Сотни неясных знаков

Я наблюдаю, как он едва заметно кривит губы, отпивая глоток кофе, который, с ослепительной улыбкой, налила ему стюардесса. И даже здесь не могу удержаться от мелочного злорадства. И не такой уж плохой кофе в бизнес-классе «Аэрофлота», чтобы делать вот такое лицо. Но мы же… ах, да! Не «мы же», а «он же»! Принц, блин! Цепляюсь взглядом за кольцо у него на руке и тут же поправляю сама себя. И не принц вовсе… а королева. Супруга Короля, так сказать! – А что, вам, членам королевских семей, отдельно кофе не варят? Он никак не реагирует. Внешне остаётся всё таким же невозмутимым. Но я вижу, безошибочно чувствую, что он еле сдерживается. Тем более теперь, когда нет очевидной причины соблюдать видимость. Понимаю, что каждое новое моё слово чревато тем, что я могу услышать ответ… Самый прямой ответ в его стиле, что-то, типа: «Отъебись». Но остановиться выше моих сил. Хочется задеть. Хочется сделать больно. Хочется, чтобы он почувствовал. Если он вообще в состоянии… чувствовать… Я всматриваюсь в его усталое, какое-то потускневшее, осунувшееся лицо… вижу пару седых волос на виске, несколько новых морщинок у кромки глаз, опущенные углы губ, какую-то горечь во всём… даже в том, как он морщится, глотая свой кофе… Всматриваюсь… И почти ненавижу! Он отставляет чашку. И на секунду закрывает лицо ладонями. Трёт глаза. За это время я успеваю вспомнить, что за две недели ни разу не видела его спящим. Как-то так получилось, что он ложился позже и вставал раньше… И когда я просыпалась… всё было как всегда… как обычно… как миллионы лет до… в квартире пахло кофе и летним Парижем… на кухне смеялась Лиза… и он снисходительно оглядывал мою сонную фигуру в длинной футболке… спрашивая: – Кофе будешь? И я улыбалась в ответ. Ему. Такому знакомому. Своему. Родному. Изученному до мелочей. Сворачивающему подвернувшуюся под руку салфетку замысловатым зигзагом, оглаживающему пальцем край чашки, щурящемуся на ярком утреннем солнце, болтающему с дочерью ни о чём, заставляющему её смеяться, строящему планы на день, обещающему самые грандиозные чудеса от будничного Парижа… Ему, который вдруг обращал на меня внимание, возвращая в реальность чем-нибудь, вроде: – Тань! Нельзя класть мёд в чай! Ты что? И маленькая, крошечная, почти незаметная, пиалочка в его руках, как будто в других… и интонации… такие, как будто я схожу с ума. И тут же хотелось выплеснуть всё в раковину. Заорать. Выкинуть в окно этот идеальный глиняный чайник… в котором заварен чай для Лизы… правильный… прекрасный чай… и мёд, в стеклянной банке сложной формы… исписанной поверх сиреневыми французскими буквами… мёд… густого, тёмно-коричневого цвета, тянущийся за ложкой, когда он наливает его на кусочек булки поверх тонкого слоя масла, прежде чем положить её Лизке в рот… Всё так обычно. Так привычно. Так знакомо. То, как она запивает хрустящий хлеб чаем… и смеётся, счастливо-перемазанная в сладком… и у него руки тоже – в меду… и ему приходится облизать пальцы, прежде чем… сломать всё привычное, выстраиваемое годами… подцепить из пиалки несколько зёрен кардамона и бросить их в чашку с чаем… и в чашку с кофе… и обернуться ко мне: – Будешь? И улыбка… для меня… мне… А мне… хочется… завыть от обиды… от этих его новых незначительных умений: растереть между пальцев кардамон, или согреть молоко, прежде чем плеснуть его в чай, или настрогать мускатный орех на кусочек тростникового сахара… Каждое утро что-то новое… что-то… хорошо забытое… что-то… излишне знакомое… что-то такое… от чего грудную клетку выламывает от боли… от обиды… от ярости… от собственного неверия в то… что это он… Он. Который ничуть не изменился. А я… я бы всё на свете отдала, чтобы увидеть в нём… хоть что-нибудь… хоть что-то! Что свидетельствовало бы о том, что он разлюбил меня! Разлюбил! Он. Меня. Но мне не досталось даже этого. Даже такой малости. Просто знать, что он любил меня. Раньше. Давно. Когда-то. Хоть когда-нибудь. И хочется заорать. Вот прямо сейчас. Выплеснуть ему в лицо этот его кофе. Вылить на голову. Утопить в нём. Так, чтобы хватило на всю оставшуюся жизнь. Чтобы этот вкус, этот запах… навсегда был отравлен. Чтобы слился, смешался, спутался с чувством вины. Чувством… Хоть каким-нибудь чувством ко мне… Сколько лет. Сколько бестолковых лет я старалась подстроить, сгладить, исправить, выровнять, подогнать себя под него. Под цельную, монолитную конструкцию его представлений. Его желаний. Как я хотела стать элементом, частью… краеугольным камнем его жизни. Как верила в то, что я особенная. Что именно у меня получится то, что не получалось ни у кого до меня. Не получалось, потому что никто не любил его так, как я. Никто не готов был пожертвовать всем… всем абсолютно. Всеми своими мечтами, планами, надеждами… всем на свете… ради того, чтобы просто быть с ним… Быть… с ним… И как легко и беззаботно я расставалась сама с собой. Сбрасывая, как вторую кожу, собственные желания. Забывая о них. Забывая настолько, что… сама верила в то, что брак – это глупость. Формальность. Пустая трата денег. Куда важнее то, что он со мной. Он мой. Он любит меня. Он. Любит. Меня. И даже когда оказалось, стало очевидным, что… ничего не получилось. Не вышло. Что… моё присутствие или отсутствие в его жизни никак не влияет на систему в целом. Не нарушает жизненно важных функций. Что мой уход не оставил и царапины на её монолитной конструкции… даже тогда… даже тогда я продолжала верить, что… он просто такой человек… что, если не получилось у меня, то не получится ни у кого… Он – самодостаточен. Он… Он вдруг оказался не таким уж монолитным. Не таким уж самодостаточным. И дело не в кольце. Не в дурацкой свадьбе. Которая… формальность, да! Я прекрасно помню! Нет. Дело во всех этих мелочах. В чайниках. В чае. В кардамоне. В лайме. В том, как он придирчиво перебирает в супермаркете банки с мёдом. В том, как он разглядывает витрины с запонками. Смотрит по ночам дурацкие соревнования по гольфу. В том, как вот сейчас он весь наполнен… нет, переполнен ожиданием встречи. Счастьем возвращения. И даже моя ядовитая болтовня не задевает его так, как мне бы хотелось… Только расстраивает. Раздражает. И он просто ждёт… когда всё закончится. Когда я исчезну… Я вижу Женьку первой. Выхватываю взглядом из толпы встречающих. Светлые волосы. Засунутые в карманы руки. Внимательный взгляд. Нервно сдуваемую со лба чёлку. И не могу удержаться от того, чтобы хоть чуть-чуть, хоть самую малость, но испортить Лёшке это впечатление первого взгляда. Узнавания. Радости встречи. – Что? Так соскучился, что не мог лишний час подождать? Он, конечно, игнорирует мою колкость. Он, кажется, и вовсе забыл, что я была где-то здесь ещё секунду назад. Что он вообще в аэропорту. Что вокруг люди. Какие люди? Если они оба зависают в пространстве, разглядывая друг друга. Наплевав на всё вокруг. Замерев в шаге от… поцелуя. – Привет, Жень. О, этот голос. Выуженный, выцарапанный из закромов памяти. Сложившийся, определившийся движением связок, взмахом ресниц, лёгкой улыбкой. Призраком прошлой жизни, тенью, способной ранить, ударить, задеть натянутые нервы почти ощутимо. Почти сладко отзывающийся внутри этой картинкой: застывшими плечами, заледеневшим затылком, сжавшимися в кулак пальцами. Да, мой милый, я тоже помню, КАК заваривать чай… Я помню. И рука ложится на сгиб локтя по-хозяйски уверенно. Она тоже помнит. У неё тоже есть память. Память о переплетённых пальцах. Об ожидании встречи. О жарком выдохе в темноте его машины. Об аромате лайма… к которому неизменно примешивались другие вкусы и запахи… мечты и надежды… жадность его губ, готовность мчаться почти тысячу километров ради пары поцелуев… ради нескольких часов… ради одной только ночи… ради меня… Я помню. И оборачиваюсь через несколько шагов, чтобы убедиться в том, что мои воспоминания отразились в Лёшкиных глазах. Вытатуировались в его сердце несмываемыми чернилами. Попали внутрь звуком Женькиного имени. Произнесённого мной. И этого взгляда назад достаточно. Достаточно для того, чтобы крылья мести расправились за спиной во всю свою мощь. Подарили, наконец, ощущение некоторого полёта. Зарядили мою батарейку ревностью, тлеющей в его взгляде. Обжигающей спину. Почти реальной ответной болью. Да. Да. Да. Я помню. Помню… И уже одного этого слишком много для него. И не имеет значения, что рука под моей ладонью остаётся предельно прохладно-равнодушной. Потому что ОН не знает об этом. А Женька… О, он вежливый мальчик! Он мог бы… Мог бы! Но не станет. Он скорее обидит Лёшку, чем меня. Ведь Лёшка от меня зависит. И… он не посмеет. – Тебя подвезти? – Да, если не трудно. Я улыбаюсь, подтверждая, что знаю, как это трудно. И что я ни на грамм, ни на йоту не сделаю его жизнь легче. Слишком много я уже потратила. Отдала ради «лёгкости» его жизни. Я больше не подхожу к ней. Не вписываюсь в неё. Вспоминаю постепенно собственную, первоначальную форму. Возвращаюсь к ней. И готова удивить его. Тем, насколько я… это я. И подгоняемая, заряженная, всё ещё окрылённая сжигающим мою спину взглядом, я уверенно, ничуть не сомневаясь, сажусь… на его место в машине. Добавляя. Ту самую крайнюю каплю. После которой должен наступить потоп. Вселенская катастрофа. И я смотрю в окно на её приближение. На излучаемую им злую растерянность. На почти бесполезные попытки удержаться, не рассыпаться на месте. Не трансформироваться в яростное, бессильное отчаяние. Чертовски болезненное знание того, что нас трое… и один из нас лишний… Одна из нас… Я смотрю в окно. На этот торопливый, беззвучный для меня, диалог тел. Они что-то говорят друг другу. Какие-то слова. Что-то наверняка важное. Что-то… что не имеет значения. Просто… он другой человек. Абсолютно другой. Способный за одно мгновение принять любую, самую причудливую, форму. Стать кем угодно. Довериться чужим рукам. Встроиться в звук чужого голоса. Раствориться в нём. Совершенно. Без следа. Без остатка. Даже то, как он бестолково целует в ответ. Не открывая глаз. Не разжимая рук. Не двигаясь. Позволяя перетрясти всего себя, разобрать на детали, проверить комплектность и собрать обратно… не заботясь о качестве сборки. Не задумываясь ни о чём вообще… Даже эти его поцелуи, эти вцепившиеся в Женькины плечи руки, сама поза… всё это кричит, вопит на всю улицу только об одном: твой… Я смотрю на них через это дурацкое стекло, как будто отрезающее меня от их реальности. Смотрю так, как будто подглядываю в пресловутую щель между мирами. Вижу, как Женька прижимает его к себе. Обнимает. Целует. Как говорит что-то. Вглядывается в его лицо. Невозможно серьёзный. Сильный. Изгоняющий призраков всех на свете сомнений из разворота Лёшкиных плеч, сжавшихся пальцев, горькой морщинки на переносице… Отменяющий всё. Заменяющий собой все недостающие, украденные, выведенные из строя элементы… Делающий его абсолютно целым… живым… счастливым… Делающий его… собой… самим собой… Другим… незнакомым для меня… и… настоящим… Если бы когда-нибудь раньше… моего воображения хватило бы на то, чтобы представить его таким… вот таким… я бы не осталась рядом с тем… другим Лёшкой, ни одного дня… ни единого… Мы молчим всю дорогу. Нам не о чем разговаривать. Нечего сказать друг другу. Даже прощения просить – и то… не за что. Женька паркуется возле моего дома и движением руки останавливает мой порыв попрощаться. Единственную попытку заговорить. Я подчиняюсь. Слушаюсь. Выхожу из машины в абсолютной тишине, даже не глядя в Лёшкину сторону. Пусть. Ладно… Жду, пока Женька достанет из багажника мой чемодан и сумку. – Тебе помочь? – вежливый… вежливый мальчик… – Нет. Спасибо, я сама. Теперь нет необходимости рыться на пыльных стеллажах памяти. Эти воспоминания где-то совсем близко. Прохладный взгляд. Изучающий, словно под микроскопом. Обрывающий все связующие нити. Отменяющий все другие картинки. – Тогда пока. – Пока… Я бросаю последний взгляд на машину, ожидая хотя бы… Хотя бы взгляда. Взмаха руки. Чего-нибудь. Подтверждения собственного существования. Окончания этих вымотавших, выжавших, измучивших нас обоих двух недель. Я согласна на что угодно… но за стёклами глухая, равнодушная безмятежность… В глазах закипают слёзы. И я торопливо наклоняюсь, делая вид, что занята чемоданной ручкой. Которая действительно, словно в насмешку, никак не хочет раскладываться. А мне надо… надо уйти… надо… Женька без всяких проблем справляется с ней. Выдвигает. Вкладывает мне в ладонь. И вдруг обнимает, прикасается губами к щеке. Задерживается на секунду. С головой окунает в запахи прошлых жизней… – Он заснул, Тань… Он спит… Я просто не хотел, чтобы ты его разбудила. Прости. Просто он… Он замолкает. Но я знаю все слова, которые он оставил при себе. И благодарна, что он не стал говорить всего этого вслух. Благодарна… – Спасибо, Жень. Я смотрю, как он открывает дверь, как садится в машину, как машет мне на прощание рукой, и поднимаю в ответном жесте свою. Всё проходит. Пройдёт и это. Запылится на полках воспоминаний. Растворится в воздухе горьковато-свежим запахом лайма, ароматом кофе, вкусом кардамона… Всё выгорит, побледнеет, вытрется от частых прикосновений… останется только самое главное… самое ценное… самое… останется Лиза… ради которой мы оба… оба готовы на что угодно… вместе… навсегда…