Старый папочка

После перевода в Легион Нанабе какое-то время пришлось привыкать к некоторым деталям. К примеру, к тому, что командовать отрядом вполне могла какая-нибудь восемнадцатилетняя девчонка, тогда как в гарнизоне для назначения командиром хотя бы крохотного подразделения нужно было отслужить лет пять-семь. Впрочем, совсем юные лейтенанты и капитаны перестали удивлять её уже после первой вылазки — смертность в разведке настолько высокая, что два из четырех больших отрядов запросто возвращались всего с двумя командирами, и это было почти привычно. Так что Нанаба почти не обращала внимания, когда герои на поле боя иногда оказывались едва ли не детьми в бытовой повседневности. Вот ещё одно подтверждение — начищая сапоги, она уже полчаса слушала бессмысленную болтовню троих девчонок-лейтенантов. Болтали они о любви. — Нет, я решила, расстались, значит, расстались, пусть гуляет. Я себе нового найду, — говорила миленькая светловолосая Ия. — Опять из гражданских? — спросила её подруга. — Да ну, может из своих даже. Всё удобнее, да и близко. — Нравится кто-нибудь? — хохотнула третья. Когда Нанаба перевелась в ударный отряд, ей пришлось делить комнату с этой девушкой и не сказать, чтобы они крепко подружились за эти несколько месяцев. Рене, на взгляд Нанабы, своей несерьезностью своему званию совершенно не соответствовала. Ия пожала плечами, и втройне усерднее стала орудовать щеткой: — Может, Гергер. Две другие расхохотались, и Нанаба невольно улыбнулась тоже. — А что? Что смешного? Он ничего. Или Грег, м? Что про Грега скажете? — Да он ездит к кому-то по выходным, пролетаешь. А как тебе Бернер? — Да ну, — ответила Ия, — занудный он какой-то, они там все в научном немного того. Подруга ткнула её в бок, и Ия неловко замолчала. — Извини, — сказала она Нанабе через полминуты, — мы же просто болтаем, ничего такого. Нанаба с легкой улыбкой кивнула, мол, проехали. А Рене тем временем закончила с сапогами и стала подшивать распоротый рукав: — А как тебе Майк? Он классный. Рука Нанабы даже не запнулась о каблук, и сама она ничуть не напряглась, просто, как и все, ждала ответа. Ия недоуменно скривила рот: — Он классный, да. Но… он же старый. Рене привалилась к нанабиному плечу и захохотала: — Старый! Слыхали — старый! — Ну а что, молодой, что ли? — вспыхнула Ия, самой ей едва исполнилось девятнадцать, кажется, на прошлой неделе. — А сколько ему? — спросила Нанаба, так, между прочим. Вторая неопределенно ответила: — Старше тридцати. — Тридцать четыре, — сказала Рене. Нанаба склонила голову, чтобы тень от челки падала на лицо, и продолжила чистить сапоги, краем уха прислушиваясь к ожесточенному спору о значении разницы в возрасте. Значит, когда ему исполнится пятьдесят, ей будет тридцать восемь, и она ещё будет достаточно молодой для него. Ну что за дурость в голове?! Майк попивал чай из огромной железной кружки, прохаживаясь по мастерской и зорко наблюдая за тем, как его подчиненные перебирают механизмы приводов. — Майк, а Майк, — протянула Рене, закручивая гайку на коробе, — мы вот тут вчера болтали с девчонками и решили, что ты ещё очень даже ничего. — Ещё? — переспросил Майк. — Ну, Ия сказала, что тебе уже пора на пенсию отползать, но другие с ней не согласились. Сидящая за соседним столом Ия возмущенно зашипела: — Да что ты врешь. Не верьте ей, командир. Он улыбался, прикрывшись кружкой: — И кто же не согласился? — Я, конечно, не согласна, — продолжала Рене, — ещё Марта была и Нанаба. Нанаба низко склонилась над разобранной рукоятью и скрупулезно перебирала детали. — Девочки, мне приятно быть объектом ваших желаний, но сильно не заигрывайтесь, договорились? Вы мне все, как родные, а я резко против инцеста. — Конечно, — поддакнула Рене, — и ты нам, как папочка. Чтобы быть папой двадцатисемилетней Рене, командиру Захариусу нужно было сильно постараться и то ничего бы не вышло, но он только подтвердил: — И папочка, и мамочка, и кто захотите. Солдаты рассмеялись, принялись шутить, тема была закрыта. Остывая, кровь уже не обжигала, а липла на кожу, пачкала одежду, обагряла траву. Нанаба, сжав в объятиях маленького лейтенанта ударного отряда Ию, шептала ей на ухо, что всё образуется, всё наладится, что всё ерунда. И будет у неё новый роман, может даже с разведчиком, чтобы удобнее и ближе, ей исполнилось девятнадцать всего каких-то две недели назад, и всё у неё будет хорошо, несмотря на то, что треть внутренностей лежит на траве, а на губах пузырится кровавая пена. — Всё, уходим! — Рене дернула Нанабу за плечо, приводя в чувство, и напомнила: — Привод сними. Когда капитану Захариусу доложили, что погибла Ия, он ничего не сказал, приказал Нанабе проконтролировать работу заступившего на её место офицера, а Нанаба, наплевав на то, что не положено стоять к командиру вполоборота, яростно оттирала мокрой тряпкой кровь с рук. Не сдержалась вдруг. Вспомнила: герои на поле боя — дети в быту, для девочки Ии тридцатичетырехлетний командир был совсем стариком, однако же он жив, а её нет больше. — Как папочка, да? — прошептала она. Командир отнял у неё тряпку, смочил, — вода в ведре окрасилась алым, — и оттер ей щеку, висок, нос, провел мокрой рукой по слипшейся от крови и пыли пряди. Потом наклонился и проговорил прямо в лицо: — А думаешь, мне не стыдно? Глядя вслед удаляющемуся к палатке командора капитану, Нанаба подумала, что когда ему исполнится семьдесят, её наверняка уже не будет, и решила вдруг, что это и не важно, потому что даже жизнь милой девятнадцатилетней Ии в сравнении с жизнью тридцатичетырехлетнего капитана Захариуса для Нанабы ничто. А тем более собственная.