Безмолвная раковина

      - Я что-нибудь почувствую? – Её глаза подобны океанским впадинам, а сокрушительные волны ресниц таят воду в скалах каменного лица. Губы беззвучно рыдают, подобно тому, как ловит ртом воздух пойманная рыба, побежденная и больше не способная плавать – запутанная, как и её мысли.       - Нет, - шепчет он в ответ.       Эбигейл касается своего уха. Она никогда не обращала на него особого внимания. Одно из самых ранних воспоминаний – это семейная поездка на Лич-Лейк; они арендовали домик на воде. На обложке семейного альбома красовалась фотография, на которой стояла она, с прижатой к левому уху ракушкой. «Ты слышишь шум моря, Эбигейл?» - спрашивала ее мать. Она не помнит, слышала ли. Хотя, она помнит воду. Обжигающе ледяную воду. Она не чувствовала собственных рук или ног в течение нескольких часов. После многочисленных просмотров этого фотоальбома, так легко представить себя без уха. Она выглядела счастливой без него, улыбаясь в песок.       - Чувствуешь это? – спрашивает он, слегка сжимая пальцами мочку. У него теплые руки.       - Да, - отзывается она.       Сидя на полу, они ждут, когда анестетик начнет действовать. Он сидит там, где умер её отец, а она – там, где сама едва не погибла.       В то утро она завивала волосы и случайно прижала горячий металл к уху. Оно было красным несколько дней. Между ними стоит ржавое ведро.       В доме много протечек и, соответственно, много ведер, на самом деле, больше похожих на бидоны. Ее мать выросла на молочной ферме, и ведра использовались для перевозки молока. Перед сном мама рассказывала истории о том, как жир цвета слоновой кости плавал на поверхности, и можно было засунуть руку и вытащить внушительную горсть твердого творога. Нижняя часть походила на облачко в желтоватом бульоне. Эбигейл никогда не видела сырого молока, но если закрывала глаза, то почти представляла. Когда дождевая вода струилась в ведро рядом с ее кроватью, звук не был похож на тот, который, как она воображала, возникает при доении коровы. Она бы стиснула вымя, и жидкость ударила бы в ведро как неожиданная пощечина, направленной короткой струей.       Это было пыткой. Щели в крыше позволяли воде стекать по доскам открытого деревянного потолка, капая в ведро у подножия ее кровати. Пятна на древесине придавали воде грязно-красный цвет. Хуже было, когда дождь шел ночью, потому что утром ее комната пахла гнилью.       Она массирует обмякший хрящик так, будто он занемел в ее пальцах, а спешащие по капиллярам потоки крови еще не остановились. С таким же успехом она могла бы помять глину.       - Я готова, - говорит она тихо и не смотрит на него.       Ее волосы собраны в хвост на противоположной стороне головы и спадают на глаза, когда она наклоняет лицо над ведром.       Гильотина была быстрой и безболезненной, как однажды отметил учитель истории на уроке, посвященном Шарлотте Корде - конечно, если устройство было сконструировано должным образом.       Она рада, что у нее обособленные мочки, когда замечает скальпель, мелькнувший у угла ее глаза. Холод металла против ее челюсти и жар крови, стекающей по щеке, притупляют чувства. Она закрывает глаза и сосредотачивается на звоне в ушах и капели, барабанящей в ведро. Алые пятна окропили голубой металл. Ее глаза зажмуриваются сильнее при звуке удара упавшей плоти.       Ганнибал передает ей марлю и отталкивает ведро подальше. Если не наклонять голову немного влево, кровь будет затекать в слуховой проход. Похоже на то, как делают утомленные этим миром поэты, руками удерживающие голову навесу, точно в противном случае были бы раздавлены, утонув в воздухе.       - Так ты будешь спасена, - говорит он и кладет руку на ее спину. Слезы бегут по лицу, смешиваясь с кровью. Она не начинала плакать, пока он не обнял ее. Он говорит что-то, вероятно, успокаивающее, в ее нетронутое ухо, но она не вникает. Если достаточно чутко прислушаться к мокрой повязке – можно услышать шум прибоя.