Черепа на дорожках деревни Победителей

      Качаешь головой и опрокидываешь полную ложку сахара в потертую чашку с дымящимся напитком. Садишься напротив и глядишь на меня с нескрываемой улыбкой. Приглаживаю растрепавшиеся на макушке волосы, поправляю футболку, лежащую волнами в области груди. Не перестаешь улыбаться. -Да что не так-то!? – вскакиваю из-за стола, заботливо укрытого белой скатертью, и опрометью несусь к зеркалу, висящем на стене в позолоченной раме с завитками.       Внимательно осматриваю свое отражение: темные волосы заплетены в такую привычную мне косу, ставшую культом в избалованном Капитолии, серые глаза в обрамлении черных ресниц, аккуратное лицо с румяными щеками, однотонная серая футболка и любимые мною за удобство черные брюки. Твои, блестящие огоньками глаза смотрят на меня из-за спины. -Ну и что не так? - с возмущением спрашиваю я, поворачиваясь к тебе лицом. -Ничего, - чуть сдерживая смех, отвечаешь ты.       В тебя тут же летит маленькая подушка, непонятно как оказавшаяся в прихожей дома на улице Победителей. Ловишь ее и хлопаешь по стулу рядом с собой, приглашая сесть. Сажусь и нетерпеливо гляжу на тебя в ожидании ответа. -Просто ты всегда ищешь проблему в себе, Кит, - серьезно отвечаешь ты. -Но разве это неправильно? - приподнимаю бровь я, - Разве смысл не в совершенствовании? -Может быть…. У каждого свой смысл, - над чистым столом повисает тишина, ты делаешь глоток твоего любимого травяного чая. -А твой? Каков твой смысл, Гейл? Зачем ты живешь? – спрашиваю я, вглядываясь в твои серые глаза. -Я не знаю, Кит. Ради семьи и… - ты не решаешься продолжить. -Ради меня?       Киваешь головой и поднимаешь глаза, полные боли. -Ты сам знаешь, Гейл. Я не могу разобраться в себе. -Знаю,- горько усмехаешься и встаешь из-за круглого стола, - Мне пора, - снимаешь куртку с крючка. -Гейл, - оборачиваешься, я подхожу и обнимаю тебя, - Прости меня. -За что? – бросаешь и уходишь, снова оставляя меня в одиночестве.       На столе стоит так и недопитый травяной чай.       «Знаешь, Гейл, я часто вспоминаю тот день. Мама и Прим ушли за покупками, я осталась одна, а потом пришел ты. Мне так одиноко, Гейл! Прим… Ее больше нет, я не могу с этим свыкнуться. Мама опять ушла в себя. А Пит… Я боюсь его после того, что произошло в 13-ом. Он изменился и не думаю, что все выйдет снова. Я устала. Ты прости меня за это идиотское письмо. Было бы славно, если бы ты приехал. Твоя Китнисс.»       Закончив письмо, подумываю его сжечь. «Ты ему больше не нужна, опомнись, - твердит мне внутренний голос, - У него там работа, может он нашел себе девушку, он не думает о тебе, Эвердин». Соглашаюсь с ним и прячу белый конверт с неаккуратными каракулями в ящик письменного стола под замок.       Решаю пойти на Луговину. Нет, не охотиться. Я просто хочу посидеть около нашего с папой озера.       Натягиваю потертую кожаную куртку, туфли на плоской подошве, обматываю шею полосатым шарфом. Смотрюсь в зеркало: темные волосы немного растрепанно лежат на плечах ровными волнами, на лице почти не осталось шрамов после произошедшего, но серые глаза некогда полные азарта теперь полны боли, отчаяния и одиночества.       Выскальзываю на улицу. 12-ый заново отстраивают. На костях погибших. Стараюсь не смотреть на черепа, лежащие под ногами, миную деревню Победителей, замечая, что в доме Пита, горит приветливый огонек свечи. Быстро добираюсь до знакомой бреши в некогда работающем заборе. Низко наклоняюсь, и вот я уже за пределами разбомбленной земли. У самой окраины забора желтеющая трава занесена тонким слоем серого пепла.       Иду по Луговине среди таких знакомых взору елей, продвигаясь в строну заветного места. Солнце пробивается сквозь густые темно-зеленые ветви, достигая пожухлой травы. Из глубины леса до моего слуха доносится пение птиц. Замираю, увидев пересмешницу. Начинаю насвистывать незатейливую мелодию Руты. Птица замолкает, выслушивая мои ноты, а затем сама подхватывает ее и по лесу проходится эхо до боли знакомой мелодии. На глаза наворачиваются слезы, и я бегу к озеру, стараясь не слушать пение пересмешниц. «Эвердин, ты сама бороздишь свежие раны и снова вскрываешь старые шрамы». Сажусь на прохладный камень и прячу лицо в ладонях.       Успокаиваюсь и гляжу на природу: вода в небольшом озере перекатывается с одной на другую сторону мелкими волнами. Я вспоминаю о том, как была тут отцом. Мы плавали в теплой воде летом, иногда ловили рыбу. Озеро было любимым папиным местом. -Что, тоже в четырех стенах не сидится? – слышу я хриплый голос и невольно вздрагиваю. -А ты даже не пьян, - подмечаю я, глядя на Хеймитча, присевшего на траву рядом со мной. -Ага, - подтверждает он, - Почему парня бросила? -Пита? – хмурю брови, а он кивает, - Никого я не бросала. -А чего он тогда сидит под дверями как верная собачка? -Он? Под дверями? – удивленно спрашиваю я. -Ах, ты была так занята собой, что не заметила, что парень вот уже две недели каждый день сидит у тебя на пороге с корзинкой булок в руках, - всплескивает он руками, - Эгоистка.       Стараюсь сдержать вдруг нахлынувшую волну ярости. -Только не говори мне, что тебе плохо или что ты все потеряла, - продолжает он, - Парнишка всех потерял, а у тебя осталась мать. -Она… -Закрылась в себе?! – уже кричит он, - Да она тебя сторонится, потому что ты ведешь себя как сумасшедшая. -Ты… Ты… - меня душит злость, -Эбернети, ты сволочь! -С чего это? – вскидывается бывший ментор. -А с того, что любишь Эффи, но ничего не делаешь. Так что ты такой же эгоист, как и я! – подскакиваю с камня и убегаю в дом, оставляя его в одиночестве.       Скидываю с себя куртку и шарф, сдавливающий горло, словно удавка, сбрасываю туфли с окоченевших ног и падаю на кровать, принявшую меня в свои теплые объятья.       Сумасшедшая… Я - сумасшедшая…       Стук в дверь. Робкий. Это не Эбернети.       Поднимаюсь с постель и ступаю босиком по холодному паркету дома. Поднимаю куртку и вешаю на крючок, рывком распахиваю дверь. Передо мной стоит Пит с корзиной булочек в руках.       «Значит, не врал», - думаю я.       Мы просто стоим, друг напротив друга и не решаемся заговорить. Жестом прошу войти. Он робко переступает порог и неуверенно смотрит на меня. -Пит.… Прости, что все так… Мне нужно было время… Я…       Он тепло улыбается мне и говорит: -Прошу, не надо, я все знаю.       Над блестящим полом повисло неловкое молчание. Я начинаю заламывать руки в непонимании, исступленно смотрю на Мелларка. Он должен меня ненавидеть, но почему тогда улыбается? Зачем сидел на пороге дома, не решаясь постучать? Почему? -Я не понимаю, - хриплым голос говорю я, видимо, осипла после Луговины, - Ты должен меня ненавидеть, а ты стоишь и смотришь на меня с улыбкой в глазах.       Улыбка исчезает с лица голубоглазого блондина, и он тут же серьезнеет и поднимает на меня взгляд полный боли. -Я.… Изменился, разве ты не заметила? – с надеждой спрашивает он.       Задумываюсь. И, правда, темные мешки под глазами исчезли, ненавидящий меня огонек в его глазах уже давно потух, он все тот же Пит Мелларк, мой мальчик с хлебом. -Пит, - я, плача обвиваю его шею руками, - Пит, я такая дура! Прости меня.       Он гладит меня по спине, пытаясь успокоить. Наконец я размыкаю объятья, а он, сияя, тут же вручает мне корзину, полную булочек.       Поспешно натягиваю фартук, ставлю чайник и приглашаю гостя к столу.       Сегодня мы пили травяной чай.       Закатное солнце уже скрылось, одарив нас оранжевыми лучами, когда Пит, встал из-за круглого стола и пошел к двери, ссылаясь на то, что ему уже пора. -Пит, останься, пожалуйста, - робко прошу его я.       Он раздумывает с минуту, потом все же соглашается.       Сегодня мне впервые за долгое время не снятся кошмары.