Сгоревшие нити.

Простой серый камень без украшений. На нём имя и даты. Всё. Ничего больше. И ничего вокруг. Даже цветов нет. А если бы и были, то вероятно, выглядели бы не лучшим образом – погода ужасная. Дождь, ветер, а пальто слишком тонкое и совсем не защищает от мерзкой, закрадывающейся всюду промозглости. Высокий светловолосый мужчина поежился и внезапно задался вопросом: а что он, собственно, здесь делает? Он не очень хорошо помнит. Сегодняшний день как в тумане, а если судить по ощущениям, то он будто бы только что очнулся от запоя длиной в несколько лет. Голова кружится, и перед глазами всё немного плывёт и двоится. И память. Самое страшное память. Вместо неё почему-то только череда каких-то плохо связанных бредовых картин не самого лучшего содержания перед глазами – смерть младшего брата, сестра-инвалидка вещает что-то ужасно пафосное и глупое про всеобщее счастье и эпоху благоденствия с трибуны озлобленным и голодным людям внизу, указы на подпись, один нелепее другого. Кто в здравом уме будет подписывать такое? «Расформировать флот», «раздать имущество», «отдать территорию». Он был бы чудовищным премьер-министром, если бы и правда подписывал всё это. Ведь это – прямая дорога для его страны в глубочайший кризис, из которого ей не выбраться. Не может же всё это быть правдой и его настоящими воспоминаниями? Мужчина растеряно потер переносицу, пытаясь привести мысли в порядок, и моргнул, пытаясь прогнать морок перед глазами. Чья это могила? Из-за плеча стоящего впереди Зеро не видно. Стоп. Зеро? Блондин замер, внимательно всматриваясь в сутулящуюся фигуру перед ним. Шлем, ворот, полы плаща, который террорист пытается запахнуть получше. Медленно опуская руку, Шнайзель нахмурился. Кажется, это всё были не сны. Он начал вспоминать мелкие детали, замеченные в редкие моменты прояснения сознания, анализируя и делая выводы. Брат, поймавший его в неожиданную и подлую ловушку, не менее подлый приказ – «Повинуйся Зеро», тюрьма, цепи. Потом красное пятно на белом одеянии. Красивое и невозможное. Ведь Лелуш же и есть Зеро, так как же он может убить сам себя? Понимание приходит медленно. Отзываясь болью во всем теле, отзываясь ужасом перед содеянным. Он собственными руками уничтожает свою империю. Разбирает по частичкам, изымает душу. Вырывает кровоточащие куски и швыряет голодным псам Европы и Китая. И всё это с указки человека, стоящего перед ним, и девушки в инвалидном кресле. Она улыбается всё время и ничего не понимает. Она думает, так всем будет только хорошо. Но она не видит, как её народ – её собственный народ, британцы, - задыхаются и умирают. Как попрана их честь, как сломлен их дух и их гордость. Что же он натворил? Сколько лет уже идет по его стране катастрофа, облаченная в человеческий облик, спрятанный за плащом и маской? И почему он очнулся сейчас? Действие гиасса подошло к концу? Перед Шнайзелем по прежнему стоит спиной к нему Зеро, так что же не так? Срок годности у этой странной магии вряд ли имеется. - Ллойд-сан… - ворвался в размышления бывшего второго принца тихий шепот с до сих пор прорывающимся в минуту эмоциональной нестабильности акцентом. Шнайзель вздрогнул, непонимающе уставясь на фигуру террориста. Что? Ллойд? Но… как? Насколько Шнайзель помнил, ученый был вполне жив и здоров. Что он пропустил? Что ещё не помнит? Перед глазами мелькнула яркая вспышка – закатное солнце, отражающееся в непроницаемых черных очках и печальный голос ученого, прошелестевший в спину: «Мне тоже, Ваше Невеличество»… Когда это было? Премьер-министр прислушался к себе. Несколько лет назад, вероятно. 4 года? Кажется, да. Ллойд тогда болел. Шнайзель подумал, что даже не знает, что именно это была за болезнь. Ученый был почти слеп. Беспомощен и растерян. А сейчас его нет совсем. Мужчина еле заметно нахмурился. Что-то… Он подписывал какую-то бумагу. Или нет? Память отказывает, чертов гиасс затмил всё. Зеро отдавал распоряжения от его имени. И Камелот был фактически расформирован, а его глава с позором выгнан из восстановленного Пендрагона. Насколько Шнайзель мог вспомнить, помимо Камелота было уничтожено ещё немалое количество лабораторий и закрыто университетов. По причине их неэффективности. И, кажется, он подписывал распоряжение о внесении каких-то изменений в школьную программу. И опять слова про всеобщий мир и благо. Какое может быть всеобщее благо, когда образование, науку, то, чем всегда так гордилась Британия, оттесняют на задний план и затаптывают грязными сапогами? Что может сделать поколение, растущее в невежестве? Дети, которым закрывают глаза, не давая даже возможности узнать, в чем была мощь и слава их предков, их родителей! Внезапно маленький надгробный камень с неброской надписью стал для Шнайзеля точкой отсчета, сосредоточением всей его внезапно пробудившейся злости, отчаяния и понимания того, что было порушено и испорчено, и чего уже не вернуть. По крайней мере, не в том виде, как оно было когда-то. Внутренний вихрь ненависти и решимости, бушевавший внутри принца, но не вырывающийся наружу, оставляя внешнюю оболочку Шнайзеля равнодушно-отстранённой, казалось, вот-вот сметёт его, подхватит, завертит и сломает личность в слепом порыве уничтожить того, кто был всему виной. Уничтожить Зеро. Под стихийным натиском стальной воли принца, его память начала стремительно освобождаться из сетей гиасса, в которых она вяло трепыхалась до сих пор, выдавая лишь отголоски событий и деяний. На плечи мужчины, всё так же молчаливо стоявшего за спиной террориста, разом обрушились годы подчинения и покорности. Годы бездействия и прозябания безвольно марионеткой в руках не слишком-то умелого кукловода. Кукловода, который боялся свою куклу и потому постоянно носил её с собой. И в этом была его главная ошибка. Первый случай неповиновения воле Зеро произошел именно тогда, в доме опального ученого, и Зеро это ничему не научило. Импульсивный юнец даже не предполагал, вероятно, что приведя принца с собой на могилу недавно почившего бывшего начальника, рискует всем. Зеро был уверен, что марионетку лучше всё время держать при себе. Но это глупо. Когда кукла лежит, раскинув руки и ноги, с ослабшими нитями, она не сможет никуда убежать, как бы не пыталась. Но если куклу захватить с собой к ярко горящему пламени, то связывающие кукловода и марионетку нити могут просто не выдержать этого огня, его жара, и лопнут. Что и случилось. Но откуда было знать этому юнцу, что… Он никогда не слышал, как тогда ещё совсем молодой ученый смеётся, наблюдая, как премьер-министр пытается скрыть восторг при виде огромного, неподвижно зависшего в воздухе корабля; никогда не видел, как сигаретный дым окутывает тонкие пальцы, запястье, плечо, когда безумный очкарик прикуривает от огонька свечи во время ужина на двоих на одной из крыш дворца; никогда не замечал затаённой боли в голосе Шнайзеля, с кажущимся спокойствием говорящего «Ничего нет. Ты всё придумал», и не чувствовал на себе холода мгновенно ставшей ледяной отстраненной улыбки, сопровождаемой бликами очков, с которой было сказано в ответ: «Да? Ну может и так. Но эксперимент был занятный». Принц чуть прикрыл глаза, еле слышно выдохнул и вновь посмотрел на спину Зеро, возвращая и лицу и эмоциям привычную сдержанность и выражение умиротворения. Действовать нужно осторожно. Вероятно, человек чудес всё ещё являлся символом. Только уже не свободы, а утраченных надежд. Что ж. Шнайзель Эль Британия больше не подчиняется тебе, Зеро. И использует по полной то, что террорист сделал с его народом. Ведь боль и разочарование людей можно так легко применить в своих целях, а опустошенность и усталость – лучшие союзники в битве против призраков бывших чудес. Падение не будет быстрым и безболезненным. Растянуть страдание врага, ставшего за годы абсолютной власти и вседозволенности размякшим и утратившим хватку, притвориться марионеткой и перевернуть все его указания с ног на голову, делая тайный выпад и раня раз за разом в самые болезненные и сокровенные места. Пожалуй, это будет не слишком интересная партия, но нужно же с чего-то начинать? Поиграем, Куруруги Сузаку.