Анемоны.

Город был чёрным. Холодный, пустой, заволоченный пепельным туманом и заполненный смогом. Выцветший, за исключением ярких, режущих свинцовое небо антрацитовых башен многомиллиардных корпораций. Абсолютная темнота, черная как дыра посреди грудной клетки. С тенями ползущими в ночи — удушающими, перекрывающими доступ кислорода; мгла пожирающая чувство болезненной реальности. Смерть шла так медленно, но Джеймс чувствовал её приближение; она играла с ним — перемешивала, бросала кости и не торопясь считала точки; раздраженно шипела, когда ему выпали три шестёрки и ушла, растворяясь в черноте городского удушья. Барнс думал что проклят оставаться навсегда в искореженном теле — чужая рука, наедине с болью и безобразно озлобленным отражением в треснувшем зеркале ванной. Свет не мог выжить в бесконечной тьме. Свет стал бессмысленным. Город был поврежден. Маленькие черви, елозящие в выгребной яме предрассудков; Джеймс привык к косым взглядам и разговорам за спиной. Он вернулся в город теней ради Стива, но продолжал чувствовать себя пусто — насквозь с воющим сквозняком где-то между ребер. Роджерс оставался лучшим другом, но он не мог быть с ним нон-стоп; напролом сквозь кошмары и прошлое. Телефонный номер на блеклом куске бумаги был написан алыми чернилами; «Там помощь», — уверял друг и улыбался ободряюще, как только умел. Джеймс не любил красный цвет — звезда, кровь, огонь, никому ненужные закаты; он скомкал бумагу и швырнул её прочь. Город был мрачным. Город был ледяным. Город как Ад. Дым заполнил воздух, вытеснил кислород из лёгких и клубясь, плыл по раздробленному асфальту. Ночь рассыпается сотней мертвых звезд, облака пожирают луну. Люди кричат. Сирены кричат. Стрельба наполняет воздух и пахнет кровью; он не знает, происходит это на самом деле или прошлое подобралось слишком близко. Джеймс переворачивается на бок и сжимает мягкую ткань покрывала; жесткие пружины матраса впиваются в тело покрытое испариной и он просыпается. Тишина заполняет голову — никто не кричит, это всего лишь его кошмарный сон. Барнс распрямлял комок бумаги и переписывал номер в пожелтевший блокнот, валяющийся у старого телефона; диск завертелся и послышался протяжный гудок. Когда они наконец встретились, Джеймс уже был благодарен ей за всё. Камилла долго говорила с ним о трансе и о том, что должно произойти. Барнс мало что понимал из этих псевдонаучных слов, вылетающих из её рта, но был согласен попробовать. * Джеймс прикусил язык и огляделся — офис в стиле сороковых годов с зелеными лампами, коричневыми форзацами папок и кучей книг разбросанных по полу. Здесь точно жили — кофейные подтеки на чашках и заполненная мандариновыми шкурками ваза, шипящий белым шумом телевизор, смятое покрывало на тюфяке и кадки с анемонами*. Он поднял первую в стопке книгу и усмехнулся, пробегаясь быстрым взглядом по корешкам с однобокими названиями состоящими из психо-, анализ-, терапия-; Барнс раскрыл книгу на середине и привалился спиной к кирпичной колонне. «Роджерс много говорил о тебе», — Баки оторвался от ничего незначащих слов из книги и посмотрел на девушку. * Он чувствовал, как её глаза блуждали по его лицу; даже сквозь транс в который она ввела его, девушка оставалась внутри мыслей Джеймса — её спокойный голос, ледяные пальцы рук и щекочущий нос аромат ванили. Барнс был на поверхности войны. Он не видел лиц и не слышал их голосов, он не чувствовал боли — только чужой страх и склонившаяся смерть, забирающая павших солдат; а затем он бесконечно долго падал в пустоту. Джеймс хотел знать, чем была эта пустота — он вырывал лица, отголоски чьих-то брошенных украдкой слов и обычно, когда сеанс гипноза подходил к концу, он забывался. Мгновения тишины и спокойствия, не умиротворения еще, но уже лучше с каждым разом; сердце не колотилось как сумасшедшее, а ледяной металл руки даже согревал. И он был благодарен ей. * Ночное небо было ясным, залитым яркими звёздами и сиянием гигантской луны. Воздух был горьким от крови и необычайно сладким от женских стонов — глубоких, гортанных стонов. Она раскрыла свой рот чтобы дать еще больше тех вызывающих звуков которые сводили его с ума. Джеймс сжал её острые колени и вклинился между ног; механическая рука впилась в плоть женской шеи. Камилла притащила Джеймса ближе к себе, захватывая его за плечи и обнимая, когда он яростно загнал себя в её тело. Она зарычала и Барнс толкнул её на спину; он трахал её всё сильнее и сильнее, крепко удерживая её скользкие от пота бедра в своих руках. * Единственное что имело значение для Джеймса Барнса в его новой жизни под руку со старыми воспоминаниями — это Камилла Сорен. Шесть месяцев были слишком длинными; он думал о Камилле и её серых глазах, бесцветных губах и собственной ревности. Девушка не спеша спускалась по ступеням лестницы; из одежды на ней был прозрачный пеньюар, едва прикрывающий задницу и черные танга на тонких полосках. Барнс отвернулся к занавешенному плотной тканью окну и сглотнул комок, застрявший в горле. Он собирался сделать её своей навсегда. Он собирался убить её. * Мягкая классическая музыка звучала в фоновом режиме. Официант проводил Джеймса к столику; Стивен ободряюще похлопал друга по плечу и сказал: «Баки, хочу познакомить тебя с моей невестой Камиллой», — его глаза счастливо сияли. Барнс посмотрел на нахмурившуюся девушку и улыбнулся ей, вручая букет анемонов. Когда они прощались, Джеймс крепко сжал её ладонь. Он вспомнил. * Он нашёл на пожелтевших страницах её телефонный номер; диск закрутился, послышались гудки. Город был черным, холодным и пустым в точности как Джеймс Барнс.