и просто забыть то, что изранило душу, преломило реальность, да так, что ничто уже не станет как раньше. Руки у него нет, больше не будет, а тому, чего нет и болеть не следует. Абсурд, думал Маэдрос, полный абсурд, хватит, сколько можно. Холод ударил по ногтям, отдаваясь в плечи, и руку пронзила боль, словно в нее воткнули кинжал. Маэдрос вскрикнул, прижал к груди то, что осталось от руки, стиснул зубы изо всех сил. Клинок прошел глубже в правую кисть, разрезая сухожилия и расширяя рану. Еще чуть-чуть — и рука бы раскрылась между третьим и четвертым пальцем, как пасть неведомой твари, но тут клинок начал медленно проворачиваться. Маэдрос взвыл, как подстреленный. По холодной коже текла горячая кровь, обжигала, а сама была густой, словно дорожная грязь под дождем. Рыжий отпустил руку и попытался посмотреть на нее, чтобы убедиться, что ничего нет, что на месте кисти только шрам, и почти наяву увидел свои длинные пальцы с посиневшими ногтями. Пальцы вцепились в простыню, словно это могло хоть как-то спасти от чудовищной боли. Маэдрос едва сдержал крик ужаса. В коридоре послышался топот. Чувствуя, как темнеет в глазах, попробовал ими шевельнуть. Получилось — пальцы отпустили простыню и теперь чуть подрагивали. Рыжий не видел ни раны, ни крови, только кожа была непривычно белой и пересушенной. Огромным усилием воли он заставил себя сжать руку в кулак. Ногти коснулись ладони. Эру мой, что это, так не бывает, прекратите это… Я не хочу больше видеть этот кошмар, не надо… — Рыжий, что с тобой? — раздался голос над ухом. — Эру мой, что такое? — Рука… — простонал он, не зная, к кому обращаясь, — сделай что-нибудь… Маэдрос приподнял взгляд и увидел Фингона. Прибежал из соседней спальни, примчался в одних брюках и без сапог — к Морготу все это, так быстрее, — и теперь сидел на полу, рядом с кроватью. Маэдрос снова ощутил, как дрожит рука. Ладони жарко, пальцам холодно и боль, страшная боль, такая, что хочется разбить себе голову, только чтобы это все прекратилось. Фингон схватил его руку, смел своим движением призрачные пальцы. Обхватил культю обеими ладонями и зашептал что-то, Маэдрос не разобрал слов. Сначала шепот, потом тихий голос, громче, и в какой-то момент слова-чары начали действовать. Рыжий зажмурился, вжался лицом в подушку и замер, чувствуя, как становится легче. Маэдрос ничего не знал о чарах, как не знал, кто научил этому Фингона. Должно быть, кто-то из целителей, вместе с которыми он ухаживал за ним после того, как спас с Тангородрима, а может, и нет. Боль ушла через несколько минут. Фингон отпустил его и присел на кровать. Выглядел он измотанным, неровно дышал, на виске блестела капля пота. Маэдрос попробовал щелкнуть пальцами правой руки. Не получилось. — Напугал ты меня, — сказал Фингон, — ты так кричал… Я думал, тебя тут режут. — Почти угадал, — вздохнул Рыжий, — я, поди, весь замок перебудил? — Да нет, не весь, половину только. Я в коридоре с Келегормом столкнулся, но его сюда не пустил. Он ушел уже, благо не стал тратить время на ругань. Маэдрос, чтоб тебя, ты от боли помираешь, а сам волнуешься по поводу того, что кто-то проснулся? Рыжий не нашелся, что ответить. Ветер поднял занавеску и пустил в комнату еще лунного света. Маэдрос разглядел, что у Фингона волосы собраны в одну косу, чтобы удобнее было спать, а сам он бледен, как привидение. Нолфинг смотрел куда-то в сторону окна, о чем-то думал. Наверное, его тоже угнетали все странности и абсурд того, что сейчас называлось жизнью. — Я свечу зажгу? — спросил он, — извини, но ты в темноте на труп похож. — Зажги, конечно, — ответил Маэдрос, — к слову, сам выглядишь не лучше. *** В золотом свете пламени комната снова стала яркой. Пусть и темной, но теперь были видны кресла, обитые красной тканью, плащи на вешалке, шкаф из темного дерева и многое другое. Обычная комната, живая, ничуть не похожая на подземелье. Фингон передвинул маленький столик к кровати и поставил на него подсвечник. Сам сел было туда, где сидел, но Маэдрос увлек его на кровать, благо, широкая была, поместились. — Чудище ты конопатое, — сказал он, устраиваясь поудобнее, — как себя чувствуешь? Не болит рука? — Уже нет. Что-то странное только осталось… Ничего, пройдет. Ты не мерзнешь? — Тут же тепло. Ох, Нельо, — Фингон вздохнул и прижал его к себе, — что же творится с тобой… Маэдрос уткнулся другу лицом в шею. Край одеяла коснулся уха. Фингон ничего не говорил, только обнимал его одной рукой, а второй поглаживал шрам, что остался вместо правой кисти. Маэдроса это волновало. Такой жест казался ему даже более личным, чем самая откровенная ласка. Никому из братьев дотрагиваться до шрама он не позволял, даже Маглор обычно брал его за плечо или за локоть. Фингон, тот, кому Рыжий безмерно доверял, сейчас лежал рядом, и Маэдросу было страшно, что он, узнав о его состоянии, испугается, подумает, что его друга поглотило безумие, отдалится. Нет, нет, не бывать такому, Маэдрос был уверен, что Фингон останется с ним в любом случае, но рассказать все то, что чувствовал сейчас, он все-таки не смог. О таких вещах лучше не говорить — слишком уж они противоречат реальности. Той, которая осталась в прошлом. Насчет той, что царила сейчас, Маэдрос не был уверен. — Скажи мне, — прошептал он, — это нормально? — Что ты имеешь в виду? — Да все это. Состояние мое, холод, то, что мы сейчас лежим, обнявшись… Маэдрос понял, что совсем запутался в мыслях. Сил не было никаких, даже на то, чтобы думать. Рыжему казалось, что он сейчас где-то в другом мире. Вообще не созданным Эру, иллюзорном, сосредоточенным в этой комнате, где единственный свет – пламя свечки. Что за дверью, за окном, за стеной – растворилось в темноте и холоде. Фингон сказал, что тут тепло, и он прав, наверное, когда было иначе? Тут тепло, а Маэдрос все равно мерз, несмотря на то, что Фингон прижимал его к себе. Маэдросу до сих пор от этого было неловко. Раньше с Фингоном они редко были близки, все, что было — уже тут, в Средиземье. В Валиноре он отчего-то помыслить об этом не мог. Здесь же было не так. Эта комната была частью новой реальности, не поспоришь. Здесь можно было позволить другу все, что угодно, здесь по ночам болела несуществующая рука, здесь родные братья казались чужими. От воспоминаний веяло холодом. Дождь, скала, ветер над курганом. — Согревайся, — сказал Фингон, — и не волнуйся. У тебя пульс слишком высокий. Маэдрос почувствовал, как Фингон взял его за подбородок и приподнял ему голову. В серых глазах мелькнуло волнение, но тут же пропало. У Фингона блеснули глаза в свете свечки, а зрачки расширились от темноты и близости Маэдроса. Он опустил взгляд на секунду, но тут же потянулся к Рыжему, целуя в губы. Без страсти, грубости и нетерпения, словно ничего не хотел этим сказать. Словно просто захотелось. Отстранился через несколько секунд, напоследок куснув Рыжего за нижнюю губу. — Я себя до жути слабым чувствую, — прошептал Маэдрос, — как немощный больной. И еще этот холод. Раньше ведь такого не было. — Почему тебя настолько волнует прошлое? Ладно бы оно тебя в разумных пределах волновало, так нет же. То думаешь о том, что будет через сто лет, то сокрушаешься о том, что прошло. Причем сокрушаешься гораздо чаще. Раньше ты был один, сейчас другой… — Без руки… — вставил он. — Без руки, — согласился Фингон, вздохнув, — не это главное. Меня, конечно, жутко беспокоят твои боли. Но я уверен, что со временем это пройдет. А то, что чувствуешь себя слабым – пользуйся этим сейчас. Отдохни, на тебе и так слишком много ответственности. Маэдрос откинулся на спину. Был бы на месте Фингона кто другой, возразил бы сразу, но ему не мог. Прав же в какой-то степени, и пусть за это безумно стыдно. Раньше было нужно, потом будет обязан, до, после – не хотелось об этом. Маэдрос подумал о том, каким был раньше и тут же почувствовал, как неведомые тиски сдавили правую руку. — Что со мной, а? Я же выздоровел. Да, у меня нет руки, но что это за жуть такая? Как она может болеть, если ее нет? Фингон сел на кровати. Посмотрел в пустоту пару минут. Свет от огня свечи играл на его волосах золотыми отблесками. — Дай правую руку. — Ты что задумал? – насторожился Маэдрос. Но руку все же поднял и положил Фингону на колено. Тот усмехнулся и провел по предплечью кончиками пальцев. Снова дотронулся до шрама. Очертил края, коснулся бугорка кости, погладил немного всей ладонью, будто ему нравилось это делать. Ладонь Фингона была очень теплой, и это странно сочеталось с холодом, сводившим все тело и призрачные пальцы. Маэдрос не мог описать сам себе всю путаницу, что творился у него в голове: как можно одновременно чувствовать прикосновения к шраму и холод в пальцах, которых нет? — Что ты делаешь? — прошептал он. — Возвращаю тебя в действительность, пусть она нынче и весьма паршива, — сказал Фингон, — лежи тихо. Маэдрос закрыл глаза. Он прекрасно знал, что Фингон не сделает ему ничего плохого, но от этих прикосновений душу сковывал страх. Маэдрос не показывал никому лишний раз искалеченной руки, не видел в этом смысла, неудобно было. И сейчас хотелось отдернуть, спрятать, согреть — но как? Маэдрос снова попробовал щелкнуть пальцами. Ничего не вышло. Фингон чуть наклонился вперед и дотронулся до края шрама кончиком языка. В этом было что-то дикое и настолько непривычное, что Маэдрос вскрикнул сквозь сжатые зубы. Заболели кончики пальцев. Фингон, будь он не тем, кто он есть, прекратил бы это сразу же, но Маэдрос слишком хорошо знал его и понимал, что на этом он не остановится. Не остановился: лизнув последний раз край, он тронул языком бугорок кости и кожу вокруг. Раз, другой, чуть нажимая, согревая дыханием. От его движений, бесконечно нежных и бесконечно абсурдных, у Маэдроса потемнело в глазах. Он почувствовал, как правая кисть растворяется, уступая место теплу. Тепло разлилось от руки по всему телу, ударило в голову, и Маэдроса выгнуло дугой, как в судороге. — Прекрати, — простонал он, — я же с ума сойду… — Сомневаюсь, — сказал Фингон, отстранившись, — не думаю, что ты способен на большее безумие, чем ночные крики от боли в отрубленной руке. Он снова провел языком и губами по шраму и, видимо, решив, что достаточно мучить Маэдроса, отпустил его руку. Рыжий не успел открыть глаза, как он склонился над ним и снова поцеловал в губы, теперь страстно и требовательно. Маэдрос почти не осознавал, что творится. Словно преломленная реальность начала выравниваться, сглаживать все углы, а весь мир сосредоточился здесь. Даже не в комнате с ее стенами, столами, лунным светом из окна, а в самом Фингоне. Я же с ума сойду, снова подумал Маэдрос, и тут же понял что уже поздно. Ночь не предвещала ничего такого, подумать и заснуть — все, ничего более. А приступы безумия приходили один за другим. Тепло, что отдал ему Фингон, разгоралось, превратилось в огонь, потревожило пламя души, и Маэдрос с глухим стоном прижал друга к себе, целуя глубже и уверенней, словно это единственное, что было сейчас правильно и закономерно. Фингон с трудом оторвался от него и попытался встать, но Маэдрос вцепился здоровой рукой в его плечо. — Останься, — прохрипел он, — не уходи. — Тише ты, не ухожу я, — ответил нолфинг, — могу на всю ночь остаться. В темноте, разбавляемой лишь пламенем свечки, его глаза казались черными. Теплая чернота, какая бывает в углах комнаты, освещенной камином, не имела ничего общего с поглощающей тьмой подземелий. Фингон не стал ничего говорить, только наклонился к нему снова. Обнял за плечи и прижался к Рыжему всем телом, словно укрывая собой. Маэдрос разомлел от прикосновений его губ к шее, от его рук, что гладили его по груди, и потянулся к брюкам Фингона, расстегивая их и стягивая с него. Раз уж весь мир, что имел сейчас смысл, сосредоточился на нем, пусть уж не будет ничего лишнего. Это было очень непривычно — кожей гореть от безмерной откровенности, внутри дрожать, пугаясь непонятно чего, и чувствовать, как весь лед в душе растапливается. Горит, покрывается копотью, чернеет, чтобы уже не пропускать сквозь себя, а поглощать всю реальность, принимать, не преломляя ее, как есть. Ломалась сейчас не реальность. Крошилось прошлое — на куски, крупицы — и горело. Что-то в душе кричало: «Не трогай, пусть горит!» Маэдрос, даже если бы захотел, потушить бы не смог — для того нужен холод, столь ненавистный и гадкий, что не хотелось о нем даже думать. Рыжий знал, что он вернется, но сейчас ему не было места. Призрачной рукой огня не потушишь. Фингон раздел его и скинул спальную одежду на брошенное одеяло. Маэдрос понял, что не смущается ничего — больше нечего. Ни наготы, ни увечья, ни безумия, свернувшегося в глубине зрачков. Фингон снова навис над ним, гладя по бедру и придерживая за колено. Маэдрос откинул голову и закрыл глаза. Разрешил все, кому не разрешить, как ему, раз уж видел те стороны души и тела, что были скрыты от всех, даже от самого себя, наверное. Маэдрос не осознавал этого. Он даже думать перестал, когда Фингон плавно вошел в него с глухим стоном, только вцепился в простыню левой рукой. Где-то за окном поднялся ветер, взвыл и хлопнул створкой окна. Маэдрос повернул голову, чтобы посмотреть, не случилось ли чего. Он устремил было к окну отстраненный взгляд, как Фингон наклонился к нему и укусил за шею. Маэдрос зашипел, отпустил простыню и впился ногтями другу в спину, а тот лишь усмехнулся. Не отвлекайся, не улетай душой куда-то в темноту, словно говорил ему он. Ничего там нет, все здесь, и ты тоже, умоляю, забудь сейчас обо всем. Маэдрос почувствовал, как Фингон начал двигаться в нем, все глубже и быстрее. Перед глазами потемнело от жара, трепета, невероятной откровенности и близости так, что Маэдрос не сдержал громкого стона. Он сорвался с губ, пролетел по комнате, выровнял преломившуюся реальность так, что все стало на свои места. В этом стоне не было отчаяния, только удовольствие и бесконечная благодарность. Ничему другому сейчас не было места. Маэдросу на секунду показалось, что не будет больше ни боли, ни страха, ни холода… *** Фингон устроился у стены и накрыл себя и Маэдроса одеялом. Они поговорили о чем-то, но Маэдрос не мог вспомнить, о чем именно. Пустая болтовня перед сном. Чтобы успокоиться и заснуть, не тревожась ни о чем. Фингон спал, положив голову Маэдросу на левое плечо. Коса расплелась, длинные пряди казались на фоне одеяла темными пятнами. В воздухе слабо пахло дымом от затушенной свечи. Маэдрос так и не смог толком собраться с мыслями, потому отложил это на завтра. Закрыл глаза и постарался заснуть. Было чуть прохладно оттого, что Фингон утянул на себя одеяло. А от этого ли?.. Не открывая глаз, он сосредоточился на ощущениях в правой руке. Никакой боли. Рука лежала на простыне, прикрытая одеялом, он чувствовал кожей прикосновения к ткани. От плеча до локтя, от локтя до шрама и… неужели чуть дальше? Маэдрос не видел сейчас руки, потому не мог сказать ничего. Он попробовал щелкнуть пальцами, уже без страха, просто из любопытства, и услышал какой-то тихий звук. Маэдрос вздрогнул, сердце бешено забилось, но он тут же попытался успокоиться. Ни боли, ни холода. Он потянулся к Фингону и попытался до него дотронуться. Нолфинг спал, обнимая его одной рукой, его ладонь лежала у Маэдроса на животе чуть пониже ребер. Дотянуться можно: он медленно согнул правую руку, попытался накрыть кисть Фингона своей и тут же себя одернул. Глупости, ночной абсурд, спать, спать немедленно! Вот взбрело же в голову невесть что. Маэдрос вздохнул и попытался заснуть. Сознание постепенно заволок туман. Во сне Маэдрос не почувствовал, как снова потянулся к Фингону и сжал его запястье пальцами правой руки.