Иволга

— Ох… — леди Эриани страдальчески сморщилась, когда очередное творение столичного мастера вновь едва не выдернуло с корнем целую прядь волос.  Но благовоспитанно (хотя и с трудом) удержалась от ругательства, осторожно снимая хитрое сплетение золотых цепочек и блестящих пластинок, —  Пресветлые боги, ну как они в столице это носят?! — С великой гордостью и достоинством, госпожа, — неодобрительно поджала губы сухонькая камеристка, приехавшая раньше всех, по холодным рассветным заморозкам, и оттого пребывающая в еще более дурном настроении, нежели обыкновенно.  Леди Эриани она напоминала седую, исхудавшую крысу, одну из тех, которые некогда служили пособием по анатомии мэтра Висени, друга ее отца. С одним лишь различием — от гостьи не пахло кислыми бальзамирующими составами. Зато шипела она в точности, как престарелая крыса — визгливо и злобно. — Это уже пятая маска, которую вы изволили признать неподходящей, госпожа! Так, словно нарочно решили предстать перед Ее Величеством с открытым лицом! Вы что же, не осознаете того, какую честь Высокий Двор оказал вашему дому?!  — Конечно нет, мадам… Я прекрасно понимаю, что должна встречать королеву в подобающем виде, — практически перебила ее леди Эриани, ощущая дикое желание придушить чопорную придворную камеристку, и ненавидя себя за необходимость оправдываться, — Но разве моя вина в том, что привезенные вами уборы, все до единого, без сомнения, изысканны и прекрасны, однако не подходят мне по размеру?  «Так, словно ты, старая коза, нарочно выбирала самые неудобные», — со вздохом, мысленно фыркнула она, устало присаживаясь на софу.  Вероятно и Марк внутренне пришел к тому же выводу. Чем еще могло быть вызвано то, что он внезапно распахнул дверь, за которой до того молча стоял с самым невозмутимым видом (и разумеется, подслушивал), и довольно бесцеремонно вошел в будуар леди Эриани.  — Ну-ну, все, хватит мучить мою невесту, мадам. Даю вам слово чести, мы не оскорбим Ее Величество непотребным видом. Вы же, думаю, устали с дороги, ступайте, отдохните, для вас приготовлена спальня, завтрак, и все, что пожелаете, — с этими словами он слегка приобнял ошалевшую от его напора камеристку, и практически выпроводил в коридор, захлопнув дверь, не слушая ворчания насчет «совсем распустившихся провинциальных мальчишек». И обернулся к леди Эриани, громко расхохотавшись, — такой нервный у нее был взгляд. — Ну, выше нос, Иволга! Мы обязательно что-нибудь придумаем, — он с размаху опустился на софу, рядом с невестой, обнял за плечи, шутливо поцеловал в нос, — Пока эта старая кошка совсем тебя не заела.  — Крыса, Мрак… — она ласково пропустила сквозь пальцы блестящие, черные пряди, пояснила, поймав удивленный взгляд, — Какая же она кошка? Она мерзкая и шипит… А кошки красивые, — и не выдержала, тоже рассмеялась, искренне, как не смеялась уже давно.  Наверное, с тех самых пор, как познакомилась с ним, — «Марк Сорайн, из Степной Марки, забавно звучит, да?» — ухмыльнулся он тогда, и зубы, по-волчьи сверкнувшие на смуглом, худом лице, показались леди Эриани неправдоподобно белыми. Впрочем, это была иллюзия, как и то, что поначалу она приняла его за аристократа с Юга. На самом деле Марк был сыном погонщика быков, гуртовщиком, как и его отец, довольно богатый землевладелец, не имеющий, однако, титула — того, который он пытался в свое время заполучить через супругу, младшую дочь местного графа. Не удалось — она бросила его через восемь лет, отказавшись от мужа и сына, ради того, чтобы стать любовницей тогдашнего короля. Который, разумеется, лишил обоих права быть ее наследниками. Но отец леди Эриани, тогда еще совсем юной девушки, всем сердцем влюбившейся в грубоватого и замкнутого, но смелого и в глубине души — искреннего и честного парня, не был против их брака, рассудив, что ему, изгнаннику, не к лицу гоняться за высокими титулами. Сама же леди Эриани, разглядев за показной, насмешливо-мрачной ухмылкой, неспокойную и мятежную, но ни капли по правде не злую душу, своим спокойным теплом и искренней заботой мало-помалу отогрела его ожесточившееся после предательства матери сердце, и с тех пор они вот уже три года считались парой, ожидая разрешения епископа Альденийского на венчание. И все эти три года она шутливо звала его Мраком — за смугловатый цвет кожи, дерзко блестевшие черные глаза, угольные, как воронье перо волосы, резкие движения высокого, худого тела, и кривоватую усмешку, не сходившую с острого лица. Они были полными противоположностями, и наверное, в том и состоял секрет их счастья — дополнять друг друга, как свет дополняет сумрак.  *** Впрочем, ныне на столь поэтичные сравнения не оставалось времени — королева из рода Лаэрран, не так давно вступившая на престол, который унаследовала от погибшего мужа, с весны то и дело наведывалась в гости к своим подданным. Не обойдя вниманием и дом некогда удаленного от двора лорда Эриани, придворного казначея, за былые заслуги, впрочем, всего лишь отправленного наместником в восточные земли, издавна принадлежавшие его роду. Вероятно, его преступление сочли не особенно страшным — он всего лишь недостаточно низко поклонился встреченному в коридорах замка королю, с пьяных глаз считавшему всех врагами трона… Немудрено, что в конце концов самодур почил, якобы от сердечного удара, «а кто по правде нанес тот удар, так и осталось тайной…» — по обыкновению ехидничал Марк, прослышав о вестях из Альденны.  Однако традиции, разумеется, остались прежними. Столичные аристократы не появлялись в обществе без изысканной, богато украшенной маски, зачастую отражающей гербовые знаки Дома, ибо маска была призвана не столько оставить неузнанным, сколько скрыть лицо, а иногда и глаза — дабы слабость и уязвимость человеческая не мешала вести Игру, который жил весь Высокий Двор.  Не надеть маску, выходя в свет, означало, что ты либо неотесанная деревенщина, не сознающая необходимости скрывать свою суть, либо наглая преступница, пренебрегающая законами Высокого Двора. В первом случае дерзость вызвала бы всеобщие унизительные насмешки. Во втором — проще простого было обнаружить в своей постели ядовитого пустынного паука. И огромной удачей было, если ты обнаруживала его первой… *** Этой осенью месяц конца урожая выдался необычайно прохладным, к завтраку утренние заморозки опали росой, и солнце, поднявшееся над верхушками деревьев, лениво, словно бы нехотя осветило вымощенную камнем дорогу, ведущую к столице. Леди Эриани нетерпеливо переминалась с ноги на ногу — гости запаздывали, сыроватый, туманный ветер холодил руки, забираясь под тонкое, бархатное платье, расшитое золотистыми нитями.  — Не простудитесь ненароком, госпожа, — незаметно подошедшая молодая служанка заботливо накинула на ее плечи подбитый мягким каракулем плащ.  Леди Эриани кивнула, вглядываясь вдаль. — Спасибо тебе, Шайри.  И улыбнулась, вспоминая как пару часов назад они вместе с ней бегали по дому, разыскивая все необходимое — тонкие деревянные спицы, сетку, шелковые нити и яркие птичьи перья. Идею придумал Марк — его громкий, уверенный голос придавал сил, она едва не рассмеялась, вспоминая его нарочито-командный тон: — А ну, дамы, покажем этим столичным гордецам, что и мы не лыком шиты! И не нужны нам их дурацкие старые камеристки с их кошмарными, пыльными масками! — ухмылялся он, одним движением небрежно сгребая их обратно в привезенный мадам ящик, и вручая удивленной служанке, — Шайри, выкини подальше это барахло, и тащи сюда шкатулку с шитьем, бусы там какие-нибудь, клей… И петуха!  — А… Зачем петуха, господин?! — только и выдохнула ошеломленная его энергией девушка, которую едва было видно из-за массивного ящика, украшенного королевской печатью.  — Потому что курица скоро приедет! — недобро хмыкнул он, и подмигнул, потрепав смущенную девушку по волосам, — Ну, давай, беги! Времени мало.  Времени действительно было мало, настолько, что леди Эриани даже не стала возмущаться дерзостью жениха — в конце концов, никто в их доме не был предателем, способным донести его слова до ушей королевы. За пару часов они вдвоем с Шайри соорудили свою собственную маску, практически начисто ощипав хвост красивого, сорранского петуха, ярко-желтого, как цветы водяной лилии. Обшитая острыми кристалликами мориона, угольного, блестящего камня, и украшенная столь же черными перьями, которыми пришлось пожертвовать вороньему чучелу из кабинета отца, она сидела как влитая, закрывая половину лица, и красиво контрастируя с золотыми локонами леди Эриани, впервые довольной тем, что она видит в зеркале. — Ну вот, совсем другое дело! — гордо ухмыльнулся за ее плечом Марк, поправляя шелковые завязки, — Не то, что эта старая рухлядь… — …Привезла, — хихикнула в передник Шайри, заразившаяся его нахальством, — А вам и правда очень идет, госпожа! Вы стали как настоящая Иволга! В общем, все остались довольны. Кроме петуха.  — Что бы я без вас делала, друзья мои? — только и улыбнулась  леди Эриани, лишь сейчас, увидев себя в непривычном образе, по настоящему начавшая волноваться… Визит недавно взошедшей на престол королевы, которую она никогда доселе не видела, торжественный обед и предстоящая охота — столько забот, с которыми предстоит справляться ей одной…  Марк уехал, крепко поцеловав ее на прощание, прошептав на ухо, — «Выше нос, Иволга. Они не сказочные твари — обычные... люди». Ему, уроженцу Марки, с которой издавна не ладили северные лорды, нежелательно было до заключения брака появляться на глаза королеве, дочери одного из влиятельных домов, враждовавших с вождями его страны. И леди Эриани, умом прекрасно понимая необходимость подобной предосторожности, особенно если учесть горячий нрав Марка, всеми силами гнала от себя невольную глупую обиду и детские мысли, вроде тех, что мужчина, который любит, никогда не оставит тебя одну… Но жизнь не роман о сказочных рыцарях, и порой приходится смиряться с неизбежным.  «К счастью, это хотя бы ненадолго — всего на пару дней», — наивно подумалось леди Эриани. Боги, как же она ошибалась… *** Также, как ошибался Марк, назвав гостей «обычными людьми». Даже внешне показавшаяся наконец вдалеке кавалькада выглядела странно, словно карнавальное шествие в Седьмую Ночь. Камзолы с эполетами из перьев, платья, расшитые шелковыми цветами — столь искусными, что казались живыми, подбитые мехом плащи кавалеров и украшенные замысловатыми кристальными сеточками длинные локоны дам, невероятные конструкции драгоценных масок — великолепие и изысканность Высокого Двора издали поражала воображение, несмотря на то, что лорды и леди провели в пути без малого три дня. Вероятно, слуги из придорожных гостиниц сбились с ног, стараясь угодить капризным гостям и не помять дивные уборы. Впрочем, их хозяева вряд ли были недовольны оплатой.  «И к счастью, их вовсе не так много, как я предполагала», — с легким облегчением подумалось леди Эриани, насчитавшей всего-навсего человек семнадцать, более половины из которых составляли придворные пажи и знаменитые Стражи Альденны, в латных нагрудниках с выгравированными морскими змеями.  Королеву она вначале даже не разглядела, засмотревшись на какую-то даму, чья прическа была украшена бумажными веерами, и едва не приняв ее за новую хозяйку Дворца Семи Водопадов.  Сомнения развеял начальник стражи — молодой мужчина в простроченном шелковой нитью камзоле, серебряным драконом у ворота и простой, черной маске. У самых заблаговременно открытых настежь старых ворот расположившегося на перекрестке поместья он поднял руку, останавливая процессию стражей, и легко спрыгнув с коня. Преклонил колено, помогая спуститься даме, ехавшей слева от него. Вперед выступил паж, совсем юный, черноволосый южанин, в маске из змеиной кожи, украшенной изумрудами.  — Госпожа Элеонора альг Лаэрран, дарованным благословением Светозарного, по праву закона повелительница Альденны, хранящая ключи от Речной Заставы и Морских Врат, — звонко выкрикнул он. Леди Эриани, оглушенная его резковатым голосом, слегка неловко присела в реверансе, заставляя себя вежливо улыбнуться. — Приветствовать вас в этом доме для меня большая честь, моя королева, благородные дамы и господа, — немного покраснев произнесла она, мысленно ругая себя — совсем отвыкла от изысканных манер… Впрочем, королева совершенно не обратила внимания на ее смущение, — ее золотая маска закрывала все лицо, но в голосе, удивительно молодом и нежном, слышалась улыбка.  — Здравствуйте, леди Эриани, — она первой шагнула во двор, опираясь на руку начальника стражи, молча склонившего голову в приветствии, — Рада познакомиться с вами. Мой муж, да примет его Ангел Зари в Пресветлые Чертоги, был неоправданно строг к вашему покойному отцу. Увы, хотя по закону время изгнания еще не окончилось, для меня вы не преступница, дие лаэми. И я ничуть не покривлю душой, искренне назвав вас верным другом Альденны.  Леди Эриани отчего-то показалось, что королева говорит так больше для того, чтобы ее услышали все остальные. Она понимала, многие из них никогда не признают дочь излишне принципиального и предсказуемо лишившегося места при дворе лорда равной себе, пускай по праву крови так оно и было. Вероятно, процессия была небольшой в том числе и потому, что большинство по пути изобрели благовидный предлог и повернули назад — тащиться по капризу королевы в такую даль, ради того, чтобы навестить какую-то вздорную девчонку…  — Благодарю вас, моя королева. Ваши слова — большая честь для меня, — она снова улыбнулась, вежливо и скромно, как того требовал этикет.  И подумала, что по закону взошедший на престол монарх имеет право лишить силы любые приказы прежнего повелителя.  Но… Вероятно, заходить настолько далеко королева, как и все, живущие Игрой, не считала нужным. Впрочем, леди Эриани не испытывала ни малейшего желания оказаться в столице, среди интриг и предательства. И потому не ощутила особенной обиды, протягивая заранее заготовленный сверток, перевязанный фиолетовыми лентами. — Я слышала, вы родились в землях, где редко тает снег и небеса по вечерам озаряются удивительным аметистово-золотым сиянием, которое приходит с гор, отражаясь у подножия в ледяных ручьях. Мне трудно представить, как выглядит подобная сказка наяву, но когда я была ребенком, моя тетушка научила меня выплавлять из воска ароматические фигурки. Она же и рассказала мне о чудесах вашей родной земли, рассказала о том, как там ценят аромат белого талиума. Пускай золотистый огонек этих свечей напоминает вам о доме, и согревает руки холодными вечерами.  В толпе тихо засмеялись, прикрывшись веерами, вероятно, сочтя подобный подарок невероятно наивным. На секунду разволновавшейся леди Эриани показалось, королева тоже рассердится, посчитав ее дерзкой и глупой. У порядком обедневшего в изгнании дома не было золота на то, чтобы преподнести нечто более подобающее, не было и времени, чтобы заказать роскошный дар, и она решила, в тот самый вечер, когда гонец из столицы доставил бумагу с королевской печатью, что подарит изящные, белые свечи на тонком стеклянном обруче,  украшенные золотой пылью и пропитанные талиумом — терпкой, горьковато-дурманной смолой.  Это было просто, изысканно, красиво и главное — искренне. Что само по себе являлось для столицы невероятной экзотикой. И королева, вопреки ожиданиям, не только не рассердилась — в ее движениях сквозило неподдельное удовольствие, весьма разочаровавшее мечтавших позлорадствовать придворных, когда она осторожно коснулась затянутой в перчатку ладонью мерцающей пыли, рассматривая лежащие на шелке свечи. — Прекрасный подарок, госпожа, — впервые произнес молчаливый страж, с искренним интересом, как ей показалось, взглянув на леди Эриани, — У вас поистине золотые руки.  — Маркиз Лаэрни, как всегда, лаконично точен, — лицо королевы было скрыто, не давая возможности понять, что на нем отражается, но в голосе слышался ласковый смех, когда она аккуратно свернула шелк, передавая сверток пажу, — Мне остается лишь добавить, что вы не только очень порадовали, но и сумели меня удивить, на что немногие способны. Благодарю вас, дие лаэми — сказала она, шагнув вперед, как будто хотела обнять девушку, но в последний момент сдержалась. Леди Эриани смутилась, не решившись переспросить, что означают слова на древнем наречии, и отчего-то взглянув на того, кого королева назвала маркизом. Он тоже улыбался, сдержанно, чуть иронично, и кажется искренне. Но ей показалось, что глаза в прорезях узкой маски блеснули на миг медово-желтым отсветом, как у степного льва.  — Я рада, если мой скромный подарок пришелся вам по душе, моя королева. Столы уже накрыты, слуги присмотрят за лошадьми, добро пожаловать в мой дом, — она махнула рукой Викки, старшей экономке, давая знак, что можно начинать суетиться, и на правах хозяйки первая вошла внутрь, придерживая непривычное, длинное платье, с облегчением вздохнув про себя — осталось не так долго… *** По традиции, королева сидела отдельно, у высокого очага. И хозяйка дома, провозгласив тост, спустя некоторое время согласно этикету присоединилась к ней, оставляя прочих гостей наслаждаться десертом и игрой музыкантов за длинным столом, установленном в центре гостиной лордов Эриани.  Королева наконец-то сняла золотую маску, пригубив вино, и с наслаждением грея руки у огня. Девушка тихонько, чтобы не показаться наглой, рассматривала ее, — вдова скончавшегося повелителя до сих пор, кажется, носила траур, ее длинное платье было столь же темным, как и платье леди Эриани, надевшей скорбный наряд в память об отце. Медно-золотые, вьющиеся волосы также по традиции были обрезаны до плеч, и лишь впечатляющее декольте, подчеркнутое тонким, рубиновым ожерельем, вызывало удивление — в Альденне не порицались и более откровенные наряды, но разве можно в траур… «Впрочем, леди Лаэрран теперь, наверняка, все можно», — девушка добродушно, хотя и с легкой завистью улыбнулась, понимая, что единовластную королеву вряд ли посмеет упрекнуть в кокетстве даже сам епископ.  К тому же, когда есть, чем похвастаться — отчего бы и не блеснуть? Тем более, когда есть и перед кем… Леди Эриани невольно взглянула на начальника стражи. Тот, кого звали маркизом Лаэрни, почему-то не сел за общий стол. Лишь первым слегка пригубил вино, мельком взглянув на свое кольцо, по видимому - зачарованное. Кивнул другим стражам в знак того, что питье не отравлено и остался неподвижно стоять молчаливой тенью за креслом королевы.  «Интересно, он хотя бы дышит?» — девушка едва не хихикнула, с интересом покосившись на человека. Он был красив, но странной, будто бы застывшей, призрачной красотой, и вопреки традициям Высокого Двора одет очень скромно, в простой, темный костюм и самые обыкновенные сапоги, какие носят прочие стражи. Его русые, выгоревшие волосы были сколоты серебряной заколкой в виде морского змея, такая же застежка крепилась на вороте, змей был на браслете, охватывающем левое запястье и даже ухо, по моде Альденны было проколото не кольцом, а камешком, изображавшем глаз дракона.  Девушка с удивлением отметила, что хотя он и кажется молодым, по правде ему, вероятнее всего, чуть за тридцать, — что-то строгое и усталое было в его облике.  «И сам он как каменный змей — холодный и равнодушный», — подумалось ей, когда она взглянула в его светлые, голубовато-серые глаза. Но тут же одернула себя — еще не хватало, чтобы королева решила — дочь опального лорда заигрывает с ее слугами. И чтобы списать свое любопытство на обычный интерес, перевела взгляд на нее, неосознанно сравнивая.  Ее глаза были совсем другими — карими, но не черного, а неопределенно-темного оттенка, серовато-желтого, как осенняя листва. Или шкура степной кошки, которую леди Эриани видела в детстве. Она также сумрачно, с отчаянным вызовом, смотрела исподлобья, тихо рыча, пока не перестала дышать, успев, говорят, перед смертью, ранить пятерых собак и троих охотников.  «Нет ничего опаснее недобитого зверя…» Странные мысли… Леди поразилась сама себе — чего только не придет иногда в голову. Наверное, она слишком много беспокоилась о грядущей охоте.  — …Уже осень, моя королева, олени ушли на запад, туда, где еще не пожухли от дождей степи, — вопреки приличиям, вынужденно нарушила она первой затянувшееся молчание, — Песчаные рыси давно не водятся в этих местах, а волки стали так редки, что боюсь, не могу представить, будет ли сегодняшняя охота удачной.  По правде сказать, она вообще не любила жестокие развлечения, и предпочла бы танцы, если только в письме, которое привез гонец, не было недвусмысленно сказано, что королева по приезду желает принять участие в охоте. И даже услышав честное предупреждение, она лишь усмехнулась, глядя на нее поверх темнеющей в бокале жидкости.  — Не беспокойтесь, моя дорогая. Зверь будет… — уверенно пообещала она.  Остаток обеда прошел в разговоре о пустяках, и когда тарелки опустели, а в помещении стало душно, королева первой встала из-за стола, ласково улыбнувшись хозяйке дома: — Егеря поднимут какого-нибудь зверя и дадут знак к началу охоты. Мы услышим звук рога, и присоединимся к остальным. А пока — я хотела бы немного развеяться, и приглашаю вас составить мне компанию, если вы, разумеется, не против, — негромко сказала она.  — Прекрасная идея, — леди Эриани искренне улыбнулась в ответ, особенной радости добавляла мысль, что можно наконец сменить непривычно-торжественное платье на удобный охотничий наряд.  *** Под копытами лошадей шуршала пожухлая, осеняя листва, но большая ее часть еще оставалась на деревьях и листопад вился вокруг, осыпал золотым и алым дождем. Начало осени — самое чудесное время года, когда жара уже спала, а холода не наступили, лишь по ночам потрескивая редкой изморозью. Но днем солнце сияло по-прежнему ярко, и королева слегка щурилась, прикрывая глаза ладонью.  — …Так значит, за твои песни люди в этих краях позвали тебя Иволгой? — вдруг без церемоний спросила она, спустя почти полчаса, которые они проехали в тишине — девушка больше не решилась первой начинать беседу, смущенно потупившись, удивленная тем, что даже об этом ей уже известно.  Не не стала отпираться и кокетничать, просто кивнув. — Да, моя королева. Женщина с интересом взглянула на нее, осенние глаза в прорезях золотой маски блеснули любопытством: — Отчего же ни на одном балу я не слыхала твой дивный голос? — Волею судьбы я доселе не имела чести посетить ни один их них, — сдержанно ответила леди Эриани, стараясь, чтобы ее голос звучал безразлично, скользя взглядом по прекрасному пейзажу, расстилавшемуся впереди. Она отъехали довольно далеко от дома, настолько, что она даже не могла сориентироваться, в какой стороне он остался.  Королева ехала на вороном жеребце, смирном, но не холощеном, и рыжая кобылка леди Эриани, повинуясь зову природы, как привязанная шла за ним, чутко поводя ушами. А ее хозяйка и не задумывалась, куда они направляются — по привычке, воспитанной отцом, человеком незыблемой чести — королям нельзя верить, но следовать необходимо.  — Я не была представлена ко двору, — неожиданно для себя искренне призналась она, глядя на руку королевы, сжимающую тонкий хлыст.  Даже такая мелочь, которая найдется у любого всадника — но витиеватое плетение ремешков казалось изысканным, как и тонкая перчатка, в которую была затянута ее ладонь.  На секунду захотелось представить — какой он, дворец? Наверное, там все иначе… Дорогие наряды и бесценные украшения, о которых она слышала от подруги детства, с восторгом рассказывающей о первом визите на бал. Удивительные маски, высокие, каменные залы, лестницы и своды, серебряные водопады у подножия высокого трона, ступени к которому были сложены из костей морских змеев и рукоятей трофейных мечей. Бархатные занавеси, теплые ручьи и цветущие сады прямо в комнатах, где за стеклами порхали живые, яркие бабочки, а под потолком пели южные птицы… И все это на берегу холодного моря, где на камнях даже луговая трава не росла… Поистине, чудо из чудес, созданное руками древних мастеров, о которых говорили, что они были не просто художниками, архитекторами и мастерами, а настоящими колдунами, отмеченными благословением Светозарного.  У леди Эриани тоже должен был быть первый бал, которого она с затаенным волнением ждала все лето, но…  — Той осенью внезапно умерла мама. Отец так горевал, что скоро отправился вслед за ней. Указ короля не касался его детей, наша старая экономка пыталась позаботиться обо всем, но в нужное время я не смогла приехать в столицу. Годы пролетели в хлопотах, семь лет, — как короткий сон. Нынче мне уже давно не семнадцать вёсен, — тихо проговорила задумавшаяся девушка, искоса поглядывая на внимательно слушавшую ее королеву.  «Интересно, сколько ей лет? Столько же? Больше? Меньше?» Нет, наверное все-таки больше — подумалось леди Эриани, которая решила, что ей должно быть пару зим осталось до тридцати. Несмотря на то, что ее кожа под маской была свежей и чистой, как у юной девушки, под глазами молодой женщины лежали глубокие тени, и между бровей залегла морщинка, да и взгляд был ни капли не беззаботным, даже когда она снисходительно рассмеялась; — Разве это повод для грусти, дие лаэми? Вспомни сказки о добрых волшебницах, которые матушка рассказывала тебе в детстве. И представь, что я одна из них. Лишь только ты закроешь глаза, как мы окажемся во дворце. Ты станешь петь для меня, а взамен увидишь своими глазами все чудеса Альденны, — будто бы серьезно предложила она.  — Вы очень добры, моя королева, — улыбнулась леди Эриани, ее позабавила легкость, с которой женщина говорила о долгом пути — до столицы не меньше, чем три дня верхом, — Но увы, я вынуждена отказаться, я не достойна столь великой чести. Надеюсь, вы не станете сердиться на меня за неблагодарность. Я люблю жениха и не могу покинуть родные места, особенно сейчас, когда остается так мало времени до венчания.  И чуть не обругала себя — не стоило упоминать о степняке… Но королева не рассердилась, лишь презрительно хмыкнула: — На твоем месте я не ждала бы дозволения епископа, поверь мне, девочка, в браке нет ничего хорошего. Мужчины скучные и грубые скоты. Если тебе одиноко, лучше уж заведи кота, как я, — сказала она.  В кустах что-то прошуршало, коротко, как будто змея хлестнула хвостом. Конь королевы даже не вздрогнул, но лошадь леди Эриани испуганно прижала уши, и она крепче сжала повод, успокаивая разволновавшееся животное. Подковы звенели о камни, которых на пути встречалось все больше, подняв голову, девушка увидела темное, беззвездное небо, которое заволокли тяжелые грозовые тучи. Она удивленно огляделась, толком не понимая, где они вообще оказались?! Ветер быстро усиливался, местность была чужой, незнакомой, деревья измельчали, словно придавленные к земле вихрем, по краям чуть заметной тропинки стали попадаются цветущие кусты бледно-розового, колючего волчьего дольника, которого леди Эриани отродясь не видела в привычных с детства лесах…  — Куда мы едем? — она нервным движением натянула повод, понуждая лошадь остановиться, но королева вдруг обернулась, молча хлестнула ее всхрапнувшую Сольду, перехватила и дернула узду, заставляя идти, и девушка заметила почерневшие, будто слепые глаза в прорезях золотой маски…  — Я же сказала, во дворец, — тихий голос был ясно слышен, несмотря на завывающий ветер.  — Вы сошли с ума! — бездумно вскрикнула леди Эриани, больше, чем гнева королевы, испугавшись этого наваждения, вырывая из ее холодной, будто ледяной руки повод, разворачивая попятившуюся, заржавшую кобылу, и вдруг отчетливо осознавая — за все время, сколько они ехали, они ни разу не услышали ни лая своры ни криков егерей… От непонятного ужаса похолодело в груди, словно в насмешку где-то вдалеке раздался протяжный звук рога — охотники всё же подняли зверя…? Шорох повторился, теперь почему-то за спиной, потом раздался рык, и обычно ленивая лошадь взвилась на дыбы, рванувшись вперед. Не удержавшись в седле, девушка упала, тут же поднявшись на колени, не ощущая боли, успев подумать что из всех живущих в округе хищников так мог рычать разве что степной кот… И словно в подтверждением своих слов разглядела взметнувшегося в прыжке зверя, серебристо-белого, как цветы снежника. «Ирбис… Но ведь эти звери живут очень далеко, и только в горах».  Она даже не успела испугаться смерти, не успела подумать, куда убежала Сольда и кто защитит королеву, оставшуюся безоружной наедине с прижавшим уши хищником. Ударивший в спину длинный хвост хлестнул болью, как хлыстом, и она провалилась в темноту, лишь услышав на краю сознания глухой рокот, словно где-то поблизости билось о скалы холодное, Северное море… *** Очнувшись, резко, как будто вынырнув из-под воды, и увидев на стене золотой барельеф, на котором скалились морские змеи, девушка лишь глухо застонала, не ощущая боли, лишь удивительную ясность в голове и отчаяние в мыслях… Дворец Семи Водопадов. Прежде она не бывала здесь, но ни на секунду не усомнилась, отчетливо помня слова королевы. И поражаясь лишь тому, как быстро оказалась в столице. В детстве она слышала рассказы о зачарованных тропах, которыми некогда пользовались маги, но ни дорог тех, ни колдунов уже сто лет никто не видел, и предположить, что королева не только знала о них, но и смогла провести тайной дорогой, было безумием. Впрочем, таким же, как и все остальное… Сказка о волшебстве оказалась явью, и очень страшной.  «Боги… Кажется, на нас напал зверь?» Запоздалый вопрос, но единственный, бьющийся в голове. Однако, когда она осторожно поднялась с постели, тронув затылок, ни бинтов, ни крови на волосах не было, лишь шелковые завязки ее маски. Даже наряд был тем же самым. И леди решила, что зверь ей точно привиделся — невозможно, чтобы не осталось даже царапин, ударь он ее впрямь когтистой лапой.  — Рада видеть тебя в добром здравии, дие лаэми…  «Боги… Пусть все это будет только сном!» — мысленно взмолилась девушка, не ощущая в себе ни сил, ни тем более — желания делать реверанс. Впрочем, королева, с улыбкой вошедшая в комнату, не обратила внимание на отсутствие положенных церемоний, и леди Эриани подумалось, что за ней кто-то следил, доложив о пробуждении — ибо о ее самочувствии она также догадалась с первого взгляда.  — Мне будет позволено узнать, зачем вы привезли меня сюда, Ваше Величество?! Я обрученная невеста, мой жених станет искать меня, — понимая, что внезапно для себя стала пешкой в какой-то игре, резко вскинула голову девушка, ощущая, что невольно начинает злиться… В конце концов, она дочь лорда, а не бездомная кошка, которую можно в бессознательном состоянии таскать за шкирку, куда вздумается.  Но королева пропустила мимо ушей неподобающий тон, усаживаясь в кресло, стоящее у высокого, стрельчатого окна, и совершенно спокойно, как ребенку, объясняя; — Разумеется. Я ведь сказала, что ты будешь петь для меня, — и добавила с усмешкой, словно вонзая последнюю шпагу в южной корриде, — Что же касается того степного мальчишки… не составило труда убедить его, что неискушенная дева с первого взгляда предпочла дикому волчонку благородного маркиза.  — Нет, не буду! — жестокие слова хлестнули болью, и прежде, чем она успела подумать, что и кому говорит, ответ вырвался из груди леди Эриани, пораженной такой уверенностью, — Прошу меня простить, но в клетке даже птицы не поют, моя королева.  — Зато прекрасно размножаются, милая леди, — она обернулась, судорожное движение болью отдалось в шее, — черт, как она могла не заметить присутствия постороннего в комнате?!  Однако он был там, давешний начальник стражи, стоял в тени у окна, в серебристом камзоле, с перехваченными лентой волосами ненавязчиво сливаясь со светлой стеной…  — …Так что вы выбираете? Ответьте, прошу, не испытывайте терпение королевы, его не так уж и много, уверяю вас, — усмешка коснулась губ, сделав лицо хищным.  — На что вы намекаете?! — ошеломленная его дерзостью, девушка отступила назад, когда он в три шага приблизился к ней, не грубо, но крепко взяв за руки, видимо без труда предугадав желание ударить по лицу.  — Да, именно на то, о чем вы подумали, госпожа. Либо вы споете для нас, либо честь услышать ваш дивный голос достанется мне… Наедине, — спокойно подтвердил он, ничуть не смутившись, и глядя в его прозрачные, как замерзшие озеро глаза леди Эриани ясно ощутила, что спорить с таким человеком попросту не имеет смысла.  И глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, ощущая, что еще немного и сойдет с ума… — Я буду петь, — чуть погодя, через силу коротко кивнула она, не задавая больше вопросов и не глядя на сидящую у окна королеву. Не имеет значения, когда и чем все это закончится, и что они задумали, но песня, по крайней мере, не опозорит ее чести прямо сейчас. Она молча высвободила руки, сделала шаг к клавесину, стоящему у стены, но человек за ее спиной спокойно произнес: — Не трудитесь, госпожа, я сам буду играть. Если вас устроит мелодия флейты?  Леди Эриани также молча кивнула. Флейту она любила… С детства и даже сейчас нежная мелодия успокаивала нервы. Тем более, что играть человек действительно умел —безошибочно поняла она с первых нот.  Промелькнула злая мысль — даже самую прекрасную мелодию можно испортить плохим пением, промелькнула, и тут же исчезла  — петь плохо она не могла, пускай и по приказу, понимая, что фальшью унизит не безмолвно смотрящую на нее золотую маску, а лишь саму себя. И закрыла глаза, с тоской вспоминая Мрака, вспоминая строки старой, восточной песни — ей казалось, что они идеально ложатся на тонкую, печальную мелодию. Крылья в ладони —  коричневой тушью. Слышать не хочешь, так толку ли слушать? Я улетаю — так будет лучше. Наверное, есть. Та, что важнее,  и,  может быть —  ближе. Жаль, что тебя никогда не увижу. Странно до боли — снова быть лишней. Глупая месть. Неба, — оно на меня рассердилось. Боги не терпят, чтоб с ними сравнилась. Женщина, что всей душой полюбила, И обрела… Два лебединых крыла. Но что я могла? Разве только присниться… Теперь ты свободен,  как дикая птица. Дождь тихо-тихо по стеклам стучится. А я так ждала…   Последнюю строку она произнесла совсем тихо, флейта умолкла, и девушка молчала тоже, глядя на королеву. Маска не давала рассмотреть, каким было ее лицо, понравилось ей, или нет? Во всеобщем молчании повелительница вдруг встала и вышла, не обернувшись, оставив растерянную девушку наедине с маркизом.  — Ее Величество осталась недовольна? — она беспомощно оглянулась, не понимая, что все это значит. Но он покачал головой. — Нет, госпожа. Королева восхищена вашим талантом. Уверен, она еще не раз пожелает услышать ваше поистине дивное исполнение, — непривычно серьезно, без тени насмешки произнес он, откладывая флейту, — Но сейчас вам нужно отдохнуть. Идёмте, я провожу вас в ваши покои. Не бойтесь меня, даю слово, что без приказа никогда не причиню вреда, — он протянул ей руку, и девушка, помедлив, приняла ее, ощущая, что на самом дела смертельно устала от переживаний.  Осторожно спускаясь по скользким, отполированным каменным лестницам, она немного дрожала, несмотря на огонь бесчисленных ламп, в глубине души боясь, что он все же исполнит свою угрозу. Но мужчина не нарушил слово, лишь проводив ее до комнаты, где у порога их уже ждала полноватая девушка в аккуратном, коричневом платье. И даже на прощание не попытался перейти границы дозволенного. Только поцеловал руку и ушел, бросив напоследок служанке, смотревшей на него с затаенным страхом:  — Если госпожа будет чем-то недовольна, ты пожалеешь, что родилась на свет.  Служанка быстро-быстро закивала, к удивлению девушки ничуть не пытаясь, по обыкновению прислуги, кокетничать с красивым стражем, и не скрывая облегчения, когда он ушел.  Леди Эриани тоже вздохнула, неуверенно оглядываясь, — что же, по крайней мере ее не бросили в кишащее крысами подземелье. Комната была просторной и роскошной, гораздо красивее ее собственной. Но решетки на окнах, скрытые за густым ядовитым плющом не оставляли надежд…  Часть вторая.  *** Она вновь проснулась посреди ночи — солнце, и без того поздно встающее в этих близких к северному морю краях еще даже не начинало подниматься, и за окном разливалась непроглядная, чернильная тьма, слегка разбавленная неровным светом фонарей в саду.  Служанка тихо похрапывала на софе у дверей, и леди Эриани тихо вздохнула, разглядывая ее силуэт. Она ни разу не нашла повода или желания упрекнуть в нерасторопности молчаливую, услужливую и старательную девушку, но ей часто снилась верная мечтательница и болтушка Шайри, с которой они были настоящими подругами, несмотря на разницу в положении,  «Боги, когда это было… Кажется — в другой жизни».  Их старый дом, заросший, дикий сад и небольшой городок поблизости, расположившийся у самой опушки леса, видевшегося за лугом… Он ни в какое сравнение не шел с грандиозной, блистательной Альденной, раскинувшейся на берегу бурного, холодного моря, в излучине сразу трех рек. Скрытое в скалах пиратское убежище за несколько веков нечеловеческого труда обросло неприступными стенами из белого северного камня, стрельчатыми башнями и роскошными особняками, тесно жавшимися друг к другу. Здесь всегда не хватало суши, и многие дома, особенно стоящие у самых берегов, по словам маркиза, как-то взявшегося в отсутствии королевы показать ей город, держались лишь на «секретном пиратском растворе, состоящем из черной глины, каменной крошки и магических заклятий, в которых частенько слышалось упоминание кракеновой матери…» с усмешкой пояснил тогда он. Девушка невольно рассмеялась, представив процесс строительства укреплений. Сесть на незнакомую лошадь она, так и не научившаяся уверенно держаться в седле, не рискнула, и они в тот день медленно ехали на его статном, сером коне. Маркиз придерживал девушку за талию, одной рукой управляя лошадью, не забывая рассказывать обо всем, что попадалось на пути, с присущей ему насмешливостью, но при всём при том безошибочно указывая на самые красивые дома. А их было много, очень много… Украшенных барельефами, балкончиками и фонтанами на площадях, с изобилием величественных статуй и памятников, стоящих на перекрестках узких улочек и широких, мощеных плитами проспектов, которые по ночам освещали алхимические, синеватые огни. Леди Эриани давно сбилась со счета, слушая его негромкий голос над ухом, ощущая свежий и терпкий, будто бы тоже морской запах. Молча провожала взглядом бесчисленные кованные ограды набережных, строго разлинованные аллеи и изысканно подстриженные цветники, расписные кареты и похожих в причудливых масках, яркие вывески магазинчиков и таверн, в одну из которых они и зашли, озябнув на пронизывающем ветру.  — Вы замерзли, госпожа? — человек взял ее руки в свои, склонил голову, исподлобья глядя на нее, согревая дыханием, пока глуповатый слуга, признавший в них важных господ, но не догадавшийся — насколько, отправился на кухню.  Леди Эриани была слегка смущена, как и всегда, когда он так смотрел на нее — ласково и задумчиво, как будто они и впрямь были друзьями. Сам он, казалось, вообще никогда не мерз, несмотря на расстегнутую у ворота темную охотничью куртку.  Но почему-то не хотелось лгать, и она лишь молча кивнула, не сопротивляясь, когда он обнял ее — просто согревая, не пытаясь коснуться выреза на платье, и всё же будто не удержавшись, небрежно скользнул пальцами по волосам и горлу. Он всегда вел себя откровенно и в то же время сдержанно, и девушка слегка вздохнула, понимая, что все это… Не то, чтобы игра, скромно одетый мужчина всегда казался ей больше похожим на воина, чем придворного кавалера, просто он скучает без покровительницы, тем не менее, становясь вдали от двора на порядок человечнее. Нет, она не позволяла себе забыться, понимая, что по правде не нужна ему — соперничать с королевой, в которую он явно влюблен — глупее не придумаешь. Но даже помня о том, что по сути он стережет ее, как бойцовый пес, она отчего-то не могла злиться, упорно не воспринимая его врагом. Также, как и королеву, на которую она нередко злилась, но так и не сумела всерьез возненавидеть, что было еще более странно… Но к здешним странностями леди Эриани уже практически привыкла. И просто сидела, склонив голову на его плечо, наслаждаясь теплом огня и подогретым вином. Он пил горький северный ром, очень крепкий, но, на удивление, практически не пьянел, разве что светлые глаза заблестели чуть ярче. И когда девушка слегка отстранилась, заметив вошедшего в таверну гвардейца, и кивнув на него, тихо проговорила, не имея времени быть тактичной: — Я благодарна, что вы меня согрели, но боюсь, этот воин может решить, что я ваша любовница… Он знает вас в лицо, и моя маска, она тоже слишком приметная, — он лишь улыбнулся, бесшабашно, как мальчишка, пожав плечами и разом помолодев на добрый десяток лет: — И пускай. Это всего лишь слухи, но разве вам так неприятно представить, будто это правда? Мне вот нисколько, — лукаво признался он, глядя в ее глаза, — И то, что вы носите лишь свою маску, мне нравится — она вам идет.  Леди Эриани невольно улыбнулась. — Дело не в маске. Вы служите королеве, думаю, клятва верности предполагает, что вы не можете иметь иной связи, — возразила она.  Маркиз посмотрел на нее долгим взглядом, потом хмыкнул, лишь подтвердив мысли на его счет: — Моя королева знает, что у нее нет соперниц, — спокойно сказал он, а потом продолжил, чуть тише, — Но ни одна клятва не способна окончательно лишить души.  Девушка отчего-то покраснела, вспомнив его слова… Королева до сих пор в трауре, вряд ли она вновь соберется в ближайшее время под венец. Разумеется, ни клятва, ни тайная влюбленность в свою покровительницу не помешают молодому мужчине изредка пользоваться услугами не обремененных целомудрием придворных красавиц, но ей казалось, что по ночам он должен быть часто одинок и печален… Увы, она так и не растеряла большую часть своей наивности.  И тихо встала с постели, накинула плащ, выходя за порог, неслышно притворив дверь, поддавшись безотчетному порыву тоски. По привычному до камня дому, по крепко обнимавшему ее Марку, вспоминая о котором, она до сих пор иногда тихо плакала, по спокойствию родных мест, по которым безумно скучала, так и не сумев привыкнуть к шуму и суете громадной, давящей величием шпилей столицы, где неба не было видно за облаками с моря и все вовремя приходилось носить маску… Даже тогда, когда твое лицо открыто.  Дорогу к комнате начальника стражи она отыскала без труда — они были этажом выше, вблизи покоев королевы, куда так часто приглашали теперь ее саму. Пока что - лишь петь. Пока что... Но с каждым разом все больше темнел взгляд королевы под неизменной маской, которую она больше не снимала, словно не желая показать чувств. Тех, о которых уже догадывалась леди Эриани, не признаваясь в том даже самой себе. При дворе она была пленницей, но в цепях ее не держали, и с каждой встречей голос все чаще срывался. Слишком много она узнала при дворе о тайных и темных его пороках... Около дверей было пусто и девушка облегченно вздохнула — не хватало еще стражам объяснять, что ей понадобилось от их командира посреди ночи… Она и сама этого не вполне понимала — вряд ли загадочный маркиз поможет ей бежать, — кем бы он ни был, но точно не дураком. И всё же она постучались, тихо, зная, что если он не спит, то услышит.  Дверь отводилась практически сразу, и она неловко потупилась ресницы — на человеке не было никакого одежды, кроме простых полотняных штанов, на плече алела странная, длинная царапина, уходящая за спину, а лицо выражало неподдельное удивление — Что вам угодно, госпожа? Вместо ответа она шагнула вперед, глядя в его льдистые глаза и просто ответила:  — Я устала петь… В ответ раздался смех. Но не успела она ощутить стыд или обиду, как плетью ударило осознание — голос был женский… Более того, знакомый настолько, что ошибки быть не могло. — Ваше Величество?!  Леди Эриани задохнулась, разглядев в полумраке силуэт, едва прикрытый углом покрывала.  Вот как… То, что она наивно принимала за тайную, непорочную, как в старинных романах, любовь оказалось… Тем, чему она не могла подобрать ни одного названия, которое пристойно было бы произнести леди. Нравы при дворе никогда не отличались скромностью, она достаточно успела насмотреться и наслушаться, но даже в мыслях не могла себе представить королеву больше, чем просто невинно флиртующей с постоянно охранявшим ее маркизом. Несмотря на все окружающие их грязные слухи, несмотря на свое двусмысленное положение и предательство. Почему-то она все еще восхищалась ею и их странной связью. Ведь королевам можно все. Как выяснилось - абсолютно... Но молодая женщина даже не потрудилась изобразить смущение, гибким, легким движением поднимаясь с постели. — Я так беспокоюсь о своих слугах, что лично проверяю, спокойно ли они спят по ночам, — без тени стыда безмятежно улыбнулась она, придерживая на груди покрывало, — А вот что ты здесь забыла в столь поздний час, дитя мое, позволь поинтересоваться? — ее голос, несмотря на улыбку, стал жестким, как попавшая в горло льдинка.  Леди Эриан молчала, не сразу найдясь с ответом. Ее настолько ошеломило такое лицемерное оправдание, одновременно дерзкое в своей нарочитой детскости и по взрослому безупречно сыгранное, что возмущенные слова застряли на языке. Королева была как всегда неподражаема и спорить с ней — что кричать против ветра.  Нет, леди Эриан уже давно не была той провинциальной мышкой, неспособной ответить остроумной шпилькой на откровенную насмешку. Волей-неволей нахватавшись при дворе ядовитых светских колкостей, она могла бы поинтересоваться, неужели забота о слугах требует раздеваться практически донага — у них что же, последние рубашки поела моль?! Можно было спросить, отчего Ее Величество так утомлена и тяжело дышит — неужели бремя власти оказалось столь велико? Но именно поумнев порядком за эти несколько месяцев, она понимала, что будет выглядеть по настоящему глупо и наивно, в отличие от королевы. Которая, несмотря на молодые годы, из любой, самой тяжелой и неприличной ситуации выскальзывала легко, как морская змея, сбрасывающая кожу, по пути сверкнув, точно чешуей, новой, блестящей остротой, которую позже шепотом передавал из уст в уста ханжески качающий головами, но втайне искренне восхищённый двор.  Элеонору многие обожали, еще больше — терпеть не могли, но никто не мог остаться равнодушным;  — Не будьте так строги, моя королева, прошу вас, — тем временем с усмешкой попросил маркиз, — Уверен, девочка не задумала ничего дурного и просто хотела, — он будто случайно подчеркнул это слово, — Пожелать спокойной ночи. Не так ли, прелесть моя?  Она даже не заметила, как он оказался совсем рядом, за спиной, обнимая за плечи, обжигая дыханием шею. Леди Эриани вздрогнула, словно очнувшись, отталкивая его руки. — Отпустите меня, — и ощутив, что он и не думает подчиняться, повысила голос, — Вынуждена напомнить, я не безропотная служанка, я равна вам по закону и требую уважения.  Королева вдруг рассмеялась, весело, как будто забавляясь с птичкой.  — Вынуждена огорчить, моя радость… Не сомневаюсь в том, что ты великолепна. Но в этом с ним никто не сравнится, уж прости, — лениво мурлыкнула она, по-кошачьи потянувшись. Леди Эриани покраснела, рванулась из рук —  откуда только взялись силы… Безуспешно, — казалось, человек был каменным, как и окружающие их стены. — Я повторяю, отпустите меня, маркиз Лаэрни! Иначе я буду кричать! — в отчаянии пригрозила она, ощущая, как по щеке текут злые слезы. Он только усмехнулся, слегка отпуская ее руки, и тут же вновь перехватил запястье, когда она развернулась.  — Ну разумеется — будешь… Она не успела отвернуться, когда мужчина склонился, наверное, чтобы просто поцеловать, но в его пожелтевших глазах промелькнуло что-то звериное, черты неуловимо исказилось, и у ее лица блеснули острые клыки… Этого было уже слишком… Просто слишком. Девушка пронзительно вскрикнула и провалилась в беспамятство, едва ли услышав, как он тихо прошептал «прости», подхватывая ее на руки. В этот момент в его глазах не было жестокости, но в полумраке этого не заметил никто, даже королева. И возможно — даже он сам, легко, как всякий зверь, перенимая правила хозяйского дома. При Высоком Дворе ценят лишь Игру, искренность — ненужная мелочь. И большая глупость. *** Что-то холодное коснулось лица, как в детстве, тепло и пряно запахло речными травами. Леди Эриани казалось, что она плывет в лодке — все покачивалось и кружилось, но когда она открыла глаза, то увидела лишь колыхающуюся белую ткань. Такие полотна моряки натягивают на похоронах, чтобы отпугнуть сирен… — Что… Где… я? — голос слегка охрип, говорить было больно, как будто на груди лежит камень.  — Тише, тише… — ткань отодвинулась, оказавшись всего лишь полотняным рукавом, сухая, смуглая рука коснулась лба, обтирая влажной тканью пот, — Совсем замучили тебя, беспутники, — сокрушенно покачала головой старая женщина, на щеках которой змеились тонкие коричневатые линии — знак принадлежности жриц храм Дайны.  «Лекарку не позовут к мертвой…» — не то радость, не то огорчение. Но гордость взяла свое, как только леди Эриани осознала, что подумала о ней старуха.  — Я не такая! — с усилием выдохнула она, слегка отталкивая ее руки, — Ничего не было. Я просто очень испугалась.   И замолчала, силясь вспомнить — чего именно. Но жрица, казалось, все поняла, и даже не удивилась, в задумчивости пожевав темными губами: — Вот оно что… А прежде не знала разве? — спокойно спросила она, смачивая ткань в серебряной плошке, которую держала на коленях. — Откуда?! Меня привезли сюда, чтобы петь. Привезли против воли, ничего не объясняя и разлучив с тем, кого я любила. Я не распутница, мечтающая о драгоценных дарах, я хотела лишь вернуться домой и ничего больше… Откуда мне было знать, что королева такая после смерти мужа прелюбодейка?! — леди Эриани в изнеможении откинулась на подушки — выплеснувшаяся в крике злость сменилась усталостью, и безразличием.  Пускай думают, что она пыталась влезть в постель начальника стражи ради того, чтобы выторговать для себя какую-то милость. Пускай даже обвинят в измене короне и казнят — что угодно, только бы не болела так ужасно голова… Что же там произошло? Маркиз ее ударил? Или может быть… Но нет, кроме головы и будто бы сорванного, саднящего горла ничего не болело. Тогда почему она так кричала?   — Даже и не знаю… Есть ли грех с распутным зверем, — тем временем вздохнула лекарка, и в ее голосе не было ни упрека ни насмешки, лишь грустное сожаление, — Быть может, без него она сама стала бы злее самого жестокого хищника.  — Хищника?.. — леди Эриани вздрогнула, перед глазами промелькнуло исказившееся лицо маркиза, прищуренный, пожелтевший, как осенняя листва взгляд, и острые, не капли не похожие на человеческие клыки… — Расскажи мне правду, Мудрая, прошу тебя! — умоляюще попросила она, сжав руку старой жрицы, — Я хочу знать, просто чтобы поверить, что не сошла с ума!  — Что же… — старуха внимательно поглядела на нее, не отнимая руки, потом невесело усмехнулась, глубоко вздохнув, — Тебя всё равно казнят, дитя мое. Возможно, и меня заодно, но я достаточно пожила на свете, чтобы бояться палачей, — просто, как будто говоря об урожае, сказала она, — Думаю, напоследок ты заслужила узнать правду.  Король женится не в первый раз… К тому времени, когда у алтаря Светозарного он назвал своей королевой дочь князя Лаэрры, за его спиной остались две могилы — любовницы и законной супруги… И война со степняками, которую начал брат прежней королевы, узнав от чудом сумевшей сбежать служанки, что его сестра не погибла, упав с лошади, как месяцем ранее донес ему одетый в черное столичный гонец с алой траурной лентой на рукаве.  —  …О нет, мой господин, нет! Тебе солгали, тебя предали, также, как предали несчастную Альрику, поклявшись оберегать и любить. Этот проклятый пират, он изменял ей, вначале сведя в могилу насильно взятую наложницей дочь бедняка, а после не оставляя в покое супругу. Каждую ночь приходя к ней, и не отпуская до рассвета, пока в один страшный день госпожа не повесилась, умирая от боли, не выдержав его буйного нрава… Прости меня, что не успела ее спасти, а лучше убей, — горько рыдала посеревшая от горя Тайя, искренне любившая хозяйку.  Тайгир молчал, глядя на исхудавшую девочку, обнимающую его колени… Как только она сумела добраться домой? Его сестра была немногим старше и такая же хрупкая, как едва распустившийся цветок. — Ты не в чем не виновата, Тайя… Я знаю, как ты любила ту, которую считала сестрой, и скорблю вместе с тобой. Иди к госпоже Райне, побудь с ней, ибо нет сильнее боли, чем боль матери, потерявшей свое дитя, — наконец глухо сказал он, положив тяжелую руку на спутанные волосы служанки, с непривычной нежностью погладив ее по голове, — Я же клянусь тебе, что отомщу за свою сестру и твою госпожу, и сотру этот проклятый город с лица земли.  И воины, почтительно склонившие головы, когда повелитель встал, невольно вздрогнули — никогда прежде они не видели Тайгира таким мрачным… Одна лишь Тайя слабо улыбнулась, доверчиво и жестоко — как же ей хотелось, чтобы маленькая, застенчивая и веселая госпожа Альрика была счастлива хотя бы на небесах… Но ее надеждам не суждено было сбыться. Поначалу армии сопутствовала удача, несколько поселений и небольших городов было сожжено, но что могло сделать полудикое степное войско против неприступной каменной столицы, построенной на уступах белых скал и пересечении холодных рек, которую защищали наемники с Севера, привыкшие к долгой осаде? Тайгир погиб у стен Альденны, напрасно раз за разом вызывая короля на поединок — Его Величество был столь же труслив с равными, сколь нахален с теми, кто слабее. Вместо честного боя он предпочел застрелить соперника, и почерневшая к вечеру рана за несколько часов свела в могилу воина, проклинающего подлость короля, вдобавок ко всему прочему смазавшего наконечник ядом… Госпожа Райна, в одночасье потерявшая обоих детей, и уже не способная плакать — к тому времени не осталось ни слез ни сил, сама приняла яд, отчетливо проговорив напоследок отчаянно рыдающей Тайе, которая сжимала ее холодные руки: — Не жалей обо мне, девочка… Ни о чём не жалей. Верно служи тому, кому подарит тебя судьба, и помни присказку южных земель, откуда я родом — как бы ни был жесток буйвол, и на него найдется своя львица.  Новый вождь, не то подкупленный, не то просто расчетливый, скоро заключил мир с Альденной, льстиво признав, что Тайгир тронулся рассудком, обвиняя короля в гибели своей сестры, и войско отошло от стен города, вернувшись домой. Король заключил новый брак — на этот раз с дочерью князя, давшего на время осады тысячу своих наемников. Новая королева была старше, хитрее и строже. Ей исполнилось двадцать пять зим, она была красива — не так прекрасна и нежна, как юная Альрика, излишне худощава и бледна, но умела держаться с холодным высокомерием, в то время как с ее губ не сходила театрально-очаровательная улыбка. И даже в первую ночь она не кричала, все также улыбаясь на утро, устало и без радости, но по прежнему безмятежно. Поговаривали даже, мол видать не такой уж и первой была для нее эта ночь, однако король, которому вино и самолюбие по обыкновению затуманило разум, ни разу не усомнился, что невеста невинна, как голубка, поверив ей, а болтунов казнив. И даже уехал на охоту, позволив супруге передохнуть пару дней.  С тех пор самые мудрые и опытные интриганы стали держаться при королеве подчеркнуто-угодливо, понимая, что эта странная, хрупкая на вид девушка и впрямь обладает неким даром влиять даже на неукротимого в свой похоти короля, которого смогла заставить быть к ней хоть немного милостивее. Ибо нужно было быть слепым и глухим, чтобы не замечать, что она и впрямь с первого взгляда зацепила какую-то нить в его пресыщенный и грубой душе.  Впрочем, даже если он и пытался быть с ней немного сдержаннее, у него, привыкшего лишь брать, не давая ничего взамен, всё равно не получалось ничего хорошего. Он не любил и не умел быть внимательным и ласковым, и после той ночи именно к жрице Дайны послала дворецкого молодая королева. Старуха поначалу удивилась — неужели у нее нет служанок, что нужно в женский храм посылать мужчину. Но пришла, как велели, не задавая лишних вопросов.  — …Мне нужно средство от зачатия. Без вкуса и запаха. И что-нибудь, чтобы не вырвало в определенные моменты… Когда в рот или еще куда попадает различная дрянь. Уверена, ты меня понимаешь, Мудрая. Как и то, что если о моей… Просьбе кто-то узнает, твой храм сгорит дотла… Ведь в этих местах так часты морские грозы, — королева, стоящая у окна, в одной кружевной накидке, без маски, обернулась, с легкой усмешкой глядя на остановившуюся в дверях жрицу.  — Да… Я понимаю вас, моя госпожа. И сделаю, как прикажете, — старая женщина медленно, без смущения кивнула, наслышанная о нраве повелителя, и удивленная тем, что королева вообще смогла встать с постели и ходить без посторонней помощи, — Быть может, принести вам также и средство от боли? — спокойно предложила она, опытным взглядом заметив, что молодая женщина всё же болезненно бледна, и не ощущая злости, лишь уважение — не каждый сумеет скрыть за учтивостью поистине ледяную гордость.  Королева вновь усмехнулась, по-прежнему иронично и презрительно.  — Разве что душевной… Впрочем, вино есть и во дворце, а леди не к лицу много пить. Да и ни один мужчина не способен причинить ее столько, чтобы нельзя было вынести. Если только любимый, но я нынче не настолько глупа, — она кивнула на столик, — Возьми, там браслет, если его продать, можно купить коня со всей сбруей. У меня нет служанки, не желаю, чтобы кто-то видел меня в дурном здравии. Когда приготовишь снадобья, принесешь мне сама, если кто-то спросит, скажешь, что я посылаю за тобой читать руны, когда у меня болит голова. Теперь ступай,  — велела она, властно взмахнув рукой, и вновь отворачиваясь к окну.  Жрица взяла плату, молча поклонилась, и тихо вышла, втайне подумав, что на этот раз король быстрее сломает зубы, чем раскусит ее душу.  *** Ее пророчество оказалось правдиво ровно наполовину — нет, королева не была могущественной львицей, способной укротить бешеного, как степной бык правителя, скорее грациозной речной кошкой, обманчивой мягкостью, прекрасными манерами и спокойной улыбкой невольно снискавшей расположение не только его, но и достаточной части Высокого Двора. Она всегда улыбалась, насмешливо и загадочно, словно пребывая мыслями где-то очень далеко, не замечая грубости и боли, не прощая и не любя, даже разделяя все его капризы оставаясь гордой, точно к ней не липла никакая грязь.  Даже когда под утро он сам слегка успокаивался, уставшая девушка лежала рядом, изогнувшись, как кошка, не обращая внимания на боль, медленно пила вино, отщипывая от кисти ягоды, грея в ладонях бокал. И редко касаясь его по своей воле, но всегда поддерживая любую беседу, или слушала не перебивая его хвастливые рассказы, она и тогда слегка улыбалась, и ее мягкий голос лился, как старинная баллада, навевая сон.  Она не была стыдливой, никогда не собирала волосы в спальне, порой не утруждая себя тем, чтобы прикрыться, или даже тем, чтобы изобразить удовольствие. Лишь говорила, что всем довольна, и ее непробиваемое равнодушие его сердило, но она сглаживала его живым умом и приятным смехом, как кошка, зализывающая царапины. Порой она не старалась скрыть даже того, что в сущности знает куда больше него, хотя никогда ни в чем не упрекала, насмешливо соглашаясь, что королю ученость не главное.  Но никогда не говорила о том, что важно ей, никогда не приходила в его покои сама, по сути, жила своей жизнью, не разу не приоткрыв душу. И король, глядя на эту тонкую и бледную, словно бы призрачную девушку, что-то и дело отводила от лица непослушные локоны цвета смолы, которой пираты заделывали щели в своих кораблях, порой ощущал, как приходится пересиливать странную робость, прежде чем к ней прикоснуться, несмотря на ее красоту, еще более яркую в сумраке. В ней было что-то неправильное. Она казалась неземной, странной и далекой, настолько, что создавала впечатление сирен из сказок, которые могли заставить незадачливого человека окаменеть одним взглядом. Порой он ловил себя на том, что невольно искренне улыбается ей в ответ, или даже как дитя выпрашивает что-то, тогда он злился, нарочно грубо обнимал, оставляя на плечах следы от зубов, глумливо повторяя, — «ты моя, ты никуда от меня не сбежишь, упрямый котенок», но редко касался прохладных волос, и никогда не целовал. А она никогда не отталкивала его, изогнувшись в любую, самую откровенную позу, какую он мог придумать, но никогда не глядя в глаза.  Ее выдавали только они — в них никогда не бывало искренней радости, лишь закаменевшая в темных зрачках усталость и тоска циркового зверя. В них не было даже истинного страха — это был естественный страх тела, неспособного смириться с болью, но не души. Ее душа оставалась где-то далеко, выше, чем способен был дотянуться огромный и в сущности красивый, как племенной бык, несмотря на заметную полноту и коротко, неровно стриженные волосы, но грубый и вздорный мужчина, в такие моменты ощущая подсознательный холодок безотчетного страха. Ему чудилось, что он живет с темным духом, бесстыдным и притягательным, но недоступным человеческому пониманию и издевательски непокорным по своей сути.  А жрица Дайны, во время своих визитов раз от разу замечающая, что и без того некрепкое здоровье выросшей в ледяных горах королевы лишь ухудшается, сокрушенно качала головой, понимая, что к добру это насмешливое и тайное противостояние рано или поздно не приведет.  Пускай гордую женщину не в силах были сломить унижения, которые она даже не воспринимала таковыми, относясь к королю снисходительно, как к ребенку, которого в детстве недостаточно часто пороли, и словно не считая его равным себе, физическая боль и бессонные ночи постепенно изматывали ее, во взгляде копилась усталость. И однажды, глядя в ее потускневшие глаза, старуха, вопреки этикету, участливо коснулась руки, тихо проговорив: — У повелителя нет души, моя госпожа… Его никто не изменит. Вам не обязательно терпеть столь тяжелую жизнь, с человеком, которого вы даже не любите. Да, вы дали клятву у алтаря, но много ли стоят слова по нынешним временам… Если прикажете, я отнесу письмо, вашему отцу, или тому, кто сможет увезти и спрятать вас подальше отсюда.  Но королева лишь покачала головой, посмотрев на нее, как на балаганную дурочку. — Нет, — упрямо и твердо сказала она, — Я не просто жена плохого мужа, я королева Альденны. Мне нужна власть, это единственное, ради чего стоит жить. Я не стану прятаться по деревням, как напуганная девчонка, — она взмахом руки прервала открывшую было рот жрицу, и вдруг призналась, совершенно спокойно, с усмешкой глядя на нее, — Мудрая, ты ведь как и все, веришь, что я княжна Лаэрранская. Но это не так, и лишь король знает правду. Я дочь князя, но моя мать была всего лишь переписчицей книг, и их союз никогда не был освящен у алтаря Светозарного. Князь с радостью избавился от нас обоих, дабы ошибка юности не мозолила ему глаза. Тем не менее, король при встрече воспылал желанием ко мне, и я не оставлю его затем, чтобы снова вернуться к бесполезной и унизительной в своей пустоте жизни, без титула, в нищете и забвении. Я не слишком боюсь боли, и скорее погибну, чем сдамся. Либо выиграю, и тогда ты увидишь меня без маски. А теперь ступай, — как прежде повторила она, не глядя на ошеломленную жрицу.  Королева вообще редко смотрела на кого-то. Даже оставаясь наедине с королем, когда красивый, но одуревший от вина мужчина становился хуже последнего разбойника, она закрывала глаза, и говорила себе — это происходило не с ней. Не молилась и не проклинала, не кричала, как жрицы из разграбленных прибрежных монастырей, когда их также насиловали пираты.  Лишь гладила кончиками пальцев подвеску браслета — свадебного подарка, который никогда не снимала. Она не знала, кто и зачем по правде вырезал из клыка какого-то хищного зверя, изящного, тонкого, наклонившего голову, словно выслеживая добычу.  И бес его знает, откуда вообще пришли в ее голову эти строки из старой, давно позабытый сказки. Но даже когда ей отчаянно хотелось рыдать, она лишь крепче сжимала теплый, гладкий амулет, словно черпая силы в его твердости, вновь и вновь повторяя так тихо, что губы едва шевелились: На снежной вершине, на черной скале,  Издавна жили звери во тьме.  Рассвета не зная, не зная зари,  Белые звери, братья луны.  В сумраке ночи, в сиянии льдов,  Призрачной тенью из страшных снов.  Острые зубы, серебряный взгляд, — Раз погляди, — не вернешься назад.  Месяц однажды в затмении был,  Стаю огонь лишь на миг ослепил —  Случилось, чему не бывать никогда,  Старый охотник убил вожака.  Сердце холодное взял из груди,  Вырезал руны на белой кости.  Из горной слезы зверю сделал глаза,  И так, королю отдавая, сказал, — «Будет защитой сей дар для тебя,  Много в нем боли, но нету зла.  Смелости много, но воли нет,  Верно служить он станет тебе.  Нельзя ни украсть, ни потерять,  Бойся лишь в руки врага ты отдать, — Если он боль на себя заберет,  Силу отдаст, зло призовет  Без имени, — имени нет у зимы,  Морозным дыханьем застынут огни.  Жестокое сердце забьется опять,  Живыми тогда никому не бывать…» Король слышал ее голос, но не обращал внимания на то, что она шепчет — что за глупая, детская страсть к древним сказкам была у его жены, та страсть, которую надлежало бы выказывать в объятиях мужа. Он только насмехался, что она холодна сама и не способна угодить ему, ибо ничего не умеет. Но прогонять не спешил — привязался, сам того не заметив, и отказываясь признаться даже себе в том, что ему с ней хорошо… Просто хорошо, когда она рядом.  Лишь однажды, когда он вернулся под утро, от какой-то заезжей южанки-танцовщицы, усталый, пропахший удушливыми благовониями, довольно ухмыляющийся, с размаху открыл дверь в спальню королевы, не раздеваясь, упал на постель, язвительно фырнув, когда девушка будто случайно прикрыла ноги: — Что-то не вижу радости, жена моя… Быть может, мне стоило взять в супруги эту черную девчонку?  Что с того, что она глупа, как пробка — зато так горяча, что и мокрые дрова заставит полыхать одним движением. И не выкобенивается, берет, что дают, стонет как раненая козочка, не то, что ты. Ну, что скажешь, сука?! — он грубо дернул ее к себе, ухмыляясь, словно впервые желая поцеловать. Королева сама не заметила, как в ее руке оказался обычно спрятанный под кроватью нож — крепкий, украшенный рунами — единственное, что она взяла из дома отца. — Ах ты тварь… — король, несмотря на свою грубость, по правде никогда всерьез не пытался ударить жену, но сейчас бездумно замахнулся, заметив блеснувшее лезвие, и ощущая липкий страх оттого, как ярко блестели в полумраке ее глаза…  Она также инстинктивно подняла руку, закрывая лицо, звонко покатился по полу сорвавшийся с браслета амулет… Через мгновение что-то просвистело в воздухе, словно порыв холодного ветра, от которого застыл огонь свечей и стекла покрылись инеем. Гибкий, призрачно-белый зверь, явившийся из ниоткуда, тихо зарычал, прижимая к полу упавшего на спину короля, онемевшего от страха, тонкий хвост хлестнул по бокам, уши прижались к голове, с острых, длинных клыков срывались и тут же застывали льдинки.  Но королева не боялась невесть откуда взявшегося хищника. Она ничего и никого уже не боялась, пребывая в странном, оцепеневшем и одновременно воздушном состоянии, словно птица, у которой давно сломанные крылья вдруг в одночасье выросли за спиной.  Лишь медленно присела, поднимая упавший нож, привычным, рваным движением отбросила от лица волосы — зверь следил за ее движениями исподлобья, не двигаясь с места. Она подошла к нему, скользнула пальцами по шее — он не двинулся, лишь на секунду прикрыл глаза, когда королева склонилась, глядя в лицо мужа — ее лицо было спокойным, словно застывшим, лишь глаза горели зеленью, как у настоящей кошки:  — Ты живешь со мной так долго, но даже не знаешь, что доставляет мне истинное наслаждение… И не представляешь, на что я способна, — запоздалый ответ, тихий голос, слившийся с рычанием зверя, показался едва не теряющему сознание человеку громче колокольного набата. Больше она не сказала ничего — ни того, что у такого дурака невозможно, да и не хочется постигать даже самую приятную науку, ни того, что никто не родился мастером, ни того, что он сам вовсе не был львом, каковым мнил себя — лишь эгоистичным и равнодушным ребенком.  Но королева ни в чем не упрекнула мужа. За нее все сказала сталь. Нож вошел в сердце легко, точно промерзшие от дыхания зверя кости стали не тверже снегового наста, хриплый вой оборвался, как струна. Кровь отчего-то хлынула горлом, когда она выдернула лезвие, рана осталась чистой, словно покрытой инеем. Она смотрела, как он задыхается, уже не в силах кричать, и впервые за два года искренне улыбаясь, криво и судорожно, но впервые ее улыбка не казалась частью нарисованной на лице театральной маски.  Зверь отступил от умирающего, не дожидаясь конца агонии, брезгливо стряхнул лапу, старясь не запачкаться в алой луже.  — Ты истинный воин, — она поднялась на ноги, протянула руку, коснувшись морды, глядя в удивительно умные, прозрачно-голубые глаза, — Кем бы ты ни был, я благодарю тебя. Зверь слегка склонил голову, словно понимая речь, шерсть под рукой была мягкой, и как ни странно, и он сам, и его дыхание были теплыми… А может это ее руки замерзли так?  Она хотела еще что-то сказать, но за дверью раздались торопливые шаги, распахнулась дверь, и взглядам ошеломленных стражей во главе с одним из министров предстала поистине невероятная картина — королева, стоящая посреди комнаты, по которой словно пронесся ураган, сметая все на своем пути, лежащий у ее ног нож, и застывший в неестественно-изломанной позе король… Лужа крови все разрасталась, пачкая подол ее платья, но девушка не обращала внимания, протягивая руку туда, где виднелся призрачный, точно сотканный из метели силуэт огромного пятнистого зверя. Он коротко лизнул ее ладонь, словно целуя, и исчез, оставив в воздухе легкую дымку, будто пар из замерзшего дыхания. И замерший, будто вода в лужах огонь свечей осыпался, как ледяная пыль… Королева медленно подняла голову, пристально взглянула на мертвого человека, потом на вошедших: — Увы, я не успела ничего сделать… — тихо проговорила она, опустив глаза, но было чувство, что она чего-то не договорила.  Будто хотела сказать «с ним». Или — «раньше»? Разумеется, ее могли обвинить в колдовстве — и обвинили, но прежде, чем епископ успел подписать приговор, он был разорван в своей спальне тем же призрачным зверем, которого стражи не смогли даже ранить… С тех пор во дворце поселился страх, и никто не решался препятствовать воле Лаэрранской княжны. Его преемник оказался мудрее, он был согласен короновать хоть ведьму, хоть портовую шлюху, лишь бы остаться в живых, и по прежнему грести золото из казны. Прочие интриганы тоже примолкли, — согласившись, что короля убил подосланный неким иноземным колдуном демон, и лишь льстиво поддакивали, когда на престол взошла бездетная и незамужняя королева, когда она назначила начальником своей стражи невесть, откуда пришедшего во дворец человека, которого она представила двору как Сильвио Лаэрни, вассала своего дома, и которому вопреки всем правилам подарила титул маркиза и право на Штормовой Утес, даже когда он якобы по ночам начал приходить в ее покои, оставаясь, впрочем, по свете дня безупречно сдержанным и ни разу не попросив у нее ничего, что обычно старались выторговать себе фавориты. Впрочем, пару раз его всё равно попытались отравить, что было практически придворной традицией, однако заговорщиков постигла участь старого епископа, — Зверь вернулся, несмотря на ритуалы жрецов Орста по изгнанию злого духа. В личности которого с тех пор мало кто сомневался… И большинство, поразмыслив, предпочло наиболее логичный и разумный выход — оставить все, как есть, благо молодая королева в сущности даже обладая непредсказуемым и изворотливым умом, благодаря хитрости и женским чарам смогла установить разумный мир с министрами, офицерами и духовенством, всецело поддерживая Игру, не особенно преследуя воровство, и принося избалованным и привыкшим к бесконечным развлечениям аристократам куда меньше проблем, чем истеричный и драчливый король, вечно пребывающий то в опьянении, то в похмелье, в котором вытворял, что демоны на душу положат, хватаясь за клинок и подписывая безумные указы, вроде запрета носить зеленые камзолы, потому что его с перепоя тошнит от этого цвета.  А Королеву ни от чего больше не тошнило — когда в очередной раз явившаяся жрица принесла те же самые снадобья, что исправно носила минувшие два года, женщина встретила ее, расположившись в любимом кресле у окна, выходившего в розарий. Она была в одном легком платье, без маски и перчаток, полагавшихся по этикету, а у ног, откинувшись головой на ее колени, сидел молодой мужчина, и кажется дремал, наслаждаясь касанием руки, перебиравший его волосы, странного, светло-пепельного оттенка. Старуха хотела уйти, ощутив, что не стоило беспокоить королеву в такой час, но девушка, услышав ее шаги, обернулась, улыбнувшись — совсем не так, как прежде, чудилось, в ее желтовато-карие с сероватыми искорками темные глаза возвращается потихоньку прежнее, казалось бы давно угасшее сияние.  — А, это ты… Боюсь, мне больше не потребуются твои снадобья. Возьми золото, но не оставляй их. Сожалею, что тебе напрасно пришлось проделать путь до дворца — я забыла прислать кого-нибудь, — с непривычным участием сказала она, а человек, который вероятно не спал, учтиво предложил, — Если вы пожелаете, госпожа, я могу отвезти вас в храм Дайны на своей лошади, чтобы вам не пришлось снова сбивать ноги.  Он коснулся губами руки королевы, будто спрашивая разрешения, и она молча кивнула. Но жрица покачала головой.  — Мне не нужно платы за услугу, которую не пришлось оказать, и путь сюда по весеннему солнцу не был трудным. Я благодарю вас за доброту, сир, и спокойно доберусь пешком. Но я искренне рада, что вам лучше, моя госпожа. Надеюсь, вас никто и никогда больше не принудит делать грязные вещи, — искренне улыбнулась она, мельком подумав, не поплатится ли жизнью за такую дерзость.  Но мужчина лишь лениво усмехнулся, поднимая голову, и прищурившись, взглянул на жрицу: — Мудрая, вы и впрямь полагаете, что королеву кому-то под силу принудить? — задумчиво проговорил он, его голос был мягким, по-кошачьи вкрадчивым, а светло-голубые глаза лучились смехом, как и глаза девушки, когда она тихо, откровенно рассмеялась, облизав губы:  — На свете нет грязных вещей. Они бывают таковыми лишь с кем-то, кто не способен сделать их приятными. Ну или пока делать их не вполне умеешь. К счастью, и то и другое со временем проходит, — весело фыркнула она, и старуха поклонилась, пряча улыбку, впервые покидая двор со спокойным сердцем.  *** …Рассказ получился долгим, вдалеке уже начало светать, но леди Эриани терпеливо слушала, ошеломленная таким невероятным откровением старой жрицы. И когда она замолчала, девушка и  сама не понимала, как относится к королеве, которую считала всего лишь капризной и бессердечной женщиной, к маркизу, казалось — не способному никого любить, лишь насмехаться и ранить, ни даже к себе самой, оказавшейся заложницей в Игре, которая была выше ее понимания.  Что-то перевернулось в душе, в окружающем ее мире, где властная королева вопреки внешности оказалась совсем еще молодой женщиной, нашедшей силы жить несмотря на полумертвую душу, а жестокий маркиз, которым выглядел едва ли не юношей — старым, и безмерно преданным… Пускай и впрямь зверем, но это уже не имело значения. Ничего не имело значения, кроме того, что ее заманили в игру, о которой она не имела понятия — не то, что сил соответствовать.  — Что же мне теперь делать? — тихо спросила чуть погодя леди Эриани, по-детски расширенными глазами глядя на грустно улыбающуюся жрицу.  — Ждать, дитя мое. Знаю, это самое мучительное, что может быть. Но что еще остается? — тихо вздохнула она, и помедлив, добавила, — Если захочешь, я могу дать тебе корень, от которого ты уснешь навсегда. Тот, который приму сама, если мне не позволят сегодня вернуться в храм.  На секунду леди Эриани захотелось согласиться — она боялась смерти, но как же велик был соблазн — просто уснуть, без терзаний и новых, пугающих снов… Но она усилием воли покачала головой, поднимаясь с постели: — Нет. Я пойду к королеве. Скорее всего, она меня не простит и даже слушать не станет, но я попытаюсь, и будь, что будет. Это лучше, чем сидеть здесь и ждать неизвестно, чего, — твердо сказала она, и жрица не стала перечить, за спиной начертив в воздухе благословенный знак: — Да поможет тебе врачевательница Дайна, что осушает самые горькие слезы, — тихо прошептала она.  *** Вести во дворце разносятся стремительно, но, к удивлению леди Эриани, по пути ее никто не останавливал — напротив, редкие встреченные люди сторонились, будто чумную, проходили, не обращая внимания, молча, словно для них она уже была мертвецом, разве что не лежащим пока в гробу. «Пока… Вероятно, это ненадолго», — невесело усмехнулась про себя девушка, ощутив, что улыбка тронувшая губы вышла истерической — на самом деле она едва держалась, чтобы не разрыдаться, и не броситься, куда глаза глядят, биться головой о ближайшую стену — ну какой черт ее спрашивается вообще понес к маркизу?! Ведь с первого взгляда ясно было, что он если кого и станет защищать, то разве что свою хозяйку. На всех прочих ему плевать — еще мягко сказано.  «Захотелось свободы, поиграть с тем, кто уже и не помнит, когда был человеком, если вообще был? Вот и расплачивайся теперь за свою глупость, как знаешь…»  Но даже продолжая мысленно ругать себя на все лады, она упрямо шла вперед. И даже не удивилась, когда стражи, стоявшие у покоев королевы молча посторонились, не мешая пройти. «Ну да, последнее желание… Пускай и такое странное».  Она раз за разом лихорадочно прокручивала в голове, что скажет, но королева, по обыкновению сидевшая у окна, заговорила первой, не оборачиваясь, без труда угадав вошедшую;  — Ты в самом деле отважилась бы на то, зачем пришла?  Увы, ложь оказалась бесполезна — королева в самом деле видела людей насквозь. Все заготовленные слова мигом вылетели из головы. Маркиз, не удосужившись до сих пор одеться, стоял у того же окна, прислонившись плечом к стене, не глядя на нее, и его безразличный вид без слов говорил о том, что помощи она не дождется.  Но леди Эриани всё же заговорила, издали, слегка повысив голос: — А отчего нет, моя королева? Я здесь игрушка — что же, так решили вы. Но игрушки созданы для игры, так отчего бы не поиграть и мне самой? — она словно слышала свой голос со стороны, и усилием воли выдохнула, заставляя себя говорить спокойно, или хотя бы менее дерзко, — Там, на воле, я больше жизни любила своего жениха, теперь мы, надо понимать, более не увидимся, и даже рыдать по утраченному счастью попросту бесполезно. Ваш двор не осуждает разврат, вы способны убедить птицу по осени полететь на север, а я, увы, не святая Августа. Маркиз, — она нарочно без стеснения оглядела его, — Так красив, как не может быть красив смертный человек — это противоречит замыслу богов. Это само по себе грех. И коль скоро я заперта в этих стенах навечно, рано или поздно у меня не хватило бы сил сопротивляться соблазну. Мне не стыдно в этом признаться, ибо я привыкла всегда говорить правду, какой бы неприятной она не была. Я всего лишь человек, и увы — заранее проиграла, но уверена, — вы и сами это прекрасно понимали, не так ли, Ваше Величество?  Она замолчала, выпалив все единым духом, с трудом переводя дыхание — не признеся ни слова о свободе, рассудив, что королева либо все поймет сама, либо попросту не поверит, и тогда любые слова будут бесполезны.   Королева молчала, ее лицо зыбко отражалось в затемненном стекле, но по выражению было видно, что она оценила и сдержанную вежливость, и толику неукротимой дерзости, и искренность, с которой пришла к ней эта девушка, вместо того, чтобы прятаться по углам. Пришла, не скрывая ни страха, ни уважения, ни горечи. Скрывая что-то иное — впрочем, кто из нас способен открыться до конца? Это больше, чем можно требовать у кого бы то ни было. — Что же, радость моя… — наконец спокойно, с неопределенной усмешкой проговорила она, обернувшись, и отчего-то чуть слышно вздохнув, — Пожалуй, я не стану ни в чем тебя убеждать, хотя и смогла бы, тут ты права. Ты устала петь, я достаточно услышала, полагаю, мы обе нынче слегка утомили друг друга. Лети на юг, Иволга. Уже осень. Тебе пора.  Леди Эриани ошеломленно подняла глаза, светлая зелень схлестнулась с медовой глубиной, но по взгляду, как всегда, было непонятно, о чем эта странная женщина думает.  — На юг? — она была уверена, что говоря «я достаточно услышала», королева имела в виду вовсе не ее песни… И задохнулась от понимания… Там, на границе бескрайних степей, раскинулись земли ее отца, которого в народе издавно звали Князем Холмов.  — Я… Свободна? — она выговорила это простое слово с опаской, как кусочек льда, который мог растаять на языке. — Увы, теперь вы никогда не будете свободны, госпожа. Как и все мы. — леди Эриани невольно вздрогнула от мягкого, ироничного голоса, но королева перебила его, небрежно ударив по плечу:  — Перестань пугать девочку… ты будешь по мне скучать, милая, — без тени раскаяния улыбнулась она, — Да и я, наверное, буду. Вероятнее всего. Ты прелесть. Просто чудо.  Она резко поднялась на ноги, стремительно подошла к едва не отшатнувшейся от неожиданности девушке, и крепко обняла ее, окутав облаком горьковатых духов. Но тут же сменила тон, позвонив в колокольчик, висевший у двери.  — Стефан, проводите леди Эриани в ее комнаты, помогите собрать вещи и заложите экипаж покрепче. Ей предстоит дальний путь, — приказала она, едва появившийся в дверном проеме дворецкий с поклоном переступил порог. Седовласый, статный мужчина, вероятно за годы службы совершенно разучившийся как удивляться, так и спорить, лишь коротко кивнул «слушаюсь», осторожно коснувшись локтя леди Эриани. — Идёмте, госпожа… Вам пора, — негромко произнес он, незаметно подталкивая ошеломленную девушку к выходу.  Она послушно двинулась вперед, забыв сделать реверанс и попрощаться, забыв все на свете. Даже когда они добрались до ее комнаты, и дворецкий строго велел служанкам собирать вещи, она молча присела на постель, находясь в какой-то прострации и не в силах поверить в происходящее, едва замечая все вокруг. В суматохе, царившей в комнате, девушка вспомнила лишь о том, что драгоценности и платья ей не принадлежат, все, кроме того, в котором она сюда попала. Но когда она сказала об этом, служанка, та самая, что когда-то встретила ее на пороге, вдруг упала на колени, прижимая к губам ее ладонь: — Госпожа, будьте милосердны, прошу… Все они были сшиты для вас, и камни тоже выбирал маркиз, я боюсь думать, что он сделает с нами, если узнает, что наша работа вам не понравилась! — умоляюще запричитала она, со страхом глядя в глаза.  — Хорошо, хорошо… Я не стану отказываться от подарков, — она мягко отняла руку, успокаивающе погладив испуганную девушку по плечу, с удивлением разглядывая прекрасные наряды — до сих пор она была уверена, что столь изысканным вкусом обладает лишь королева, и все платья и украшения гостья получила по ее приказу…  «Боги, я никогда наверное не пойму до конца этих… Людей», — подумалось леди Эриани, слишком уставшей внутренне для того, чтобы спорить. В конце концов, Альденийская корона не обеднеет оттого, что она примет в дар за свои песни несколько платьев и драгоценных украшений. Не так уж их и много, чтобы устыдиться. Но всё равно… Трудно было поверить, что все это не сон.  Даже когда она села в экипаж, в глубине души отчаянно боясь и до конца не веря, что все это не часть очередной, еще более изощренной партии. Быть может, над ней посмеялись, и сейчас прикажут казнить? Но высокие, украшенные острыми пиками ворота дворца безропотно распахнулась перед ними, и вновь бесшумно закрылись за спиной, гвардейцы, стоящие на карауле учтиво склонили головы, провожая благородную даму, и сидящий на козлах человек щелкнул хлыстом, вспугнув птиц. До окончания года оставалось пять дней, три из которых предстояло провести в пути.  По дороге домой… Уже едва ли не забытое, но такое родное слово.  «Марк меня не простит… Не вернется. Они ведь сказали ему, что я сбежала с маркизом».  Девушка сморгнула навернувшиеся на глаза слезы. Это все неважно. Объяснения, извинения и удивительные рассказы — все потом. Самое главное — она свободна… Даже не верится.  Эпилог. Застоявшиеся кони уже ускоряли бег, когда обернувшаяся зачем-то леди Эриани посмотрела назад. Там, вдалеке, на мраморных ступенях террасы, увитой плющом и хмелем, в одиночестве, без обычной блестящей и шумной свиты стояла королева, держа на цепи высокого, ростом с гладиаторского пса грациозного ирбиса, другой рукой прижимая к груди норовящую слететь меховую накидку.  Вряд ли для огромного, снежного зверя был преградой простой ошейник. Но он и не пытался вырваться, сидел у ног, лениво щурясь на медленно восходящее солнце, искрившееся на серебристо-белой шкуре, и глядел вслед удаляющемуся экипажу, столь же пристально, как и хозяйка.  Поздней осенью по утрам еще темнело, но в туманном сумраке леди Эриани разглядела будто бы усмешку, в которую сложилось кошачья морда. Королева, не заметив этого, подняла руку, благословляя путь. По ее губам читалось не то «доброго пути» не то «не грусти». А где-то в голове леди Эриани тихий, бархатный голос вкрадчиво промурлыкал: —  …И обязательно заведите кота, госпожа. Поезжайте на охоту, уверен, на сей раз вам повезет больше. Мои младшие братья в северных горах за это время как раз успели немного подрасти. Темная ночь, скалы вокруг,  Ты мне не враг, я вам не друг Белые звери, призраки снов,  Когти стальные, холодная кровь