Печенюшки будешь?

      Устало вздыхая, Ренегат усаживается на диванчик и напяливает очки на нос. Сказать, что тур выматывал его, а ещё больше действовали на нервы снующиеся туда-сюда перед глазами друзья, — ничего не сказать. Надо признать, что Леонтьеву трудно давались все перемены, происходящие в жизни. Одновременно с тем он не мог сказать самому себе, что пора отдохнуть, а потому продолжал выкладываться по полной.       Раздумья и так называемый отдых гитариста прервали шаги за дверью, на которые он изо всех сил старался не обращать внимание, а вскоре и появившийся в проёме Щиголев. Нехотя отрывая взор от стены напротив, Ренегат всё-таки поднимает взгляд на барабанщика. — Вот ты где, — что-то жуя, непонятно бормочит Поручик. — Я тебя искал! И одним махом оказывается рядом с Ренегатом, нагло заваливаясь и вытягивая ноги, толчками в бок приказывая пододвинуться. Второй повинуется и, подавляя вздох, отсаживается на край. Карие глаза не сводят вопросительного взора с ударника. — Что? Я тоже имею право расслабляться. Разве нет... нет? — Пор пожимает плечами. — Я и не спорю, — Леонтьев хмурится. Щиголев ненадолго поднимает взгляд в потолок, призадумавшись, и тут же, словно ужаленный, вскакивает, садясь в позу лотоса. От неожиданности Ренегат и сам был готов подпрыгнуть на диване, если не свалиться с него. — Ты чего? — Хочешь кушать? — пропуская мимо ушей вопрос приятеля, Поручик натягивает на лицо фирменную улыбку. — Нет, — недоумённо отвечает гитарист, пытаясь заглянуть в глаза ударника и понять, что ему от него надо. Щиголев уже было собирался шастать по карманам, но лишь горько вздыхает, заслышав краем уха ответ музыканта. — Ну и зря, — выдаёт он и проводит языком по губам, опять о чём-то задумавшись и оставляя Леонтьева одного в недопониманиях. У музыканта в голове творился хаос: мало того, что своих проблем по горло, ещё этот со своими загадками. Господи, почему иногда просто нельзя узнать, о чём думает другой человек? А может, нафиг его? Небось, только и делает, что думает о... — Ой, Сань! — Чт... Пор, блин! — Ренегат снова едва не оказывается на полу благодаря коллеге, который опять разлёгся на диванчике, только теперь головой в другую сторону. — Сам блин! — надувается Поручик. — Обзывается ещё. Лось! Теперь, глядя на изображающего обиду барабанщика, Леонтьев не сдерживает смеха. Сам ударник, долго борясь с желанием улыбнуться, всё-таки поддался провокации. А когда гитарист затих, тут же принимается кривляться и елозить по дивану, пока в конце концов оба музыканта не оказываются наконец-то на полу. Как по закону подлости, с Ренегата слетают очки и приземляются где-то в другом конце комнаты.       Щиголев откашливается от слюны, которой подавился во время смеха, и переворачивается на другой бок, что всё равно отдаётся болью из-за твёрдого материала. Барабанщик долго возится, но всё-таки усаживается на зад и облегчённо выдыхает. — Мля, — фырчит себе под нос мужчина и садится на паркете. — Господи! Щиголев тем временем отряхнул футболку от пыли и повернулся к другу. Даже и не заметив пропажи драгоценной для Реника вещи, Поручик слегка прищуривается и внимательно смотрит Леонтьеву в глаза. Второй на мгновение закусывает нижнюю губу, по крайней мере, до того момента, как ударник молниеносным движением приближается к нему и вовлекает в поцелуй. Музыкант даже осознать ничего не успел, не то, чтобы отпрянуть или сопротивиться. Да и, кажется, не очень-то собирался.       Языки сплетаются. На какой-то момент окружающее перестаёт быть действительностью, а мир суживается до одного единственного места. Это пугает... но вместе с тем придаёт силы. Волна прокатывается по всему телу, пока не кончается кислород и воздух в лёгких.       Только когда обоим уже просто не хватило дыхалки, они наконец отстранились друг от друга, запыхавшись. Леонтьев, ещё не отошедший от случившегося, пытался сфокусировать взгляд хоть на чём-нибудь в комнате, что было, к его несчастью, безрезультатно. Щиголев же, наоборот, смущался недолго. — Борода колется! — Кто бы мог подумать... — кое-как приведя мысли в порядок, выдавил гитарист. — А тебе понравилось! — вдруг смекнул Поручик и, далеко не уползая от товарища, предстал лоб ко лбу с ним. Тот, казалось, и не собирался спорить. — Правда ведь? Я нутром чую! — Сань, я это... — Ренегат немного отодвинулся от Щиголева. Ударник и не думал отступать, однако остался на месте. — Что? — Я тебя не вижу. Саша уже открыл рот, чтоб спросить, с чего бы это, но в нужный момент до него дошло, в чём проблема. Тогда барабанщик снова залился смехом, а успокоившись, извильнулся, перекувыркнулся и подогнал гитаристу очки через всю комнату по скользкому полу. Когда всё вернулось на свои места, Леонтьев подтянулся обратно на диван. Мысли продолжали крутиться вокруг да около поцелуя, которого не должно было быть. Ренегату это не давало покоя, что не скажешь о Щиголеве. — И ещё! — беззаботно, как будто ничего и не было, улыбчиво отзывался Поручик, убегая куда-то в угол комнаты и шурша каким-то пакетиком. Гитарист, над коим повисло любопытство, всё-таки оторвался от размышлений и вытянул шею, пытаясь разглядеть, что делает ударник. Не прошло и минуты, как Щиголев снова запрыгнул на диван с упаковкой печенья в руках. Раскрыв её зубами, Поручик поднимает невинный и такой искренний взгляд на Ренегата. — Печенюшки будешь?