Земля по-прежнему тепла

      Как тихо... Мы идем уже пять часов подряд, с тех пор как высадились из электрички на N*, сделав лишь короткую остановку на пять минут. Правда, так тихо. Уже не слышно поезда. Только шелест листьев, шепот травы и разговоры берез в рощице рядом. И все же тихо, будто здесь никогда не было людей. Нас всего семеро, мы не нарушаем волшебную идиллию природы и человека. Мы — военно-исторический клуб "Молчание". Есть несколько причин, почему мы так называемся.       История описывает дела человеков, поступки и их последствия, жизнь далеких, нам недоступных времен. История совершается в тишине. А уже все последствия разгребаются, перетасовываются, подделываются криками, спорами, взаимовыгодными договорами. Но это не история. Нельзя изменить то, что уже произошло, лишь только может ввести в заблуждение непосвященных.       Иногда ценная мысль, высказанная тихо, неуверенно, канет в пучине голосов, теряется в отголосках сознания. Поэтому у нас продуманная система сообщений. Мы все записываем, любые ценные соображения. Президент нашего клуба, Нахимов Миша, собирает все листочки и читает, выбирая, что может подойти, оказаться полезным. А вице-президент, которым с недавнего времени являюсь я, проводит повторную проверку во избежание потерь информации. И только после этого по каждой мысли проводится совещание. Хозяин идеи при необходимости поясняет свою точку зрения, дополняет, и только после этого начинается обсуждение, где говорить можно только одному, а остальные слушают. Другой человек может высказаться, когда наступает молчание. После совещания президент принимает решение.       Посему, мы — Молчащие. И никогда не говорим без особой надобности. Так что экстравертам с нами невесело. Но что поделать, правило есть правило. Между нами особая, почти родственная связь. Мы все очень заботимся друг о друге. Стоит заметить, что нет ничего приятнее, чем не испытывать неловкость от молчания. Иногда люди разговаривают, скажут много разных, но совершенно пустых слов, и ... будто происходит осечка. Бесконечная осечка. Больше нечего сказать. И повисает между ними молчание. Это как ледяная прозрачная стена, из которой горизонтально, противореча всем законам физики, вытягиваются сосульки, пытаясь дотянуться до оцепеневших собеседников. Но наше молчание — это живое тепло. Такое ощущение, что мы можем общаться, не используя речь. Просто поднимешь взгляд, найдешь глаза собеседника и просто чуть улыбнешься. И он всегда тебя поймет, можно одним и тем же взглядом в разных ситуациях говорить о различных вещах.       Мы молчим. Ищем место раскопок. Тяжелый рюкзак заставляет нагибаться к земле. Хоть мы и устали, но вокруг нас теплая аура удовольствия. Давно мы никуда не выбирались. Хотели сходить в сентябре, но как-то не вышло, погода подпортила. И бабье лето пропустили, я и Миша ездили на соревнования, времени не было. А какая же экспедиция без президента? А если еще и без вице-президента...       Но все равно хорошо. Хорошо, что мы выбрались в апреле, уже последняя неделя апреля! И кстати, Красная горка. Очень доброе время для свершений. И для свадеб. И годовщина победы скоро.       Не верится, что когда-то... Когда-то?! В этом году уже шестьдесят девять лет назад была война. И тот же год был ознаменован нашей Великой Победой. Но в голове другие картинки. Читая записки немецкого офицера, что воевал здесь в 1942, мысли заняты историей. Охвачены мгновением вечности. Этот офицер попал в плен, но выжил и позже стал профессором кафедры истории в Германии.       Занимательны его мысли о наших людях, его удивление, насколько живучи русские. Русские живы правдой. Русские живы правым делом.       Мы пришли. Широкое поле раскинулось перед нами. Скидываем тяжелые рюкзаки, кладем на землю лопаты, устраиваем привал. Я пытаюсь разобраться в описаниях местности, Миша отправил меня осмотреть северную сторону поля. Если верить записям немца, то в радиусе двадцати метров стоял наш додж. А где стою я — окопы.       Как страшно. Страшно лишь представить. Сидят в окопе солдаты, отстреливаются. Немец пишет, что для этой операции было выделено много танков, хотя никаких стратегически важных объектов не было рядом. Разве что деревенька N*. Ох, страшно. Я знаю, у наших были ПТРы*, но... пока ты стреляешь, совершенно открыт для нападения. Включаются какие-то животные инстинкты. Выжить! Выжить... Выжить, пока не отправишь на тот свет достаточное количество немцев. Чувствовать себя просто живым мясом, мыслящим мясом. Чувствовать свою уязвимость. Прижать правую руку к левой стороне груди, где во внутреннем кармане лежит фотография девушки, жены и детей, матери... понять, что у тебя есть, кого и что защищать, и с глубинным рыком кинуться вперед.       Я снимаю ботинки и перебираю пальцами молодую травку. Потом сажусь на землю, погладив ее любовно, и ложусь на спину. Небо. Небо пронзительно голубое. Полуденное солнце рисует на моем носу веснушки. А земля... земля вначале будто молчала, не решаясь обнаружить себя, но, почувствовав частицу себя, частицу русской земли, зашептала. От земли исходило нежное тепло. Оно заботой и любовью окутало меня. Душа будто взорвалась, как скрипка, которую впервые тронули смычком. В груди стало горячо, а глаза немного увлажнились. Безграничная любовь к Родине поглотила меня. От этого живительного, теплого, бередящего сердце чувства хотелось плакать и смеяться, кричать, бежать навстречу ветру. И это чувство: никто не одинок! Даже если у тебя нет никого в живых на свете, у тебя есть эта земля. Земля, которая добра, которая любит тебя. И люди. Люди, которых давно нет рядом. Но они так любили эту землю, что проливали кровь за нее. Их нет рядом, но их след никогда не канет в Лету.       Я все еще лежу на земле, впитывая ее нежное тепло, и, кажется, слышу тихие голоса из прошлого. Они жили семьдесят лет назад, но мы их продолжение. Мы способны их понять. Маленький солдатик вспоминает, как поцеловал на прощание маму, а она, вытерев слезы, перекрестила его украдкой. "Мама, я вернусь!" А завтра наступление... Высокая медсестра бегает между рядами больничных коек, пытаясь сделать все возможное для раненых. "Тише, тише... Поспи, завтра будет лучше..." Она знает, что у него началось заражение крови, нет морфия, лекарств почти нет. Но ему нужно это услышать, хотя он знает, что это неправда. Только мысль: "Братки, друзья! Бейте немцев, не дайте им пройти!" И еще один... и еще. Командир пишет письмо маме: "... Я жив и здоров. Бьем немецкую гадину. Мои солдаты молоды, но сильны духом. Завтра у нас тяжелый день — наступление. Я просто хочу сказать, что люблю тебя, мама..." Как много мыслей...        — Катя? — надо мной наклонился Миша. — Нашла?       Я легонько похлопала по земле ладонью, и он лег со мной рядом. Я прошептала:        — Да, нашла.