А ты помнишь, что тебе снилось вчера?

В последнее время моя дочь постоянно плачет во сне. Она говорит, что ей снятся кошмары. Тьма окутывает ее, и с каждым днем она все больше боится не проснуться. Но по утрам она ведет себя как обычно. Сонно зевает, размешивая сахар в ромашковом чае, пьет эту дрянь даже не морщась. Смотрит на меня, растрепанного и не выспавшегося, улыбается лучезарно. В такие дни я прежде пытался вспомнить, как выглядит ее мать, но образ той женщины никак не хотел появляться в моей голове. Остатки былой памяти давно потеряли свою способность хранить информацию. - Как дела, солнышко? – Она улыбается, убирая белокурые пряди за ухо. Улыбается, отпивая горьковатую жидкость. Она улыбается даже тогда, когда ненавистные ею врачи тычут иголками в тонкие голубые вены на сгибе бледного локтя. Я знаю, как ей больно. Но она из-за всех сил старается не показывать этого. Наверное, она не хочет меня расстраивать. Я знаю, что она любит белый шоколад и нашего жирного кота. Любит трепать это чудовище по рыжей шерсти, вычесывать комья и порой грозно глядит на меня, когда я забываю его покормить. Она любит почти все, все, что только может увидеть. А не любит она часы. И врачей. Негромкое тиканье еще в сопливом младенчестве вводило ее в истерику. Она плакала навзрыд, кричала во весь свой тонкий детский голос, закрывая уши крохотными ладонями. Она боялась. И тогда я еще не понимал всего ужаса этих звуков. Теперь дома нет часов. Ни одних. - Как дела, солнышко? У врачей всегда холодно. Тонкое детское тельце невольно подрагивает от холода, кожа то и дело покрывается мурашками, когда этот урод в белом халате касается ее ледяным стетоскопом. А потом игла вновь входит в вену, забирая у нее кровь. Забирая жизнь. Забирая все, что только можно. И кровь, легко заполняющая шприцы, почему-то напоминает мне угасающий огонь, что я некогда разводил в лесу по малолетству. Примерно в ее возрасте. Моя жизнь в то время была куда лучше. В последнее время моя дочь постоянно плачет во сне. Она говорит, что ей снятся кошмары. И каждый день я прихожу к ней на могилу. Я прошу ее прекратить, прошу остановиться. Разве не хватит с нее пролитых слез? Но она меня больше не слушает. Не хочет слушать. И эта мертвая своевольность, кажется, начинает убивать меня. И, знаешь, если смерть пожелает забрать меня следом за ней, я не буду сопротивляться.