А это - голос в моей голове

- Проснись и пой, братишка! – красавица-Юзу отдернула штору на окне, и в комнате посветлело, хоть на улице и было беспроглядно облачно. Ичиго потянулся, почесал щетину, и сел на кровати, гадая, сон ли это, или правда он в своей старой кровати, дома. Он задумывался об этом каждое утро. - Я приготовила маффины, а на столе несколько объявлений о работе. Я нашла очень хорошие варианты, и платят неплохо. Посмотри, братик! Я побежала! - Спасибо, Юзу… - сестра уже выбегала из комнаты. Средняя школа, а уже могла бы осчастливить любого. Вот уж кто уродился в этой семье. Мир столько раз сходил с ума, что Ичиго не верил ничему вокруг. Каждое утро он трогал свои волосы, край одеяла, холодный пол голыми пятками, смотрел в зеркало в ванной. Каждое утро он не узнавал себя. Сегодня, например, он заметил длинный кровоточащий порез у себя на бедре. Он не помнил, откуда тот взялся. Ему надо было искать работу, а он тонул в попытках удержаться за край ломающегося тонким льдом мира. Ичиго не хватало константы. Все вокруг размывалось, ни одна граница не держалась долго, ни одно убеждение не оказывалось верным. Друзья становились врагами, враги – друзьями, все плыло, текло, и даже драки уже не выделялись на полотне его жизни яркими пятнами, как прежде. В голове отдавалось эхо Голоса, под раскаты которого он привык жить. Это был голос его Пустого, но Ичиго предпочитал не помнить этого. Голос смеялся, Голос командовал, Голоc изводил и мучил, но он был неотъемлемой частью Ичиго, его больной опухолью. Он держался за Голос, как за спасательный круг в круговороте безумия своей жизни. Голос не был константой, но он был всегда, сколько Ичиго себя помнил (а помнил он немногое). Голос был другом и врагом, который не исчезал и не менялся. Голос был тенью его существования, а значит, доказательством того, что он и вправду существовал. Голос не звучал уже пять недель и три дня. * Он поднял тяжелые веки, и не мог вспомнить, то ли он спал, то ли просто слишком длинно моргнул. Вокруг поднимались огромные окна широкого коридора, залитого осенним солнцем. Взрывами звенел смех, шуршали сплетни, цокали каблуки. Точно, они доставляли пиццу веселым девушкам-преподавателям. - Ты идешь, Куросаки? – скользящий взгляд приятеля метнулся за короткими юбками проходящих мимо студенток. - Ага, сейчас. Хозяйка разозлится, если снова опоздаем. Ичиго не хотел запоминать ни имя приятеля, ни лицо сердитой хозяйки пиццерии, где они работали. Все равно скоро оба они исчезнут из его жизни, их унесет вихрь, кидающий Ичиго в новое измерение с новыми законами вероятности и гравитации. С каждым днем ценность жизни уменьшалась. Очень хотелось спать. Бессонница – ужасная штука, особенно, когда в голове такая гулкая пустота, что находиться в сознании невыносимо. Первое время без Голоса все было ново, и Ичиго с любопытством давал шанс каждому новому дню. Но смерть и безнадежность давили, а реальность растворялась в иллюзорной крови пустых. Ичиго даже подставлялся под удары – нет, боль приходила, но не оживляла. Ичиго думал, что он, наверно, никогда не рождался. Разве может такое дикое существо с сумасшедшей смесью миров внутри родиться в общепринятом понятии этого слова? Он появился – по чьей-то воле, конечно, – и уйдет так же. Он не умрет, он мертв, он не жил и не сможет жить. * Новая знакомая, милая кудрявая Юко, неожиданно предложила ему сходить к психиатру. Ичиго даже подумал, а не стоит ли так и поступить, но сразу рассмеялся этой мысли. Его можно отправить в психушку за любую из его разрушенных констант. Юко странно глядела на него, но не отходила ни на шаг. Он находил вещи, за которые можно было удержаться, но они неизменно исчезали. В твердой стене открывалась Гарганта, стирая очередную хрупкую границу, земля под ногами шла трещинами, дома в диком мире внутри его головы вертелись и крошились, шло трещинами синее небо, исчезали в тумане лица близких людей. Юко сожрала какая-то тварь, пролезшая в новую дыру в небе. Он даже не злился на себя – может, ни Юко, ни твари никогда не было. Может, этого мира не было. Голоса в его голове не звучало уже восемнадцать недель и девять дней. * – Куросаки-сан, что это вы вчера устроили на старом складе? – всегда серьезная коллега Ямада недовольно смотрела на него из-за стекол очков. – Иногда, говорят, совсем голову теряете. Побили бедных ребят, Такогава-сан в кому впал даже. Конечно, они этого заслужили, но так жестоко… Ичиго повел плечом, скидывая паутину дрёмы. – Радуйтесь, что вас никто не выдаст, а то в тюрьму так легко попасть, Куросаки-сан. Ямада, которой, кажется, на самом деле было совершенно все равно, закончила свою нотацию, отвернулась и уткнулась в отчеты. Ичиго тупо смотрел на ее идеально уложенную прическу – волосок к волоску. Он не помнил, чтобы избивал кого-то на старом складе. Наверно, это было в другом мире. Голос бы сказал, что это отговорки шизофреника. Ичиго бы согласился. * – Король и конь могут жить по отдельности, но они не будут собой. Что за король будет идти на поле боя пешком, и что за конь предпочтет славе пустое пожирание травы на заброшенном лугу? – Ты слишком очеловечиваешь коня. На самом деле, все, что ему действительно хочется, - это пастись всю жизнь на лугу. А король, может, тоже не рвется на поле боя… Не все так амбициозны, как ты думаешь. – А разве мы с тобой не амбициозны? Нет резона в гипотетике, мой Король. – А может, я конь. А может, я хочу жевать свою траву и не знать ничего о тяжелой заднице короля. – Ты Король. Короля можно лишить силы и власти, но у него останется гордость, злость, боль и слезы… Ты чувствуешь это, мой Король. А мне плевать… Плевать на все, кроме тебя. Кони привязываются к людям, и им трудно вернуться к диким лугам после родного стойла. – А разве ты не хочешь свободы? – Я конь, а не волк. * Ичиго открыл глаза. Ему казалось, что сегодня он узнает очертания комнаты, хоть это и не его старая детская. Он вспомнил отрывки разговора с Голосом. Он уже потерял счет дням, но во сне Голос еще с ним. Он знал, что Голос принадлежит кому-то. Может быть, сегодня он даже немного хотел вспомнить. Поток непривычно свежих мыслей прервала зашевелившаяся рядом с ним молодая женщина. Они живут вместе, напомнил себе Ичиго. – Дорогой, ты уже проснулся? Так ра-ано… – Сама не спишь ведь, – Ичиго повернулся, посмотрел в ее ореховые глаза и поцеловал в щеку. – Мне на работу скоро пора. Сегодня уедем на юг по побережью, я там заночую. Жди завтра, - он бодро вскочил – пол холодный, как и должно быть, - и начал одеваться. Недовольный стон раздался с кровати, но, похоже, она слишком хотела спать, чтобы спорить. Ичиго улыбнулся. Странно жить, подбирая осколки воспоминаний о вчерашнем дне, но сегодня он был уверен, что все чуточку наладится. И когда-нибудь он позволит себе вспомнить. * Южное побережье встретило теплым ветром и мягким песком. Он лежал в объятьях незнакомца, а чужие пальцы зарывались в его волосы вместе с прозрачными песчинками. У незнакомца был голос из его головы. Голос, которого он боялся и который мечтал услышать уже давно-давно. Он не помнил, как давно. Он не помнил, кто он. Он просто слушал. Голос говорил без остановки – тоже соскучился, наверно. Он говорил о море и о городе, о битвах и о мечах, о пустыне и о подземельях. Ичиго растворялся в потоке слов, и он был готов отпустить все, что он знал о жизни, все обрывки воспоминаний о тысяче миров, в которых он жил каждый день, - лишь бы слушать его вечно. Ичиго видел, как небо шло трещинами, и Голос становился все отдаленней, а руки переставали быть осязаемыми. Ичиго смеялся. Сейчас он попадет в еще один мир, и там будет новый шанс услышать Голос. * - Ичиго, я не могу так! Это не жизнь, это кошмар! Знаешь, что? Я ухожу, ухожу сейчас же, и будь ты проклят, идиот! В чемодан летели ворохи цветной ткани, капали слезы на обложки альбомов, щелкали пряжки и грохотала дверь. Ичиго был в оцепенении, он только что очнулся от забытья и успел увидеть свежий ожог на дрожащей руке, сующей ему ключи. Провалы слишком часты, и, если попытаться собрать мозаику, то прояснится кое-что. Кое-что, о чем он точно не хотел знать. О том, например, что кто-то – совершенно гипотетический кто-то – хочет достучаться до него, спрятавшегося за гранью своего разума. Ичиго убегал уже и от изменчивой реальности, закрываясь в голове, проваливаясь в темный сон без видений. Он устал считать миры. Он устал считать дни. Он не помнил, когда все началось, он не знал, когда все закончится. Он просто хотел услышать Голос еще раз. Теперь он знал, что это – его константа. Ичиго начал подбирать разбросанные вещи. Она, скорее всего, уже не вернется. Надо будет собрать все и отнести к ней, под дверь хоть поставить. Он что-то сделал, этот ожог… Не он. Его Пустой. Ичиго вздохнул и дал мысли раствориться. Он ничего не помнит. Он ничего не знает. Он просто хочет услышать Голос. Просто услышать… Просто услышать… Мантра сработала. Это искусственное сумасшествие, внезапно понял Ичиго, перед тем, как провалиться в новый мир. * Веселый лохматый мужчина с огромным рюкзаком, столкнувшийся с ним на улице, тряс Ичиго за плечи, пробуждая. - Ты помнишь меня? Эй, ну Ичиго, не будь свиньей. В одной песочнице выросли! Твою рыжую морду я никогда бы не забыл! Это диссонанс. Миры почему-то столкнулись, хотя уж тот из них, где было детство и песочница, должен быть погребен под миллионами других так плотно, что не было бы ни малейшего шанса вырваться. Тот мир, где умерла мама. Тот мир, которого тоже никогда не было. - Помню, помню, - Ичиго улыбнулся косой полуулыбкой славного парня, хотя он видел этого мужика впервые. Однако… Шевелились в голове какие-то странные ассоциации. – Ты еще стащил мои кроссовки, верно? – Ичиго отчетливо вспомнил этот момент. Ичиго странно себя почувствовал. – Точно! Чего так нахмурился, до сих пор злишься, что ли? – мужик захохотал, - Э-эх, Куросаки, ну что, пойдем, выпьем? - Пойдем, старина. Куда тебя жизнью занесло-то? Это Хаяши, Дзё Хаяши, стукнуло в голове. Жизнь далеко заносила Хаяши, как выяснилось. Он залезал на высокие горы, он летал, как птица, со своим парашютом, он нырял в глубины океана, он знал тысячи людей, и у него не было врагов. Хаяши исследовал жизнь, невидимую простым глазом, и лечил людей. При всем при этом Хаяши был совершенно обычным человеком. Черт возьми, подумал Ичиго. И совершенно искренне признался, что он к тридцати годам добился только поломанной психики да растянутых мышц. А потом Хаяши поразил его. - Ох, Куросаки, ну ты ж неглупый парень, а видишь в каждом вине осадок. У меня-то, знаешь, тоже, может, с головой не все в порядке, да и руки-ноги побаливают, бывает, но такая уж жизнь! После тренировки всегда болят мышцы, но ты же понимаешь, ради чего это. Ума ты точно не нажил, а вот в остальном, ставлю сотню, ты меня обошел. – И Хаяши захохотал на всю дешевую, но уютную старую пивную, которую он незнамо как отыскал в районе, где даже забегаловки были претенциозными. Отсмеявшись, Хаяши похлопал его по плечу и заметил: - Как минимум, тебе есть, из чего выкарабкиваться, а это уже – цель. Видел я недавно твой портрет на доске разыскиваемых преступников. Действуй, Куросаки. Он подхватил рюкзак и, махнув ему на прощанье широкой ладонью от выхода, неспешно пошел дальше по улице. Полусонное наваждение неожиданно спало, как будто открылось заляпанное и мутное окно в новый и светлый день. Ичиго огляделся; мир не исчезал. Он медленно расплатился, встал и снова огляделся. Не зря же он здесь… Ожидания подтвердились: в самом темном углу сидел, закутавшись в плащ, кто-то, с бледной кожей и белыми волосами, и смотрел прямо на него светящимися рыжим на черных белках глазами. Его Пустой. Незнакомец. Его Голос. Ичиго обреченно выдохнул. Гнать воспоминания не имело больше смысла. И тут бы миру снова исчезнуть, но Ичиго знал, что не будет больше этого. Не будет конца на самом интересном месте, он не сможет провалиться сквозь пол и стены. Он застрял здесь, а может, просто, наконец, проснулся. - Ну что, Король, вот мы и встретились по-настоящему, - Пустой растягивает свою широченную черную ухмылку и шагает навстречу Ичиго. – Как же, встретились. Как будто это не ты все время был в моем теле, - теперь Ичиго легко складывает мозаику. Как просто все оказывается, когда не нужно держаться за тонкий лед, а можно спокойно уходить под воду, так глубоко, как хочешь. – Ты же сам мне разрешил, помнишь: Король не хочет идти на битву. – Пустой стоит перед ним, искаженное отражение, но при этом – совершенно другой, полноценный. Не часть Ичиго. Не опухоль. – Ты хотел слышать только голос, Король. Ты не хотел воевать, ты хотел стать лошадью и забыть обо всем. – Белые губы изгибаются в насмешливом сочувствии. – Разве я мог противиться твоему желанию? – Я попробовал, и мне не понравилось. Пустой приподнимает брови. – Голоса мало, – тихо говорит Ичиго. Они стоят совсем рядом. В пивной вокруг никого нет, бармен исчезает, даже пылинки, высвечиваемые солнечными лучами из окна, застывают. Ичиго делает этот шаг, как и должен. Он понял это – Пустой не страшен. Он может пугать, он может сбивать с пути, он может доводить до безумия, но последнее слово – не за ним, а за Ичиго. И сейчас – время этого слова. Он касается губ Пустого своими, и смотрит в яркое пламя нечеловеческих глаз. Ему ли, Ичиго, бояться нелюдей? Ему ли убегать от себя? Пустой ошарашено застывает, но через секунду отвечает на поцелуй. Пылинки в лучах солнца начинают кружиться снова, с улицы слышится шум голосов, грохочет чем-то бармен за перегородкой. Они отрываются друг от друга и смотрят, смотрят. Они больше не одно целое, и это – новая константа Ичиго. Ему ли прятаться и искать, за что удержаться, в рушащемся мире? Ведь он давно знает, что делать. Если мир падает, то нужно просто посмотреть на него под другим углом.