Sunrise in Aries

Место аварии, охваченное языками пламени. - Ретроградная амнезия. Может быть временной, вероятность полного выздоровления 60%. Его голова практически рассечена, руки прибиты к рулю, и сам Юу словно удушен в танго с ремнем безопасности. «…не помню рифы…» Но он дышит. - Из-за тупой травмы головы ему повезло. Он никогда не верил в Бога, но, черт возьми, начинает благодарить его, хрипло шепча среди пепла, сломанных инструментов и коротких вздохов Таканори на заднем сидении, который все еще находит в себе силы для ругательств. - Продолжай дышать, Юу. Он счастливчик. - Это не твоя вина, - позже тянут его в сторону Ютака и Таканори, отрывая от рассматривания аккордов Аоя. Счастливчик. - Это не твоя вина, Кою, - клялся Акира, наблюдая за исчезающей водкой и за Кою, что не сводил взгляда с Аоя. Но, по крайней мере, он дышит.

***

Сентябрь лениво ступал в свои владения, и Уруха уже не переносил покрывающего веки мороза. Холодные губы Аоя касаются трясущихся пальцев, целуя каждый, не пропуская ни одного. Часы не подлежат перемотке, как бы он ни мучил эту чертову секундную стрелку, толкая ее вперед; прошлое вернулось, поселившись в груди, и это прекрасное существо на коленях перед ним слишком безупречно, чтобы отпустить его, подобно мерцанию вчерашнего дня. Снегопад внакрой касается порозовевшей кожи, Аой проводит губами вдоль впадин костяшек пальцев, и его глаза ловят нерешительность Урухи. - Что случилось? Слова были приглушены под его ладонью, но, не смотря на это, Уруха его понимал, потому что всегда, когда Аой говорит, ты слушаешь. Случайные отрывки из жизни, странные каламбуры, признание каждого в любви-любви-любви. Но он… Тенор его голоса, всегда пронизанный тенью забавы, всегда глубокий, вызывающий стадо мурашек; теперь он чувствовал переливы и искажения, но даже эта дешевая подделка была лучше, нежели та слабость, омрачившая его разум и игравшая с его ресницами. Поэтому, когда Аой прекращает молить о прощении, когда его губы, окольцованные переливающимся пирсингом, за который он и искал искупления, оставляют душу Урухи, младший крепко хватает того за руку, чувствуя, будто своими черными ногтями пронзает каждую клеточку тела. Потому что они находятся во взятом взаймы времени, и он мог бы… - Уруха, ты ведешь себя странно. Они сидят на крыше его дома; севшее горло дерет изнутри, словно холодный ожог. Аой склоняет голову, а коричневый шарф, обмотанный вокруг его шеи, лениво сползает, потревоженный неосторожным движением; Уруха закрывает глаза, потому что солнечные блики кусают его, отражаясь от поверхности пирсинга, украшающего губы Аоя, обладатель которых озабоченно нахмурился. Тем не менее, он стискивает его руку крепче. Он желает этого, независимо от того, насколько странно будет объяснение. Аой сжал тыльную сторону ладони, попытавшись воскресить в памяти своего гитариста (но нет, Уруха прямо здесь; кто он Аою?), гибкие пальцы вписываются в пазл из мозолей в сцеплении с пальцами человека с желтовато-коричневыми волосами. Уруха помнит, что тоже имеет мозоли, которые были такими грубыми, что иногда ласки казались острыми и воспоминания о волдырях на пальцах из-за медных струн иногда опускали любой анекдот о нежной любви. Но теперь, когда ладони Аоя гладкие, истерзанные войной пальцы Урухи и наполовину искусанные ногти баюкали их, словно дорогую и драгоценную вещь. - Пожалуйста, скажи мне, что случилось. Уруха позволяет себя открыто рассматривать, а сам уставился на шарф Аоя, предпочитая вещь, а не умоляющий взгляд - он знает, что радужки будут полны грусти, нуар* вместо жженой охры, и он не думает, что, увидев это, сможет справиться – младший еще мог представить, как согревают тёплые нити. Он помнит, тыча ритм-гитариста в бок и притворно ухмыляясь, как Аой отстаивал свои навыки вязания, будучи обернутым в этот шарф, словно в защиту. Он дразнил, игриво подкалывая его, но Аой сдерживал улыбку и даже имел наглость казаться оскорбленным, когда Уруха попытался протянуть руку и схватить шоколадного цвета ткань. Теперь Уруха может только воображать колючие прикосновения к своей коже, это приятное неудобство. Не было ли то Аоем? Раньше… Большой палец Аоя гладит тыльную сторону ладони Урухи, и младший мужчина должен сдерживать себя от резкого рывка в сторону с криком: «Ты неправильный!» или от утопления с головой в этих сильных руках. Вместо этого он дрожит и мягко шепчет на выдохе: - Как ты думаешь, бабочки существуют? Старший мужчина останавливается, нерешительность скапливается у него во рту, что ослабляет хватку. - Уруха, что ты… - Просто… - Уруха сглатывает влагу в горле, ведь он уже знает. – Просто ответь мне, пожалуйста. Аой чувствует, как его ладонь немеет, пальцы слабеют, и искра от его кольца в губе медленно гаснет, будто в фокусе. - Конечно, они существуют, Уруха. Ты видишь их все время. Ладонь Аоя выпадает из его рук, шарф, казалось, теряет тепло, и Уруха чувствует, как начинает одолевать отчаяние. Потому что он знал, но, черт возьми, он должен был попытаться. Потому что его Аой улыбнулся бы, ухмыльнулся, подобно исчезновению облаков, и время бы ничего не значило. Потому что его Аой имел те же самые рубцы на каждом пальце, как и его собственные; шероховатый дефект, за который извинялся снова и снова каждый раз, когда царапал по щеке. Потому что его Аой не зависел от пирсинга в губе, не было нужды отчаянно скрывать и возмущаться. Потому что его Аой повернулся бы и сказал: «Только если ты веришь в них». Потому что его Юу всегда звал его «Кою». Он медленно отворачивается от растерянного Аоя и смотрит на кренящийся против кучевых облаков сентябрь. Мужчина молчит, его тело угасает и меркнет, а секундная стрелка часов, наконец, возобновила свой ход. Призрак не отрывается от Кою, замечает влагу в его глазах и удивляется своему неправильному ответу. Но он приходит к мысли, что останется, если хотя бы попытается искупить свою вину, подняв тему о бабочках снова. Кою скрещивает руки на груди, краденый шарф Юу щекочет его костяшки пальцев, и он хоронит то тепло в нем – затяжной аромат Bvlgari – кутает его, дрожащего, в свои объятия. Он почти может задержать улыбку Юу, но вспоминает, что единственный его поляроид находится в безделушках, в комоде для хранения рядом его воспоминаний. Его разум может подсунуть только фальшивку – его пристальный взгляд рассеянно замечает увядание фигуры сбоку - и такое прекрасное явление никогда не смогло бы представиться в одиночестве. Тишина оседает в нем, Кою устал. Сентябрь засыпает, и Аой увядает, увядает. Юу здесь нет. Он не может помочь, но тихо шепчет в небеса: «Дыши, Юу». Он не может помочь, но позволит слезам разрывать его, когда Аой мягко спросит: «Кто такой Юу?».