Держи меня за руку

      Резко открываю глаза, пытаюсь встать, но не могу даже пошевелиться.       Дурманящий запах пробирается в ноздри, впитывается в кожу, въедается в волосы, и я еле сдерживаюсь от крика. От паники.       - Нет, - обессилено шепчу я, оглядываясь. – Не надо.       Понимаю, что я не дома, и мне становится так страшно, что тело сковывает судорога, а сердце грозит вырваться наружу от безумства.       - Не хочу, - вновь повторяю я, осматривая пространство вокруг себя. Чувство беззащитности заставляет меня дрожать.       - Чего не хочешь, милая?       Я оборачиваюсь на голос и вижу медсестру в белом коротком халате. Она заботливо поправляет мне волосы и сжимает в руке мою ладонь.       - Не хочу, - как заведенная хриплю я, не в силах произнести больше ни слова. Судорожно хватаю ртом воздух, пытаясь подавить страх, рвущийся наружу, и с силой сдавливаю теплую руку женщины.       - Все хорошо, Василиса, - медсестра успокаивающе гладит меня по голове, поправляет колючее одеяло и тепло улыбается. Но её слова совсем на меня не действуют, и я продолжаю испуганно озираться по сторонам.       Больница. Идеально чистая и ослепляюще белая, она навсегда останется для меня самым пустым и холодным местом. Я запомнила приторный, тошнотворный запах лекарств и деревянной мебели еще в тот раз. Запах плесени, гнили и смерти. Я помню грязно-белые стены, узкие коридоры и больных, неприветливых людей. Я помню все: от количества царапин на изголовье моей кровати до кремового цвета занавесок в кабинете главного врача.       - Не хочу… - повторяю я два слова словно мантру. Дрожь, подобно электрическому разряду, охватывает каждый миллиметр моего тела. – Не хочу здесь оставаться…       - Ш-ш-ш, - женщина гладит мою ладонь, в попытке унять дрожь накрывает вторым одеялом. Жесткое и колючее, оно царапает кожу. – Скоро ты пойдешь домой, милая. Скоро все закончится.       Медсестра не задает вопросов, и я очень благодарна ей за это.       Закрываю глаза и вспоминаю обездвиженные серые тела родителей, прикрытые белоснежными простынями, а затем свое – искалеченное и изуродованное – на старой больничной койке. Вздрагиваю от ужасающих картин, навечно отпечатавшихся в моей памяти, и закусываю губу, чтобы не расплакаться. Невольно касаюсь шрамов, уродливыми полосами ползущими вдоль запястий, вдыхаю резкий запах спирта и морщусь. Пытаюсь дышать ровнее и разглядываю узоры на плитке, которой выложены стены в палате. Стараюсь вспомнить ход событий. Кажется, я шла домой. Я попала под колеса машины? Вспоминаю резкий запах мужского одеколона, салон автомобиля, капли дождя, барабанящие по крыши. Насмешливый с хрипотцой голос, черные глаза… Кирилл. И почему именно он? Почему это не мог быть кто-нибудь другой? Совсем незнакомый, кто не будет издеваться надо мной или упрекать. Это нечестно: я вновь осталась жива и ко всему прочему нажила проблем со своим учителем.       В мои мысли врывается мягкий голос медсестры:       - Тебе очень повезло, Василиса. – Она улыбается, и вокруг её глаз собираются морщинки. – Ты совсем не пострадала. Только ушибы и синяки. Слава Богу, водитель вовремя тебя заметил и успел затормозить.       Повезло… Лучше бы я умерла под колесами чертового Вольво.       В помещение входит мужчина, седовласый, со светлыми добрыми глазами. Это врач. Он насвистывает какую-то мелодию и листает бумаги, то и дело бросая на меня взгляды из-под густых нависающих бровей.       - Василиса Астахова… - протягивает он, словно пробуя мое имя на вкус. - Не слишком ли часто мы с тобой встречаемся? – Врач поднимает глаза и смотрит на меня в упор. Его брови сдвинуты на переносицу, но во взгляде - ни капли осуждения, лишь сочувствие и усталость.       Я молчу, потому что знаю: ответа он не ждет.       Мужчина вздыхает, качает головой и склоняется надо мной. Он светит маленьким фонариком мне в глаза, что-то помечает на разлинеенном листе бумаги.       - Я смогу уйти домой? – спрашиваю я, когда врач вполголоса переговаривается с медсестрой. От долгого молчания мой голос звучит хрипло, почти неслышно.       Доктор кивает:       - Слава Богу, с головой у тебя все в порядке.       Его слова звучат слишком двусмысленно, заставляя меня напрячься.       - А родственники? – шепчу я, неожиданно вспомнив про Андрея и сестру, которая, наверняка, волнуется за меня. – Вы звонили моему дяде?       - Нет, мы никого не оповещали. С тобой все в полном порядке, Василиса. Это даже удивительно, - врач ухмыляется. – Обычно аварии заканчиваются не так благополучно. Кажется, ты родилась под счастливой звездой.       Да, мне определенно повезло. Если только можно считать удачей то, что я никак не могу покончить с собой. По-моему, судьба просто издевается надо мной.       Я сажусь в постели, отчего одноразовая простынка подо мной поскрипывает. В глаза ударяет яркий свет, исходящий от световой трубки под потолком, которая беспрестанно жужжит, и я жмурюсь.       - Ты настоящая счастливица, милая, - медсестра помогает мне устроиться на кровати: прислоняет подушку к деревянной спинке и поправляет одеяло. – Кажется, Господь следит за тобой и не дает покинуть этот мир.       После смерти родителей я стала скептично относиться к Богу и ко всему, что связано с религией, поэтому ничего не отвечаю. Я выросла в верующей семье. Мои родители не были религиозными фанатиками, но в детстве я часто видела, как они молятся перед сном. Родители соблюдали все заповеди, а нас с сестрой с раннего детства учили, что за нами следят ангелы и мы должны быть благодарны им и невидимому Богу. Когда я была маленькой, меня увлекали эти сказочные истории о всемогущем Короле, наблюдающем за нами. Я верила в то, что ангелы умеют творить чудеса, и ждала, когда же и со мной произойдет что-нибудь волшебное. Но чем старше я становилась, тем больше я убеждалась в том, что жду я понапрасну. Я никогда не теряла понимание смысла веры и надежды, но в последнее время я поняла, что чудес не бывает. Никто не слушает нас, когда мы просим, никому нет дела до простых смертных.       Откуда-то слева доносится хриплый смешок, и я оборачиваюсь на звук. На стуле у стены сидит Кирилл Александрович – тело расслабленно, руки скрещены на груди, черные глаза внимательно следят за мной. Я глубоко втягиваю воздух. Задерживаю дыхание. Тяжело и рвано выдыхаю. Я не заметила, как он вошел. Возможно, он был здесь с момента, как я очнулась. Отвечаю на его наглый взгляд открытым, вызывающим взором и, пользуясь моментом, разглядываю его. Темные взъерошенные волосы, длинные ноги в синих джинсах, черная, с коротким рукавом футболка.       - Она бы задала отличную трепку этому Господу, если бы могла. – Парень криво ухмыляется, не отводя от меня взгляда, а я хмурю брови и стискиваю зубы.       Медсестра награждает Кирилла осуждающим взглядом, и я уже вижу, как она говорит ему что-то, вроде «Как Вам не стыдно, молодой человек?», но женщина лишь молча бросает взгляд на часы и делает многозначительный жест врачу. Мужчина откашливается:       - Тебя есть, кому проводить до дома, Василиса? Может, стоит позвонить твоему дяде?       Я не успеваю ответить: Кирилл вскакивает со стула, молниеносно оказывается у моей кровати и уже через мгновение жмет руку доктору, заверяя его, что он мой учитель, что обязательно подвезет до дома и даже проследит, чтобы я больше не попадала в неприятности. Кажется, у него актерский талант.       Я глазом не моргнула, как мужчина и женщина исчезли из палаты, и в помещении осталось двое. Я и мой учитель.       Как только они выходят, я сбрасываю на пол одеяла.       К старым царапинам, ссадинам и синякам добавилась еще парочка, но на этом мои повреждения заканчиваются. Не так уж и страшно. Хотя я почти и не пострадала, вид у меня не очень: на ногах синяки, живот странного синеватого оттенка. Я выдыхаю и с трудом встаю. Голова начинает кружиться, но я хватаюсь рукой за тумбочку у кровати. Неожиданно чувствую чужую прохладную ладонь на спине и вздрагиваю. Кирилл Александрович наклоняется ко мне:       - Все нормально?       Его лицо в нескольких сантиметрах от моего. Чувствую его горячее дыхание на своей шее, отчего по коже пробегает миллион мурашек. Шумно сглатываю и стараюсь не смотреть парню в лицо. Мне становится неловко от такой близости, я вспоминаю, что не одета, и заливаюсь краской. Неловко отстраняюсь от шатена и делаю шаг в сторону в попытке увеличить расстояние между нами.       - Идти сама сможешь? – спрашивает он, когда я хватаю с тумбочки свои джинсы и пытаюсь прикрыть ими синяки на бледной коже. Натягиваю футболку, приглаживаю темные волосы и завязываю их в высокий хвост.       - Смогу, - бросаю в ответ я и делаю несколько шагов в сторону двери, словно доказывая, что я вполне в состоянии ходить сама.       - Точно хорошо себя чувствуешь? – не отстает Кирилл и окидывает меня оценивающим взглядом. Знаю, о чем он думает. Уверен, что это была очередная попытка суицида. Вот только он не прав. Может, я и была расстроена, но убивать себя тогда я не собиралась.       - Я в полном порядке, - огрызаюсь я. Его вопросы порядком мне надоели. – И я не пыталась покончить с собой.       - Я и не спрашивал, - шатен криво улыбается. – Идем? – Он придерживает передо мной дверь.       - Идем… - шепчу я, делая шаг вперед и оказываясь в залитом светом коридоре.       - Кстати, очень милое белье. – Шатен смеется, а я заливаюсь краской и проклинаю чертову иномарку и её самоуверенного владельца.       Когда мы выходим из здания, на город уже опустилась ночь, превратив серый город в загадочный и таинственный. Как только дверь остается позади, я свободно выдыхаю. Больница за порогом. Все закончилось. Мне больше нечего бояться. Холодный ветер дует в лицо, будоражит кровь, я замираю на мгновение и закрываю глаза, чтобы насладиться им. Я так рада, что смогла выбраться из этого места, так рада, что Андрей работает допоздна и мне не придется ему ничего объяснять. Не придется лгать и притворяться той, кого больше нет. Иногда мне кажется, что я совсем не помню себя такой, какой была до смерти родителей. Словно меня и не было вовсе. Словно я родилась в день их гибели и сразу осталась одна. Неприятное чувство.       Открываю глаза, обхватываю себя руками и вглядываюсь в чернеющую даль неба. Ни одной звезды. Наверное, их прикрыли тучи. А может их и не существует вовсе, как и старой меня? Может, я все это себе придумала? Может, все происходит у меня в голове? И звезды – это вовсе никакие и не звезды, а просто блики от уличных фонарей. Ведь у меня всегда хорошо получалось обманывать. Особенно, саму себя.       - Астахова, ты идешь? – хриплый голос вырывает меня из мыслей и возвращает в дерзкую реальность. – Ты же замерзнешь.       Чувствую, как тепло постепенно уходит из моего тела. Его забрал наглый ветер, резкими порывами врезающийся мне в лицо, руки, живот. Огонь внутри погас так же быстро, как и зажегся.       - Не хочешь рассказать, как ты оказалась посреди дороги прямо под колесами моей машины?       Я пытаюсь ровно дышать. Сжимаю руки в кулаки, кутаюсь в осеннюю ветровку и облокачиваюсь о шершавую стену больницы.       - Василиса?       Кирилл называет меня по имени, и внутри что-то взрывается. Словно горячий кофе, оно обволакивает органы и приятной ноющей болью опускается на дно желудка.       - Не надо, - лишь шепчу я и обессилено улыбаюсь. – Не надо ввязываться в мою жизнь. Тебе не понравится.       - Это уже мне решать, Астахова. – Шатен ухмыляется, но усмешка быстро исчезает с его лица. Я нахожу в себе силы приподнять голову и взглянуть на него.       Кирилл стоит неподалеку, разглядывает меня своими черными любопытными глазами, склонив голову набок. Он закуривает, выпускает дым, и я чувствую, как тот проникает в меня, заполняя пустоту внутри. Из салона автомобиля играет музыка – единственное, что нарушает тишину на стоянке. Наши взгляды пересекаются, и впервые я вижу не просто дьявольски черные глаза. Не просто озорной огонек, усмешку или лукавство. Я вижу глаза человека, который переживает. Который чувствует, сожалеет о чем-то, пытается забыть прошлое. Он словно пытается мне сказать что-то. Что-то, что не может произнести вслух. Что он понимает меня? Сочувствует? Жалеет?..       Не выдерживая тяжелого взгляда, я поднимаю глаза в небо. Одна за другой на нем начинают появляться звезды, делая бескрайнее полотно немного светлее и уютнее. Они, как маленькие новогодние фонарики: красивые, но такие же пустые и безжизненные. Нет, все-таки они существуют. И какой бы несправедливой и одинокой не была моя жизнь, я тоже существую.