Пустотелые

– Доброе утро, – Браз похлопывает Конрада по плечу, точно стряхивая с него остатки сна. Хуже всего – то, что тот почти не разговаривает. Раньше Конрад болтал без умолку, с утра до ночи, что бы ни происходило, и иногда это раздражало Браза просто до чертиков, но теперь он скучает по тем временам, когда готов был придушить Конрада, только бы тот замолчал, хотя бы в постели. Но теперь у Конрада осталось только одно слово, которым он выражает все, что способен выразить: – Да. Некоторые «да», такие, как это, понять легко, некоторые – трудно, слишком трудно. – Помочь тебе одеться? – Да, – Конрад качает головой, и Браз кивает. Это «да» означает «нет». На этот раз все тоже просто. Конрад в состоянии самостоятельно одеться, принять душ, заправить постель – это занимает у него больше времени, чем у дееспособного человека, но Браз уверен, что лучше позволять ему все это, как если бы у Конрада все еще было чувство собственного достоинства, как если бы чрезмерные проявления заботы могли его оскорбить. Браз старается быть хорошим опекуном – он ведь столько всего сделал, чтобы Конрад попал именно в его руки. Браз целует его в лоб и выходит из комнаты; ему нужно заняться завтраком. * * * Из библиотеки воспоминаний доктора Эдварда Бразелтона: Ему двенадцать и у него есть щенок, симпатичный маленький ретривер, его зовут Спарки, и Браз – Браза еще все зовут Эдди – его обожает, но вчера мама серьезно говорила с Эдди, она сказала, что будет лучше отдать Спарки кузену Майки, потому, что Майки сильно болеет, и ему очень понравился Спарки, когда он приезжал в гости, а Эдди они с папой потом купят другого щенка, тоже ретривера, но Эдди это совсем не нравится, он любит Спарки, и не хочет, чтобы тот принадлежал кому-то другому, и не важно, насколько сильно болен Майки – лучше уж пусть Спарки совсем не будет, чем будет у кого-то еще, Эдди повторяет эту мысль про себя снова и снова, пока она не становится гладкой, как галька; тогда он отводит Спарки во двор, к мусорным бакам, где никто не видит, и обнимает его крепко-крепко, изо всех сил, а потом сжимает его шею обеими руками, тоже изо всех сил, Спарки дергается, но не может вырваться, он слишком маленький и слабый, он давится своим последним вдохом, дрожит всем телом, потом замирает, и тогда Эдди относит его к дороге, оставляя у обочины, чтобы все выглядело так, будто Спарки сбила машина, а потом, уже вечером – после того, как мама с папой пообещали купить другого щенка для Эдди – он уходит в свою комнату, не доев ужин, и бьет кулаками стену, до тех пор, пока не видит проступившую на костяшках кровь, ему очень жалко Спарки, Эдди знает, что поступил плохо, ему жаль, что он не может вернуться в прошлое, как в фантастических комиксах, и сделать все по-другому. * * * Теперь Конрада можно называть как угодно, он не будет возмущаться или спорить, но Браз прекрасно помнит, в какое бешенство тот приходил раньше, стоило кому-нибудь обратиться к нему как к «Конни» – пару раз тот едва не лез в драку, а Браз его останавливал, не позволял натворить глупостей. В колледже их называли «доктор Франкенштейн и Игор», потому, что Конрад говорил с ужасным акцентом и странно одевался, как-то слишком старомодно, а Браз, молчаливый, замкнутый, считался туповатым – еще бы, до сих пор найдется немало желающих выгнать из науки всех «черномазых» и отправить их в НБА – многие думали, что он держался на плаву только потому, что Конрад ему помогал – хотя дураком Браз никогда не был, просто ему никогда не нравилось тратить время на бесполезные вещи. Их обоих никто не любил – черный, пытавшийся войти в большую белую науку, и иностранец, смешно коверкающий слова. Пожалуй, именно поэтому они и сблизились, стали друзьями, если только это – подходящее слово. Браз не помнит, когда они впервые поцеловались, или когда переспали, все получилось как-то машинально, естественно, и тогда Браз надеялся, что так все и останется, уж если не навсегда, то хотя бы надолго. Не важно, как все началось, важно – как все заканчивается. Браз заваривает Конраду чай – дешевый, не слишком крепкий, раньше тот не стал бы такой пить – а потом кладет на тарелку тосты и чуть пригоревшую яичницу. За тем, как Конрад ест, следить нужно очень внимательно: временами он съедает слишком мало, может остаться голодным на весь день, в его возрасте это неполезно, иногда – съедает за один раз слишком много, тогда его тошнит, к тому же он часто давится, а временами что-то опрокидывает. Это обычно для человека, перенесшего повреждения лобовой доли мозга. Браз никак не может приучить себя называть случившееся с Конрадом «лоботомией» – неприятное, архаичное, пугающее слово. «Травма» – гораздо лучше. Обтекаемое выражение, ничего не значащее, почти легкое. Раньше Бразу никогда ни о ком не приходилось заботиться, разве что о щенке, которого ему родители подарили на двенадцатилетние – это было целую вечность назад, к тому же недолго, но Браз быстро научился самому необходимому. К счастью, память тела Конрада не подводит, и он пострадал не так уж и сильно, не стал овощем. Браз никогда не признается себе в этом, но если бы все закончилось хуже, он не стал бы выпрашивать опекунство, он бросил бы Конрада, и тот прожил бы остаток дней в каком-нибудь сумасшедшем доме, помещенный туда под фальшивым именем, никому не нужный. Хорошо, что все вышло иначе. Хорошо, что у Браза хватает сил тащить Конрада на себе таким, каким тот стал. Когда Конрад садится за стол, медлительный, точно неуверенный в каждом своем движении, и Браз придвигает к нему тарелку с завтраком. – Я не забыл тебя побрить, не думай, – Браз улыбается, легко проводя пальцами по его подбородку – и Конрад едва заметно вздрагивает от прикосновения. – Скоро уже Большой Джо приедет, чтобы тебя постричь – заодно и бритвой поработает. У него хорошо получается. На эти слова Конрад ничего не отвечает, только молча берет с тарелки тост, складывает его пополам, прежде, чем положить в рот. * * * Из библиотеки воспоминаний доктора Эдварда Бразелтона: Неделю назад Бразу исполнилось семнадцать, две недели назад Питер Уилкинз бросил его, сказал, что все было ошибкой и он собирается жениться на Хизер Уокен, и, поэтому, сегодня Браз караулит Питера в проулке у бара, с опасной бритвой в руках – когда Питер подходит к мусорному контейнеру, чтобы расстегнуть ширинку и помочиться, Браз бьет его по голове, а потом наваливается сзади, и проводит бритвой по коже, не надавливая слишком сильно, чтобы кровотечение не убило Питера, Браз кромсает его лицо, торопливо, беспокойно озираясь – только бы их не увидели, тогда все будет хорошо, ведь Питер не решится рассказать о том, как его порезал бывший любовник, ему слишком важно, что о нем думают другие, важно, что думает его семья, а Браз может рассказать о Питере такое, от чего у мамаши Уилкинз случится сердечный приступ, но Питер – трус, и Браз тоже трус, иначе он убил бы Питера, не остановился бы на полпути; убрав бритву, Браз вытаскивает бумажник Питера, стаскивает с руки часы и уходит прочь – бежать нельзя, это будет слишком подозрительно, он идет без спешки, а внутри у него как будто щелкает какой-то механизм, и, у самого дома, Браз останавливается, снова вытаскивает бритву, чтобы провести лезвием по подушечке большого пальца – боль за боль, он должен показать самому себе, что изуродовал Питера ради любви, а не из зависти или ревности. * * * Большой Джо – парикмахер, к которому раньше Браз иногда ездил, скорее чтобы поболтать, чем чтобы подстричься, а сейчас он вызывает Джо к себе, точнее – к Конраду, и это стоит любых доплат: вывозить Конрада опасно, кто-нибудь может его узнать, пойдут какие-нибудь слухи. Военным вряд ли понравится, что работавший на них ученый, официально признанный погибшим, появился в Юте. Но Джо попусту болтать не станет, к тому же едва ли узнает Конрада – он необразован, не слишком умен, не слишком наблюдателен, но зато хорошо знает свое дело, а большего Бразу и не нужно. Ему нравится смотреть, как Джо обрезает отросшие волосы Конрада, осторожно, почти нежно, а тот сидит неподвижно, равнодушно глядя перед собой. Почему-то когда рядом Джо, это равнодушие не кажется болезненным или неправильным. – Браз, – Большой Джо усмехается в усы, – он твой, как бы это, приятель, да? Браз замирает, пытаясь подобрать слова получше. Он понимал, что рано или поздно Джо об этом спросит, но так и не подготовил подходящего ответа, у него никогда толком не получалось рассказывать о себе правду; Джо его друг – насколько у него вообще могут быть друзья – и чертовски не хотелось бы что-нибудь испортить, ведь если тот какой-нибудь консервативный христианин, то может отказаться приходить, а тогда Браз останется с Конрадом наедине. – Знаешь, нетрудно было догадаться, – Джо щелкает ножницами у виска Конрада и тот вздрагивает, как будто вспоминает прикосновение острия длинного зонда. – То есть ты его очень любишь, а на родственников вы не похожи. – Ты прав, – кивает Браз и кладет руку Конраду на плечо, надеясь, что тот успокоится, хотя на самом деле даже не знает, нервничает тот или нет, способен ли он еще нервничать. – Вы с ним давно вместе? – Джо улыбается. Он не может без болтовни, и это чертовски кстати, Браз до смерти устал от молчания. – Мы расставались на несколько лет, – он пожимает плечами, – недавно опять встретились, начали все по новой, вроде как, а потом с ним случилось вот это. – Понятно, – добродушно кивает Джо. – А почему ты не ходил с ним вместе в мое заведение? – Конрад не слишком доверял дешевым парикмахерским, – Браз почти уверен, что это – правда, он не хочет лгать, не о Конраде. – Знаешь, некоторые больше верят тем, кто просит больше денег. Джо усмехается, делает вид, что все понимает – наверняка ему попадались подобные люди, особенно среди белых – и больше ни о чем не спрашивает. Тишина становится почти невыносимо неловкой, щелканье ножниц портит все еще больше, Бразу хочется зажать уши, но вместо этого он только сильнее стискивает плечо Конрада, тот вздрагивает от этого и Браз отодвигается. – Ты – святой человек, Браз. Я знал одного парня, который так заботился о своей жене, и он тоже был святым, – Джо проводит расческой по волосам Конрада, и, отступив на шаг, смотрит на него, чуть склонив голову набок, как художник, завершающий картину. – Спасибо, – машинально отвечает Браз. Джо снова улыбается ему в ответ, берется за ножницы и больше не заговаривает, а Браз так и не решается нарушить тишину. * * * Из библиотеки воспоминаний доктора Эдварда Бразелтона: Они сидят рядом, на узкой и жесткой койке, Конрад курит, что-то бормочет себе под нос, разрисовывая карандашом поля старых распечаток, а Браз заглядывает в его бумаги молча, хотя им нужно поговорить, у них вышла чертовски некрасивая размолвка, из-за того, что Конраду трудно усидеть на месте, трудно оставаться с кем-то одним, не только когда дело касается исследований, поэтому он пошел на свидание с тем лаборантом, имени которого Браз не знает – и Конрад не собирается просить прощения, едва ли он чувствует себя виноватым; Браз знает, что может упустить его сейчас, потерять навсегда, этого он не хочет, он должен показать Конраду свою любовь – и показывает, вдруг понимает, как именно это сделать, резко подавшись вперед, он вырывает тлеющую сигарету из пальцев Конрада, расстегивает ворот рубашки, а потом гасит сигарету об собственную ключицу: «Смотри, как я люблю тебя, Конрад, я готов ради тебя на что угодно, – тихо произносит он, вжимая сигарету в кожу, почему-то в этот момент он не чувствует боли, только запах, отвратительный запах горящей кожи, – никто и никогда тебя больше не будет так любить», но Конраду это не нравится, резко развернувшись, он вырывает сигарету у Браза из рук, а потом – уходит, уходит молча и это – хуже всего. * * * У Конрада есть свой кабинет – рядом с общей спальней, не слишком большой, и куда более скромный, чем те, где он привык работать за последние годы, но Конрад не жалуется. Обычно он уходит к себе сразу же после завтрака, и сидит в комнате до обеда. Иногда Браз оставляет его в полном одиночестве, но чаще – приходит, сначала становится у самого порога, осторожно прикрыв дверь, потом подступает ближе, постепенно, шаг за шагом, как к зверю или птице, которую легко спугнуть. В конце концов, он всегда оказывается прямо у Конрада за спиной, кладет руки на спинку стула и заглядывает через плечо. Конрад сидит, склонившись над бумагами, совсем такой же, как раньше, он точно что-то читает, что-то пишет – покрывает бумажные листы невнятными символами, смутно похожими на буквы. Иногда он проводит за этим занятием часы напролет, а Браз стоит рядом и молча наблюдает, точно пытаясь расшифровать записи, временами ему удается заметить среди бессмысленных рисунков подобия слов или математических формул, но потом они теряются среди каракулей. Конрад исчез не полностью, Браз знает, что тот еще есть, где-то внутри, он все помнит, все осознает. Или Браз просто сам себе лжет. У него это всегда хорошо получалось. * * * Из библиотеки воспоминаний доктора Эдварда Бразелтона: Они плохо расстаются: сначала Конрад начинает избегать Браза, больше не приходит ночевать, выворачивается из объятий, не дает себя поцеловать, говорит, что все кончено, и Браз должен это понять, а потом, когда тот отказывается понимать – натравливает на него того лаборанта, с которым переспал, здоровенного рыжего ирландца, который мог бы положить Браза на лопатки с одного удара – но он не тратит времени на побои или хотя бы угрозы, только равнодушным тоном произносит, отчетливо выговаривая каждое слово: «Конрад говорит, что вы должны уйти, он дает на это неделю»; Браз не знает, что ему ответить, он хочет говорить с самим Конрадом, а не с этим выродком, но выбора у него нет, а выродок добавляет, что будет следовать за Бразом повсюду, чтобы тот даже не думал уничтожить свой лабораторный журнал, и тогда Браз чувствует злость, настоящую ярость, он стискивает кулаки, но так и не решается ничего сделать, не находит, что сказать. * * * Раз в неделю приезжает Анна-Мария, немолодая служанка, убирающаяся в доме, иногда Браз приплачивает ей, чтобы она привезла еду – полуфабрикаты, консервы, Браз не слишком хорошо готовит. Анна-Мария почти не разговаривает, но на всякий случай, Браз прячет от нее Конрада, запирает его в кабинете или в спальне, тот сидит совсем тихо, вряд ли Анна-Мария догадывается, что в доме кто-то есть. * * * Из библиотеки воспоминаний доктора Эдварда Бразелтона: Работа над «Вергилием» идет во всю, лаборатория полна людей, имена которых Браз не может даже запомнить, но он не обращает на них внимания, даже не пытается различать поляков и русских, китайцев и корейцев, одни приходят, другие уходят, у всех слишком много вопросов, не на все из которых есть ответы, они спрашивают все равно, любой может постучаться в комнату Браза когда угодно, тот уже привык, но сегодня к нему приходит не один из незнакомцев, а Конрад, он улыбается Бразу, точно как в прежние времена, он выглядит чертовски сексуальным, пусть даже и постарел сильнее, чем Браз думал, глядя на его фотографии, отобранные для книжных обложек, Конрад походит к нему ближе, берет Браза за руку и только тогда тот понимает, что стоял неподвижно все это время, замер, как будто оцепенел, а Конрад стискивает пальцами его запястье изо всех сил и говорит: «Земля может погибнуть уже через пару месяцев, – его улыбка на секунду становится какой-то пустой, напряженной, но всего на секунду, – и я пришел к тебе, чтобы попросить, по старой памяти: трахни меня, Браз, трахни как раньше», и Браз улыбается в ответ, вдруг думая, что здорово было бы остаться в этом моменте на всю оставшуюся жизнь, вот так вот, рядом с Конрадом, который хочет, а, может, даже любит его как раньше. * * * Конраду необходимы ежедневные физические нагрузки, для здоровья, поэтому Браз купил, в придачу к своей старой беговой дорожке, еще и гребной тренажер, на котором заставляет Конрада заниматься каждый день, примерно по четверти часа – перетруждаться вредно, но сидеть без движения ему тоже не стоит. Он был в плохой форме, когда Браз только привез его к себе – быстро покрывался испариной, дыхание сбивалось почти сразу же – но сейчас Конрад справляется с нагрузкой легко. Браз даже подумывает увеличить нагрузку, не слишком сильно, разумеется, немного, только чтобы Конраду не было скучно. Браз старается думать о нем так, как будто он еще способен скучать. После тренировки Браз отводит Конрада в душ, помогает раздеться и включает воду. Ему нравится наблюдать. Иногда он подходит вплотную, мылит Конраду спину или легко массирует плечи. Рубашка Браза намокает, но он даже не замечает этого, только прижимается к Конраду всем телом, перебирая волосы на его груди; Браз опускает веки, чтобы не видеть, как Конрад запрокидывает голову и водяные струи затекают в его приоткрытый рот. Потом Браз выходит из душа и отправляется наверх, чтобы переодеться в сухое. Ему еще нужно приготовить ужин. Иногда вечерами, перед ужином или сразу после него, Браз читает Конраду вслух, хотя не уверен, что Конрад понимает хотя бы половину слов, ему остается только надеяться, что научно-популярыне книги, вроде «Краткой истории времени», достаточно просты даже для человека, лишившегося части мозга. * * * Из библиотеки воспоминаний доктора Эдварда Бразелтона: Конрад говорит, что его отправят в Гуантанамо или куда-нибудь еще похуже, за все то, что они сделали со своим проектом «ДЕСТИНИ», Конрад говорит и говорит, захлебываясь словами, а Бразу хочется не то еще раз ударить его, не то обнять, как раньше, провести пальцами по щеке, по шее, сказать что-нибудь успокаивающее, но ничего подходящего не приходит в голову, он просто бормочет себе под нос какие-то самые банальные «все будет хорошо», но Конрад ему не верит, Конрад достаточно умен, чтобы не верить, он замирает, а потом резко отворачивается, сухо бросает что-то вроде «мне остается только сделать себе лоботомию, невменяемого они за решеткой закрывать не станут»; и именно в этот момент внутри у Браза точно что-то вспыхивает, он понимает, что должен сделать – он спасет Конрада, как когда-то спас своего щенка. * * * Версия, которая стала бы официальной, если бы операцию, проведенной терренавтами с «Вергилия» придали гласности: доктор Конрад Зимски пострадал при подъеме аппарата с глубины. Версия, которую посчитали правдой, чтобы не раскапывать это дело глубже: небезосновательно опасаясь последствий своего участия в проекте «ДЕСТИНИ», доктор Конрад Зимски – вероятно, не решившись на самоубийство – сделал себе лоботомию, находясь на борту «Вергилия», и перешел в состояние невменяемости, почему и не может быть осужден за преступную халатность, едва не закончившуюся гибелью всей планеты. Вторая версия кажется куда более надуманной, чем первая, но все же она оказалась достаточно правдоподобной для тех, кто разбирал последствия спуска «Вергилия» и решал, что делать дальше с его экипажем. Известны случаи полной или почти полной реабилитации после лоботомии, но почти все это происходило с детьми или молодыми людьми, к тому же лоботомия, пережитая Конрадом, была слишком грубой, и проведена в стрессовой ситуации. Если после всего случившегося внутри этого Конрада еще остался настоящий, то он все равно никогда не сможет выйти наружу, он заперт, он пойман в ловушку, он не вылечится уже никогда. Браз предпочитает не копаться в прошлом, а когда не может отогнать тяжелые, мрачные, грязные воспоминания, он старается поставить между ними и настоящим ширму из сухих фактов. * * * Из библиотеки воспоминаний доктора Эдварда Бразелтона: Впереди еще полтора часа спуска сквозь однородное внешнее ядро, этого времени Бразу хватит, все складывается удачно: у Конрада осталась ссадина от удара, и новый удар может заменить наркоз, к тому же на борту достаточно подходящих инструментов – Браз выбирает заостренный почвенный зонд – Бразу остается только отвести Конрада в один из дальних отсеков, оглушить его и провести операцию; Браз заходит сзади чуть подается вперед, прижимаясь к Конраду плотнее, чтобы тот не двинулся с места в неподходящий момент, а потом надавливает на глазное яблоко, смещая его в сторону, чтобы протолкнуть внутрь тонкий зонд – Браз знает, как делают лоботомию, он в юности интересовался медициной, хотя не думал, что ему понадобятся эти знания, но теперь он уже не отступит, Браз водит зондом туда-сюда, кровь, вытекающая из уголка глаза Конрада обжигает Бразу пальцы и тот отбрасывает зонд, как если бы сталь вдруг раскалилась докрасна, Браз жалеет о том, что сделал сразу же – как и всегда, он понимает: такое нельзя исправить, эту вину нельзя загладить, он только что совершил убийство, пусть даже физически Конрад останется живым, но он исчезнет, перестанет существовать, что-то менять уже поздно, и ему остается только пойти до конца и оставить включенный диктофон там, где фоновое излучение от внутренней магнитной оболочки шлюза сотрет все записи, оставив пустоту там, где оказалась бы прощальная записка, если бы Конрад действительно решился сделать себе лоботомию. * * * Они спят вместе. Сидящий на краю двуспальной кровати Конрад кажется крошечным, как будто от него прежнего ничего не осталось, он похож на мумифицировавшийся в песках труп – хотя со времен спуска «Вергилия» он ничуть не похудел, его тело выглядит нормальным, здоровым, немного мышц, немного жира, кости не выпирают, но легко прощупываются. Дело в другом: в Конраде больше не осталось самого Конрада, у Браза есть только высохшая оболочка. Иногда он старается убедить себя в том, что все им сделанное, стоит вот этого. Он садится рядом с Конрадом, гладит его по щеке, склоняется ближе, закрывает глаза, чтобы ничего не видеть – тогда легче не думать и не вспомнить. Конрад не двигается с места, ничего не говорит, и Браз почти готов уйти спать на диване – иногда он так делает, в особенно плохие дни, но сегодня ведь вовсе не плохой день – но потом он напоминает себе, что перед ним все же Конрад. Настоящий настолько, насколько это возможно, его собственный, Конрад, который уже ни к кому не уйдет, никогда не будет спорить, ничего не украдет, не испортит. И еще – что слишком уж на многое пришлось пойти, чтобы получить его, хотя бы таким. Он обнимает Конрада за плечи, смотрит ему в глаза, а потом – осторожно толкает в грудь и тот падает на спину. Склонившись ближе, Браз снова целует его, а потом спрашивает, потому, что не может не спросить: – Ты хочешь меня? – Да, – отвечает Конрад, потому, что это – единственное слово, оставшееся в его голове. Браз не знает, что означает это «да», и не может понять, это злит его, на секунду ему снова хочется оттолкнуть Конрада, немедленно встать, уйти в другую комнату, больше никогда не ложиться в эту постель, но желание гаснет так же быстро, как появилось. Конрад принадлежит ему. Браз наваливается на него сверху, снова обхватывает руками за плечи, держит так крепко как только может, точно боится, что Конрад попытается вырваться – хотя тот ни разу не делал ничего подобного, всегда был покорным, совсем не как раньше. Он не двигается с места, ни когда Браз заводит руку ему между ног, ни когда тот откидывается назад, приподнимается, чтобы взять смазку. Все, что делает Браз – ритуалы, обычаи, нечто большее, чем просто привычки, он почти верит, что день изо дня повторяя одно и тоже, он сможет сдержать нечто ужасное, постепенно подступающее все ближе. Когда-то давно Браз слышал, что это – первый признак сумасшествия. Он смазывает член вазелином – слишком торопливо и чересчур обильно; вазелин стекает по пальцам вниз, Браз пачкает им простынь, щекотные капли ползут вниз, по запястью и дальше, до самого локтя, но на это он уже не обращает внимания. Браз снова склоняется к Конраду и целует его, еще раз, заводя руку между ног. Они часто занимаются сексом, смазка почти не нужна, тем более, что раньше Конрад любил, когда с ним обходились пожестче, но теперь Браз боится причинить ему боль, как если бы это могло что-то испортить в их отношениях, сделать все хуже. Сосредоточившись на таких вещах, Бразу легче отвлечься от главного, от того, что это все не стоит называть словом «секс». Какое-то время он пытался себя успокоить мыслями о том, что Конрад использовал его, и теперь получает по заслугам, но потом Браз понял: это – ложный путь, какой бы подлой ни была кража его исследований, изнасилование – гораздо хуже. Теперь он старается убедить себя в том, что Конрад хочет всего этого – не только спать с Бразом, но и жить с ним под одной крышей, вместе завтракать, вместе работать. Ведь они действительно могли снова сойтись, стать друзьями, уж если не любовниками. Браз закрывает глаза, подаваясь вперед, вслушивается в сбивчивое дыхание Конрада и старается ничего себе не представлять, ни о чем не думать, просто двигается вперед-назад, пока не кончает. * * * Из библиотеки воспоминаний доктора Эдварда Бразелтона: Напротив Браза сидит женщина в военной форме, представившаяся как полковник Блэйк, ей лет тридцать и на нее сбросили всю тяжесть проекта «Вергилий» вместе с соприкасающимися аспектами «ДЕСТИНИ», она выглядит усталой, ей плевать на Браза, а он пытается выпросить у нее право опеки над Конрадом, ведь мало помочь ему избежать наказания; и вот он сидит напротив этой равнодушной женщины и пытается объяснить все, пытается собрать предложения из слов, накопившихся в его голове – «у доктора Зимски нет семьи, насколько мне известно, нет никого, кто мог бы о нем позаботиться, а мы с ним были партнерами, раньше, не только в том смысле, что работали вместе, и в процессе подготовки к спуску "Вергилия" мы опять сблизились, я очень хотел бы заботиться о нем, я смогу» – Браз все говорит и говорит, не может остановиться, а полковник Блэйк смотрит на него с какой-то холодной усмешкой, как будто думает о том, что Браз собирается держать Конрада в подвале и насиловать – но хуже всего то, что он почти это и собирается делать, а полковнику Блэйку на самом деле все равно, главное для нее – чтобы Конрад не попался на глаза журналистам, остался тайной, вместе со всем, что касается «ДЕСТНИ», а это Браз обеспечит, он обещает, клянется, он уверен, что сможет. * * * После Браз всегда чувствует себя ублюдком, потому, что использует Конрада, каждый день, каждую ночь, и он не остановится, пока они оба живы, это будет продолжаться, может стать хуже, но не станет лучше, потому, что болезни всегда прогрессируют, а это – болезнь, в этом Браз себя обманывать не станет. Раньше – в колледже и сразу после, когда они еще были вместе – Конрад всегда курил в постели, наволочки на подушках желтели от никотина, и Браз терпеть не мог их запах, но не говорил об этом Конраду. Пару раз тот ронял сигарету и прожигал простынь, но Браз только улыбался, прибивая окурок ладонью, чтобы не начался пожар. Некоторые вещи невозможно забыть. Разумеется, Конрад больше не курит, но Браз все равно покупает его сигареты – понемногу, пачки может хватить на целый месяц. Вернувшись из душа, Браз достает из прикроватной тумбы сигареты и зажигалку, а Конрад внимательно за ним наблюдает, в его взгляде почти можно различить узнавание. Браз поджигает сигарету, ждет, пока она разгорится, на секунду поворачивается к Конраду, улыбается ему, а потом – тушит сигарету о свое плечо. Боль мгновенно пробивает его насквозь, но потом точно исчезает. Браз к ней уже привык, у него было достаточно времени, чтобы привыкнуть. Его тело – все в следах от сигарет, от уже старых шрамов, до еще свежих ожогов. – Видишь, как сильно я люблю тебя, Конрад? Никто больше так тебя не полюбит. Ты видишь? – спрашивает Браз, совсем тихо и Конрад отвечает: – Да. * * * Из библиотеки воспоминаний доктора Эдварда Бразелтона (запись уничтожена): «Идея насчет использования органики в проводниках – великолепна, пусть даже никто никогда не даст ей ход, и, знаешь, Браз, иногда мне кажется, что ты – сумасшедший, – говорит Конрад, своим обычным насмешливым тоном, – но, так или иначе, ты – гений», а потом, вцепившись пальцами в плечи Браза, Конрад вытягивается во весь рост и целует его, Браз вздрагивает от неожиданности, он так и не осмеливался спросить Конрада прямо, нравится он ему или нет, но теперь во всех его сомнениях уже нет ни капли смысла, теперь он знает точно; Браз обнимает Конрада в ответ, прижимая к себе, и они замирают так на несколько секунд, Браз слышит, как бьется сердце Конрада, чувствует каждый удар, и будь он проклят, если это – не самое лучшее ощущение во всей его жизни.