We're collecting pictures from the flood that wrecked our homes Мы копим фотографии наводнений, что снесли наши дома, And setting fire to our insides for fun И жжем то, что внутри нас, чтобы повеселиться. (Daughter - Youth)
Первая игра в роли капитана. Каково это? Стоять среди перл кубка, кумиров всей жизни. Каково это? После пробежки с Марком Даффи рубиться в x-box с Ричардом Уэллэнсом, есть выпечку их жён, играть в салки с их детьми. Каково это? Что бы вы себе не представили, умножайте на десять. Капитан Doncaster Rovers, одна составляющая One Direction, где-то посреди миллионеров до двадцати пяти. Списки успешных мужиков были неотъемлемой частью декора стены моего кабинета. Я даже не знал, что люди делают в кабинетах. Однажды, меня назвали одним из пяти Селаров. Подразумевался успех или удивительная живучесть - один чёрт. Селар был тем, кто загибает четвертый палец второй начищенной железякой в гараже. Красивой начищенной железякой в целое состояние. Смехотворно, как мало костей я подкидывал щемящей гордыне от столь сочного куска мяса. Спертый воздух раздевалки был заряжен нездоровым количеством тестостерона и вредившим духом соперничества, готовыми выстрелить в противника по команде капитана. Если бы я выбирал точку обстрела, то не сносить мне головы. В сегодняшнем матче заслуживал пулю в лоб только сам капитан, ибо перед началом игры мой призыв готовности к оружию прозвучал, как безнадежное "Прорвемся" созвучное с честным "Проебемся". Стимулирующая тошнота перед большой игрой не застала меня ни на утренней тренировке, ни в раздевалке в тридцати шагах от поля. Ни за пятнадцать минут до второго тайма. Ни за гол до возможной победы. Ни за гол до вероятного проёба. Как в той сказке о мальчишке, кричащем: "Волки! Волки!". Лжецу не верили и тогда, когда он говорил правду, так и моё тело больше не вырабатывало жжение в мышцах на слово "матч". Запотевшая поверхность шкафчика до того размыла отражение, что я смог различить лишь ровную линию вечно-неунывающего рта. Вот такая вот калька вышла с "вечно-неунывающим ртом" таблоидов - Луи Томлинсоном. Ссадина пустила каплю, окрасив край белого носка в тон формы. Пропитанная потом футболка пестрила мокрыми разводами, и я подумал, что это самая удачная попытка запятнать мою фамилию на неделе. Ни соперники за стеной, ни ставшее абстрактным отражение, ни пёкшая кожа, ни воротивший запах пота не спровоцировали стимулирующую тошноту перед матчем. Меня вывернуло наизнанку из-за чистейшей кожи на внутренней стороне локтя. Там не выделялась на фоне остальных броских татуировок самая мелкая "Oops". Так почему же не потонула под ними? Она не обладала чем-то, чего я не смог бы получить от моделей вдоль Сохо. Почему не растворилась на их фоне? В желудке скрутилась толстая змея, я просунул шнурок не в то отверстие сменных бутс и был не тем парнем с вечно-неунывающим ртом. Oops. Надпись на коже - паразит даже не моего словарного запаса. Ведь, это с Её аккуратных губ слетало совершенно по-девичьи "Oops". – Кэп, я думал, проработать стратегию левого фланга, я мог бы подменить Марка и... – воодушевленно тараторил новоиспеченный в команде. Паренек, охваченный тем, что у каждого было своей стимулирующей тошнотой, не мог унять подергивание пальцев, в то время, как мои равномерно прошли в петли шнурков. Это не было в порядке вещей. Что было нормального в том, чтобы капитана больше идей построения заботила шнуровка кроссовка? Я сравнял счет в конце тайма, догнал опережавших, вот уже три сезона, Брэнсли. Зачем мне смена игроков с 1:1? Вы, возможно, не знали, с недавних пор равный счет в рамках второго тайма против самой сильной команды сезона сужал пределы волнения новоиспеченного капитана. Становилось смешно, вот только смех помер где-то за линией вечно-неунывающего рта. Юный Мид справлялся с моими обязанностями лучше. Взять, хотя бы, его шнурки. Я так долго клянчил место капитана, чтобы доказать им всем что? Что, не поднимаясь с корточек, могу сшнуровывать веревки по примеру бутса передо мной. Как преподаватель, пойманный за списыванием у собственного воспитанника. Счет 1:1 с Брэнсли, а я был самым миролюбивым ублюдком в роли капитана. Безмятежен, как покойник. – Ты много на себя берёшь, сынок, – коренастый Ричард прогремел рядом. Моей шпаргалкой теперь была пара стоптанных бутс сорок пятого с лишком размера. – Да ладно тебе, Рич, не обижайся, ты мощный, как буйволина, но, сам знаешь, два фола для одного тайма угроза, а три смерть... Ах да, смерть. На языке не вертелось ни одной шутки, что уж говорить о достойной. Теренс и Грэг выжидали её от меня, предвкушение образовало мускулатуру на их лицах, но я вдруг тут внизу так занят методичным перебиранием шнурков. Мид тем временем развернулся по прорисованной мною неделей ранее схеме. Осечка - смена положения - пас. Готов спорить на место в команде, смельчак оглядывался в поисках чьего-либо улюлюканья после лая. Бесполезное занятие, я бы сказал. В среде, где каждый знал, как тяжело сохранить номер на футболке, никто бы не осмелился присваивать чужой и, уж тем более, поддержать новичка, когда 5' 10 футов Уэллэнса устрашающе шагнули вперед. Парень не виноват, командный дух начал сыпаться песком мгновением ранее, ведь даже самый несуеверный капитан во время матча не стал бы спорить на своё место в команде. Даже мысленно. Ну а я, кажется, уже давно проспорил. Всего-то стоило скосить голову в бок, дабы отыскать виновника торжества - Марка Даффи. Мой друг, прислонившись к стене, закатил глаза к потолку на спесивость старшего и взбалмошность младшего полузащитника, чувствуя себя, по меньшей мере, золотом в дерьме. Он целый месяц натаскивал Мида на уровень Уэллэнса, отнюдь, не на его место. И всё же нельзя сказать, что он был беспросветно слеп в той части лагеря, куда вела поддержка прожженного нападающего, оказанная молодому, обещающему игроку. – Что ты только что сказал, сопляк? Я снова пропустил отверстие шнурка в кроссовке. Было что-то унизительное в том, чтобы слышать общее между, резанувшим по ушам, голосом здоровяка Ричарда и скрипом не смазанных пружин под матрасом в Её общежитии. Что-то настолько мерзопакостно-болючее, что оно сейчас же отзывалось острым гвоздем в моем позвоночнике. – Заткнитесь, заткнитесь, заткнитесь, заткнитесь! Один, боровшийся за место в команде, другой, испугавшийся внезапной храбрости, услышали, быть может, и с третьего, но восприняли точно с четвёртого. Босая нога хлюпала по мокрому кафелю душевой. С четвёртого услышали не только брыкающиеся сокомандники. Глаза всей раздевалки проследили за не зашнурованным кроссовком с той интенсивностью, с какой следили за мячом на Евро. Теренс и Грэг не заржали, когда мой не зашнурованный кроссовок просвистел меж двух упертых голов их сокомандников. И неясно было, что послужило тому виной. Скрипучий голос или не смазанные пружины в Её общежитии. Теперь меня нельзя было назвать равнодушным капитаном со счетом 1:1, верно? – И ты называешь себя капитаном? - Укор тренера в спину заставил вспомнить о еще одном грешке и на сей раз не моем. Предшественник Теренса перепрятал заначку год назад - выбывший Росс, со всей своей канадской необъятностью для стандартных европейских врат, не отбил кручёный мяч в матче с Вэст-Хем Ливерпуль, но оставил после себя кое-что полезное. Схватившись пальцами за тонкое стекло душевой стенки, о нет, совсем не игнорируя впившуюся в кожу резь, напротив, упиваясь ею, свободной рукой я уже тянул сетчатую крышку вытяжки в потолке для того, чтобы в последнюю секунду поймать единственное из доступных утешений. Форточка располагалась над четвертой кабинкой. Закрыв дверцу на щелчок, я обернулся к бачку, наплевав на устойчивость крышки, вскарабкиваясь обутой ногой. От никотинового недомогания смялось основание сигареты. Табак щипал горло до тех пор, пока глаза не начинали лезть наружу. Слезы слишком скоро высыхали, и я с остервенением не позволял себе выдыхать. Меньше всего мне хотелось, чтобы едкий дым просочился в стены раздевалки, оповещая других игроков о забытой выдержке капитана. Я так же ничего не мог поделать с желанием смыть эту выдержку в унитазе под разутой ногой. Фиговая идея курить в день матча. Меня замутило от первой и я принялся за вторую. Дерьмовая идея курить во время матча. Не лучше той идеи, где я начал кидаться кроссовком в своих товарищей. Но до чего приятная и абсолютно бесперспективная идея заполнить дымом «Мальборо» опустевший кейс где-то там в грудном отсеке. Где-то там, где нормальный человек должен был почувствовать хоть что-то, хоть сколько-нибудь. Сделка с покупкой футбольного клуба, в коем я грезил играть с юношеских лет, почти состоялась. Имелись наличия средств на пять таких клубов, два года в качестве зарекомендовавшего себя игрока и количество побед превышающее число проигрышей. Проблема нарядно виднелась в другой моей рекомендации - я все еще оставался парнем из высокооплачиваемого бойз-бенда, которому позволили быть щедрым спонсором и высококачественным пиарщиком. Никак не законным владельцем. Они разыграли перед хреновой дюжиной репортеров добродетельный акт с подписанием контракта. Вместе с нарушением сделки закончились и правила партнерского этикета. Летела нецензурщина, а руки сжимались, грозясь забить в врата одну из голов комитета. Уверен, им доплачивали за умение предоставлять самые короткие объяснения. Большие шишки не удосужились подкинуть и пары доводов, почему бразды правления серьезнейшего клуба Англии никогда не попадут в руки такого, как я. Могли оксфордские выпускники знать что-то о таких, как я? На лекциях им не говорили, что дворняга не станет кидаться на породу за неимением собственной родословной. Бродячая собака укусит лишь тогда, когда ее раздразнят. Парень из низов Донкастера, парень с кривыми зубами, парень с ломавшимся голосом стал участником самой оплачиваемой и желанной группы в мире. Прыгающего по сцене в ярких подтяжках идиота приняли в футбольную команду, чьи матчи смотрел его прадед, дед и отец. Единогласным решением певца с литром лака в волосах сделали капитаном команды, на чьи прямые трансляции учителя отпускали школы Донкастера. Дворняге вроде меня всегда удавалось переживать отхваченный кусок. Переварить расторгнутое приобретение миллионного клуба я смог без язвы. Лишь расшевелившаяся змея в поджелудочном соке, заточенный гвоздь вбитый в позвоночник и пустующий кейс в грудном отсеке свидетельствовали о том, что Луи Томлинсон не мог переживать и переварить Её уход. Претила мысль, что потеря нажитого потом и кровью сущий пустяк, когда ускользает то единственное, чего никогда не приходилось добиваться дворняге вроде меня. "Твой голос значительно слабее, чем у остальных участников и мне нужны веские причины, чтобы пропустить тебя дальше". "Ты хочешь, чтобы я взял тебя в команду? Тебя - смазливого пацана, поющего песни о любви?". "Прыгающий малец из One Direction не то представительное лицо, которое мы ищем". "Я влюблена в тебя, Луи. Всегда была и всегда буду". – Ты собираешься прослыть славой капитана, сдохнувшего от одышки вначале второго тайма? – проголосил из-за кабинки Марк. Вздрагивать не приходилось. Будучи первоклассным стратегом, Марк был тем, кто даст совет, но не тем кто заткнётся в нужную минуту. Перед тем, как слить медленную гибель в унитаз и перед тем, как подобрать плавающую там же выдержку капитана, я утёр нос и глаза. Когда с открытой дверцей кабинки был выпущен дым, Даффи прокашлялся, отмахнувшись рукой от растворяющейся массы и с неодобрением покосился в сторону сжатой пачки в моем кулаке. Никогда не видел, чтобы кто-то столь яро изображал отвращение к своему завтраку, обеду, полднику и ужину. – Не знаю, что на тебя нашло и когда закончатся месячные, но пора бы взяться за голову, за мяч, в конце концов. Подумай о ребятах, осталось семь минут до выхода, у всех нервы ни к чёрту. После того, что ты устроил там, чувак, им нужны объяснения. Марк причитал, прожигая дыру в «Мальборо». Когда я стал перебирать пачку пальцами другой руки, он сглотнул. Спектакль под названием "Ломка и все её друзья" только начинался. Даффи развернулся к выходу и я, будучи тем из нас двоих, кто сдался, не собирался задыхаться в одиночку. Они не знали еще кое-что, о таких парнях, как я. Такие парни играли. Играли везде и всегда. Во всё и на всё. Иногда это было совсем безобидное вмешательство в чье-то спокойствие, вроде поддразниваний только бросившего курить. Порой выходило за рамки чьей-то морали, вроде тех потаскух в латексе, заказанных на восемнадцатилетние Стайлсу. Изредка влекло за собой катастрофу, вроде публикации фото, где я, Зейн и шлюхи или видео, где я, Зейн и канабис. В правилах Луи Томлинсона, согласованных с Луи Томлинсоном, всё это было чем-то позволяющим исправить созданную концепцию такого правильного для всего мира бойз-бенда. Чем-то, что не могло себе позволить такое правильное общество выхоленной интеллигенции из Оксфорда. Сколько бы сочных кусков мяса и объявившихся родословных у меня не было, кому-то вроде дворняги никогда не стать породистым владельцем серьезнейшего клуба Англии. И поскольку копия всегда будет подделкой рядом с подлинником - дворняге ничего не остается, как подмешать грязи к чистокровности породы. Это работало. Работало так долго и исправно, что успело лишить меня той, с кем я никогда не играл. – Марк, ты давно играешь? Что ж, викторина самых неожиданных вопросов для сокомандника со стажем в два года от болельщика со стажем в целую жизнь. Даффи замер и, после встряски рыжей головы, с подозрением обернулся. Озадаченный, он едва не чесал затылок. – Сколько себя помню. – С тобой случалась полу-победа? – Я кратко глянул в глаза оторопевшего нападающего перед тем, как зацепиться за пространство между нами. Зрение обрело недостающий фокус и сосредоточенность. Я мог быть волшебно убедителен во всех несуществующих вещах: заставить стадионы верить в существование несуществующего голоса, заставить Марка разглядывать ветер, себя же сколько угодно убеждать в безнаказанности. – Та полу победа, к какой можно прикоснуться, – рука поймала воздух, сжавшись в кулаке до хруста костяшек, скороспешно закупоривая эфемерную находку в пачке сигарет. Только правда вся том, что отравленный смог гостил не в смятой коробочке и не в прокуренном помещении. Яд был во всем, чего касалась моя кожа и язык: – Только представь, что из-за истекшего времени в тайме, отличнейший гол не засчитан и ты уже не сможешь получить те же ощущения от выигрыша. Понимаешь? – я ухмыльнулся удрученному лицу Уэллэнса. – Ведь гол был твоим лучшим. – Разное бывало, – он рассеяно провел большим пальцем по светлому шраму над огненной бровью, наверняка, вспоминая тот матч, что мог округлить сумму его голов, добавить тостов в пабе и медалей в глазах девушек. – В любом случае, всегда есть шанс переиграть или забить в следующий раз. Марк не понимал, его столкнули нос к носу с игрой без мяча. – А что если подобный удар приходится раз на жизнь? И другого такого не будет, – я даже не надеялся, что мой придушенный шепот заглушит целлофан сдавленной пачки в руках. – Чего ты обкурился, мать твою, – Марк смотрел на меня с разочарованием и, кажется, жалостью. Разочарование и жалость. Разве это не те два чувства, которые капитан должен в первую очередь вызывать у своей команды во время игры? Глянцевый целлофан не лучшее средство во избежание нападков философской дуристики. – У тебя есть минута, чтобы вернуть нашего парня и перестать быть этим придурком, – Даффи вырвал сигареты из моей руки и зашагал к двери раздевалки, попутно выбрасывая в урну призрачный кубок за гол, который приходится раз на жизнь. А каков он? Этот ваш парень. Такой парень, как я? Я подошёл к урне, зацепившись за надпись на сигаретах из-под края билета на прошедший матч. "Курение вредит вашему здоровью и вызывает такие заболевания, как рак легких". Впервые за день я улыбнулся, не ухмыльнулся, не усмехнулся. Я улыбался. Я смеялся. Я заплакал. Я задохнулся. Самая убийственная вещь на свете смогла воскресить равнодушного капитана со счетом 1:1, потому что разум уже так услужливо вернул мою голову на ее впалый живот на матрасе с не смазанными пружинами.***
Я обвёл носом её пупок и поцеловал правую тазовую косточку дважды. Это был мой Отче наш, перед тем, как схватить из тумбочки сигареты с зажигалкой только для того, чтобы поспешить обратно. Макушка под её рвано вздымающимися рёбрами и клубы дыма над отливающими блеском локонами. Она, едва касаясь, проводила подушечками пальцев по плечу, а я свободной ладонью скользил то к острой коленке, то выше, выше, выше, пока нежные подушечки её пальцев не начинали трепетать подобно колибри. – Луи, – она вызывала меня недовольным тоном из мира блаженства, я промычал что-то нечленораздельное, не потрудившись открыть глаз. Не в люксе, не на стадионе и не на Grammy. Здесь. В ее общежитии на одноместном матрасе с не смазанными пружинами, я испытывал блаженство граничащее только с еще большим блаженством? Блаж была во всем, и почему-то осознание этого приходило на ее впалом животе с двумя крошечными родинками на тазовой косточке. Блажь не требующая доказательств и опровержений моей принадлежности ко всему обретенному. Когда кто-то, похожий на эту девушку, смотрел на тебя так, как смотрела она, казалось, что ты и вправду заслуживаешь эту блажь. Блажь в моей работе, в моих друзьях, в моей семье и здесь - в этой девушке. В моей настойчивой и нетерпеливой девушке. Её пальчики защемили мне ноздри, от чего горло незамедлительно захлебнулось смогом. Прекратив нежные поглаживания, я ущипнул ее за ляжку. В наших странных отношениях децибелы увеличивались уже после занятий любовью, и я до сих пор не знаю, какие звуки нравились мне больше. Она вскрикнула и в протесте подпрыгнула, чтобы скинуть голову с нагого живота, но попытка приподняться обернулась моим хохотом. Я устроился поудобней, заложив свободную руку под ее поясницу как будто подо мной была перьевая подушка, а не её поддатливое тело. – Кажется мне, здесь маленький бунт. – Мы договаривались, что ты куришь последний год, но это не значит, что ты должен пыхтеть, как экспресс каждую минуту! Неужели так сложно удержаться от этой гадости после того, чем мы занимались? – А чем мы занимались? - посмеивался я над её зардевшейся позой. Она потянула волосы на моей груди. Простонав от боли, я засунул сигарету меж зубами и поспешно схватил ее за тонкое запястье, прежде чем она смогла его одернуть. Мой резкий съезд с туловища на девичьи ноги заставил миниатюрное тело подняться, и взору предстал вид, сбивающий дыхание самого здорового курильщика. – Ты сейчас обвиняешь меня в своей больной тяге к сексу? – я преувеличивал с зажатой во рту сигаретой, несомненно, преувеличивал в том, кто из нас, кем больной и какая у кого степень тяги, так как руки уже нашли свой путь под мягкие бедра. Вздох слетел с аккуратных уст, глазки очаровательно расширились, когда мои пальцы зашевелились. – Раз уж у меня одной здесь болячка, то мне не составит большого труда вылечиться, в отличие от тебя. – Она выбралась, я позволил. Мне нравилась ее худоба, мне нравились её длинные волосы, узкие плечи, аккуратные губы и моя тяга к ней. Мне нравилось, что Ею можно было обкуриться, а Она при этом остаться моей светлой головой. Стоило женской ступне коснуться пола, как я потянул за бедра в этот раз обеими руками. Обнаружив потухшую сигарету в стакане на тумбе, девушка успокоилась, удовлетворенно, почти самодовольно устраиваясь около меня. Я притянул ее ближе для поцелуя, но она сжала аккуратные губы, не позволяя впустить в свой рот прокуренное дыхание. – Ничего не выйдет, милая, – я отступил и без малейших угрызений совести вновь потянулся к пачке, – с тобой я курю в два раза больше. Негодование на Её красивом лице возросло до пика, когда я поджег вторую сигарету. – Ума не приложу, почему! Разве ты не знаешь, как я к этому отношусь? Достаточно было выпустить первую струйку дыма, голове в приукрашенном экстазе откинуться на цветастую подушку, как её зрачки расширились и аккуратные губы приоткрылись по другой причине. – Потому, что я знаю, как ты к этому относишься. – Oops? – Девичьи брови округлились, я воспользовался ее секундным замешательством, возвращаясь на впалый живот с двумя родинками на правой тазовой косточке. И клубы дыма витали над её отливающими блеском локонами.***
Ей нравилось, как я курил, а мне нравилось нравиться Ей. Нам еще тогда нужно было разбежаться. К тому же, Она училась в проклятом Оксфорде. Первый балласт всплыл на мальчишнике Зейна. Я нервно отшучивался и скручивал пачку сигарет, не желая думать об обязывающих обстоятельствах. Парни все глумились, убеждали, что ни одна здравомыслящая девушка не выдержала бы четыре года моего давящего общества, не рассчитывая на колечко в десять карат. Сложность заключалась в обратном. Она не была любой девушкой и несколько дней назад, когда чемодан в горошек катился по лестничному пролету, намереваясь оставить мою гардеробную на неопределенный срок, я, как последний мальчишка из бойз-бенда, которым меня так любили порицать, упал ниц и просил Её руки. За те четыре секунды моя спина покрылась потом, за те четыре секунды после необдуманного предложения, за те самые долгие четыре секунды я мысленно распрощался со свободой. Однако ни за те тянувшиеся четыре секунды, ни за пролетевшие четыре года с ней я и предположить не мог, что её тихое, безапелляционное "Нет" доведет меня до ручки. Последние три дня походили на матч с массой фолов, пенальти и все в мои врата. После тренировки заезд к дому её родителей, отворот-поворот от матери девушки, угрозы её отца, сварливые крики её подружек, возвращение в берлогу, чтобы запить пивом гудок в телефоне. Я развалина. А что делают развалины? А развалины ломятся об двери, боясь, что им откроют, не имея ни малейшего представления, что говорить и говорить ли вообще. Что это последний матч на неделе? Что останусь до утра? Что не пропущу Её выпускной и поеду выбирать неразличимые тона кремовой и персиковой обивки для дивана из коллекции Bernario, Bernarda, Berny и любого другого педика. Что схожу на курсы танцев для парочек, которые посещает Её подруга-идиотка со своим парнем-кретином. Что не забуду о единственном возможном звонке между саундчеком и концертом тура, выкурив косячок на заднем сидении мини-автобуса, и объясню Её отцу ополчение желтой прессы по поводу сего действа. Что обращу подозрения Её матери о "нестабильном и испорченном, зазвездившимся мальчишке для ее чистой девочки" в заблуждение. Что не полезу по пьяни. Что не стану флиртовать с малолеткой на вечеринке по случаю AMA. Что замечу неладное во всем том, что мне так нравилось. Чрезмерность в худобе, сухие трещинки на аккуратных губах, тусклость в блеске локон. Может, если бы я сказал до того, как ввалиться алкодавом в нашу квартиру с парнями по команде, рассказывая пошлый анекдот о стюардессе. До того, как Она вышла из кухни, облаченная, в больше не облегавшее её стройную фигурку, шелковое платье, какое я сам некогда выбирал. До того, как Она, негромко поздоровавшись с нашей компанией, запила круглую пилюлю у стойки. До того, как из-за Её спины покатился чемодан в горошек. "Нет" - это не то, что может остановить Луи Томлинсона на пути к тому, чего он хочет. Отказ в сознании всегда воспринимался, как небольшое, промежуточное препятствие, из разряда желтой карточки судьи, которая не помешала мне забить гол в финале матча. За всю жизнь я получал их немало. Вот только в жизни всё было проще - за красной карточкой не следовал свист рефери и выбывание с поля. Всегда можно переиграть, как сказал Марк. Всегда ли? Ан-нет, не даст тебе жизнь переиграть, если ты её праздно просыраешь, а на пачках сигарет никто не пишет, что у вашей девушки могут обнаружить опухоль в легких. Oops. Пропищала на знакомый манер одна из напавших подружек у дверей Её подъезда накануне, выдав всё с костями. Oops. Единственное, что вызывало нервозную тошноту - крошечная татуировка этого слова. Курил я, а легкие разваливались у Неё. Каково это? Узнать об этом последним. Каково это? Что бы вы себе не представили, даже не пытайтесь умножать на десять. - Послушайте, парни, далеко не всё зависит от нас в жизни, но эта игра то малое, что мы можем проконтролировать. Поэтому надерите им зад как следует, а я посмотрю на повторе. Луи Томлинсон только что покинул стадион. Значит ли это, что капитан сам не верит в победу своей команды или он играет за кого-то другого? Я знал, что обратного пути не будет, когда Марк Даффи решительно врезал мне. Знал, что эти двери закроются навсегда, когда тренер сверху донизу полоскал меня и моё наследие всеми возможными проклятиями. Знал, что могу позабыть о пробежке с Марком Даффи и свежей выпечке в доме Ричарда Уэллэнса. Знал, что теперь уже никогда не стану хозяином серьезнейшего клуба Англии. Знал, что навсегда прощаюсь с игрой, которую так любил смотреть мой прадед, дед, отец и я сам. А еще я знал, что лучше никогда снова не выйду на поле, чем еще хоть раз увижу Её пустующее место на трибуне. Жить без Неё. Каково это? Хрена с два, я узнаю, каково это и, наверное, я всё-таки был пятым Селаром, потому что Она открыла мне дверь. – Что ты здесь делаешь? – её глазки расширились, голос сорвался на панический хрип, когда на пороге показался Луи Томлинсон, парень с вечно-неунывающим ртом, парень готовый продать душу за место в команде. Капитан, чья команда десять минут назад должна была принимать почести победы иль разочарованный гул со стадиона уже без него, - Твоя команда... И на этот раз я знал, что говорить. - Моя команда передо мной. - Не теряя больше ни секунды начавшегося тайма, я примкнул к любимым устам, из которых намеревался, чего бы мне не стоило, поймать "Да".Chasing visions of our futures Мы гонимся за призрачным будущим, 'Cause most of us are heaving through corrupted lungs Потому что у большинства из нас вздымает проломленную грудь. (Daughter - Youth)