East Wind Melts The Ice

Солнце немилосердно. Низко висит оно в небе, и свет его резок и неумолим. Чанмину негде укрыться. Тень деревянных прутьев падает косо на подол его кимоно и нижних одежд, пересекает завёрнутое в шёлк кото подле его ног. Он держится ровно, сжав губы в тонкую линию и устремив взгляд на серую черепичную крышу здания через две улицы отсюда. Ему холодно, несмотря на несколько слоёв ткани и подбитое кимоно. В этом году зима была особенно сурова. Пусть и стаял снег, земля по утрам всё так же покрывается морозными трещинками. Истоптанный земляной пол бордельной клетки твёрд, словно железо. Деревянные сабо не спасают от всепроникающего холода, терзающего его ноги и кото. Этот инструмент не привык к подобному обращению. Обыкновенно Чанмин хранит его в деревянном футляре вишнёвого дерева, у себя в опочивальне. Обыкновенно он вынимает его и касается его шёлковых струн при свете свечей, преклонив пред ним колени, окружённый ароматами орхидей или цветущих слив. Только когда разум его спокоен, и выполнены все необходимые почести, кото соглашается петь для него. Красный Крапчатый Шёлк – самая большая его драгоценность. Он не заслуживает подобного обращения – валяться на земле, словно обыденный предмет. Но так как он был соучастником его преступления, ему пришлось разделить участь Чанмина. Чанмин сосредоточился на своём дыхании. Никто не должен видеть его подобным мужланам, столпившимся по другую сторону решётки. От их дыхания в воздухе висели облачка пара. Его же дыхание было медленным и неглубоким. Толпящиеся за решёткой будут гадать, а дышит ли он вообще. - Глянь на него, - переговаривались они. – Он и впрямь холоднее льда. О, быть бы тем, кто растопит эту красоту и разожжёт в нём огонь! Возможно, палящее солнце было благословением свыше. Из-за него лица толпы оставались в тени, хотя по одежде и акценту Чанмин узнавал слуг и управляющих Йошивары, стоящих среди торговцев и людей более уважаемых. Некоторые всё ещё были пьяны после ночи обильных возлияний, но другие были весьма оживлены и словоохотливы. И все без исключения желали быть свидетелями его унижения, разнеся новость во все Пять Улиц , едва только занялся рассвет. Художник по имени Моронобу просочился сквозь толпу и замер перед клеткой, пристально глядя сквозь прутья. Он внимательно изучил кимоно Чанмина, сшитое из текучего чёрного шёлка. Выше оби оно было однотонным; узор из красных и зелёных листьев украшал полы кимоно и вился по подолу . Тёмно-серый оби с полосками цвета весенней листвы был прошит серебряными нитями. Под кимоно на Чанмине было три хитоэ: первый - с красно-белым узором, чисто белый второй и бледно-серый третий. Его длинные, в пику сёгунату, волосы, были уложены в причёску Момоварэ, которую украшали черепаховые и серебряные шпильки. - Тамаказура, - произнёс Моронобу, признав наряд Чанмина за тот, что он надевал для пьесы в театре Кабуки, сделавшей его одним из самых известных оннагата во всём Эдо. – Хотел бы я знать, уподобишься ли ты этой леди, отвергавшей всех ухажёров? Один из стоявших поблизости засмеялся: - Кагема не может позволить себе отвергать ухажёров. Мой приятель был с ним, уплатив тысячу монмё серебром. Лучшие три часа в его жизни, как он потом сказывал. - Твоему другу остаётся только позавидовать, - откликнулся другой. – Когда я трахал его, удовольствие стоило в четыре раза больше этой суммы. Но я не жалуюсь – Ледяной Принц знает, как заставить мужчину умереть от удовольствия. Несмотря на его прозвище, он такой тугой и горячий внутри, а его рот… - Должно быть, это было после успеха «Запруды влюблённых на реке Кацура» , - вступил третий. – Его хозяин, Казен, как раз в то время увеличил цену за него. Я к тому моменту как раз скопил на одну ночь, но когда собрался заключить сделку, сваха сказал мне, что заплатить надо больше. Будь прокляты эти киотоские сводники! Им нет дела до любви, всё, что их волнует – это деньги! Моронобу повернулся к одному из говоривших: - Говоришь, у него умелый рот? Как необычно, - его пальцы дрогнули, словно сжимая невидимую кисть. - Присмотрись, - второй рассказчик указал на клетку. – Даже под макияжем легко заметить пухлость его губ. А теперь представь эти же губы, смоченные вином, с растёкшейся краской, в тот момент, когда он возьмёт твой член в рот. Невиданное удовольствие, приятель! Так же прекрасно, как погружаться во влажную киску. Да куда там, даже лучше! Остальные, загоготав, согласились. - Нарисовал бы ты его таким, - присоветовал кто-то Моронобу. – У меня есть копии каждой твоей гравюры с его изображением, и я с радостью приобрету ещё – в особенности, если следующая твоя серия будет изображать весенние утехи! Чанмин до того пристально смотрел на крышу, что глаза заслезились. Он сморгнул влагу и сжал зубы. У него тоже была полная коллекция гравюр Моронобу, свёрнутых в рулон и спрятанных в лакированной шкатулке. Время от времени он доставал и разглядывал картины, запечатлевшие успех его самых знаменитых ролей: влюблённая дева Отанэ, лисица-невеста Кузуноха и восемь различных изображений Тамаказуры. На двух гравюрах он был изображён вместе с кото. Год назад Моронобу выложил немаленькое состояние только за то, чтобы преклонить колени в приёмной комнате Чанмина и зарисовать Красный Крапчатый Шёлк. А сегодня Чанмин заключён в клеть третьесортного борделя, и его услуги может купить любой, в чьих руках блеснёт монетка. Но, пусть и росла толпа, становясь всё больше по мере того, как солнце взбиралось выше по небосклону и согревало своими лучами холодный день, ни у кого не хватало смелости купить то, что уже принадлежало другому. Моронобу оглянулся на Чанмина. - Вероятно, мне и впрямь стоит заняться весенней серией, - вымолвил он. – Судя по тому, что я слышал, Ледяной Принц вскоре будет недоступен нашим восхищённым взглядам. - Верно ты слышал, - отозвался один из толпы. – Сакабе Дойя даёт за него выкуп. Пятьсот золотых рё . - А я слыхал, что все семьсот! – возразил другой, и толпа зашумела, приводя всё новые доводы и аргументы в попытке оценить стоимость Чанмина. - Так сколько же, О, Ледяной Принц? – Моронобу прислонился к решётке, криво улыбаясь. – Никому здесь не сравниться с Мастером Сакабе по количеству денег. Боюсь, что даже сам сёгун не обладает подобным богатством. Сколько же ты стоишь? Чанмин опустил взгляд, пряча глаза за длинными ресницами. Как же хотелось ему встать и уйти внутрь. Пусть бордель и был скверным, отвратительно пахнущим вшивым местом, полным женщин, ненавидевших его за то, что он распугал тех немногих клиентов, что им перепадали, их презрение было предпочтительнее того унижения, которому он сейчас подвергался. Но покинуть клетку он не мог, пока ему не позволит хозяйка борделя. Или же пока кто-нибудь из толпы не соблазнится на его услуги. - Да не важно, сколько даёт за него Сакабе! – подал голос другой. – Следующие пару дней он стоит не больше, чем самая затраханная шлюха в этой помойной яме. Пару медяков, не так ли? - Должно быть, ты прав, - ответил Моронобу. – Но готов ли ты пойти на риск и навлечь на себя гнев Сакабе? Нервный смешок был ему ответом: - Только не я! Сакабе не переходи дорогу – он словно бешеная псина. Поговаривают, он убил человека только за то, что бедняга случайно толкнул его паланкин на людной улице. Со всех сторон послышалось согласное бормотание. Чанмина сковало напряжение. Как ни старался он расслабиться – всё было напрасно. Десять дней придётся ему терпеть эту пытку, и всё потому, что он отказался играть на кото для Сакабе Дойя. Два дня назад его хозяин, Казен, сообщил Чанмину, что нашёлся желающий выкупить его и оплатить все его долги. За двадцать лет, проведённых в доме Казена в бесконечном обучении пению, танцам и искусству любви, не говоря уже о его дорогом гардеробе и ежедневном содержании, не приходилось сомневаться в том, что долги Чанмина необъятны, как океан. Он сделал Казена богачом, но даже мечтать не мог о том, чтобы компенсировать всё то, что было в него вложено. Единицы из куртизанок умудрялись своими усилиями выкупить свою свободу. Некоторые надеялись быть проданными в качестве вторых жён или наложниц ослеплённым их красотой поклонникам. Однако Чанмин был лишён этой надежды. Неважная жена выйдет из кагема, а наложница и того хуже. И тут Сакабе пожелал выкупить его. Происходивший из купеческого сословия и обладавший несметными богатствами, Сакабе был известен за свою любовь к самым лучшим, редчайшим и дорогим вещам едва ли не больше, чем за свой злобный нрав. Чанмин был знаком с двумя оннагата, которым довелось иметь в покровителях Сакабе. Один из них был избит до полусмерти за то, что заговорил без разрешения. Второму выкололи глаза, когда Сакабе застукал юношу флиртующим с одним из его вассалов. Что же касалось кагема, которых он покупал… Молва доносила, что Сакабе умертвил несчётное количество юношей из Киото и Осаки, которые чем-то ему не угодили, или же отослал их в отдалённые местности, вроде Дэва или Митсу, где они предпочитали свести счёты с жизнью, вместо того, чтобы продолжать страдания. Однако всё это ровным счётом ничего не значило для Казена. Он был несказанно рад предложению семи сотен рё за контракт Чанмина, и, будучи хитрым лисом, из кожи вон лез, чтобы завысить цену выкупа, настаивая на том, чтобы Сакабе ещё месяц до заключения сделки ухаживал за Чанмином. - С тех пор, как ты перестал играть в театре, твоя популярность только возросла, - вещал Казен Чанмину. – Я расписал Сакабе, сколько прибыли получил с твоей рекламы пудры для лица, духов и магазина шелков, да ещё дал ему взглянуть одним глазком в список твоих клиентов. Он обещал, что заплатит за тебя тысячу рё, однако, стоило мне предложить идею с ухаживанием, он снова снизил цену до семиста… но после предложил устроить празднество на всех Пяти Улицах в честь вашего единения, и обещал оплатить всё! – глаза Казена алчно заблестели. – Всё! Ты только представь ту сумму, которую надо будет потратить на одну только еду и выпивку! Помимо них он ещё и развлечений захочет – гейши, куртизанки, акробаты, канатоходцы, и вся их обслуга, да плюс ещё съём чайных домов, взятки привратникам и часовым, а ещё… Осознавая, что его желания ничего не значат, Чанмин молчал, позволяя хозяину разглагольствовать. Спустя какое-то время Казен заметил его незаинтересованность и развернулся к нему, называя неблагодарным. - Может ты и Ледяной Принц, но для Сакабе ты растаешь, понял меня? Ты всем мне обязан: своим успехами, своими навыками, одеждой, даже походкой – всё благодаря моему Отцу и мне. Если бы мы тебя не взяли, ты сдох бы на улицах, как любой другой нежеланный ублюдок! Ты докажешь мне свою благодарность. Будешь обольстительным, улыбчивым, будешь петь и танцевать для Сакабе, когда он тебя призовёт, и, будь добр, делай всё, чтобы убедить его, что ты до последнего медяка стоишь тех денег, которые я выжму из него за твою свободу! Чанмин в упор смотрел на хозяина: - Я не всем тебе обязан. Казен, словно карп, открыл и закрыл рот: - Что?! - Навыки игры на кото. Они не имеют никакого отношения к тебе или твоему отцу, - сохраняя бесстрастное выражение, Чанмин покинул комнату, чувствуя, как от собственной дерзости застыло дыхание в горле. Но что мог поделать Казен? Он не рискнёт ранить Чанмина, когда на кону такие деньги, а если он запрёт его в комнате, клиенты начнут жаловаться. Казен ничего не мог ему сделать. Мысль эта доставляла Чанмину ни с чем несравнимое удовольствие. И вот настал день первой встречи с Сакабе. Несмотря на принятое Чанмином решение держаться с Сакабе с той же спокойной грацией, с которой он представал перед всеми своими клиентами, встреча была просто катастрофой. Сакабе восседал на трижды окаймлённом татами с чашкой самого дорогого вина в Эдо и пялился на Чанмина с похотливой жадностью, а потом потребовал, чтобы Чанмин развлёк его. - Кото, - произнёс Сакабе. – Я наслышан о твоих навыках. Говорят, твои пальцы просто божественны. Прикажи слуге принести твой инструмент. Я хочу, чтобы ты сыграл мне. Казен кивнул и жестом велел ему подчиниться, но Чанмин не мог. - Ваше Превосходительство, - молвил он, поклонившись. – Сожалею, но Красный Крапчатый Шёлк повинуется только своему желанию, но не моей команде. Хоть я и смогу извлечь из него несколько жалких звуков, они будут не достойны Ваших ушей. По лицу Сакабе было ясно видно, что немногие отважились в чём-либо ему отказать. Он поставил чашу с вином на пол. - Ты мне сыграешь. Чанмин посмотрел ему в глаза: - Я не могу. Для того, чтобы достичь поистине чистого звучания, мне нужно находиться в месте, не обременённом жалкими свидетельствами материального мира. - Ты посмел назвать меня жалким?! – в ярости Сакабе вскочил на ноги. Пролилось вино, пятная татами и собираясь в лужицы на полу. Схватив плеть для верховой езды, Сакабе направился к Чанмину. Казен рванулся вперёд: - Только не по лицу, Ваше Превосходительство! Не оставьте следов на лице! Чанмин не дрогнул. Он оставался совершенно недвижимым, позволяя Сакабе вымещать на нём ярость и разбрасываться угрозами. Наконец тот отбросил плётку в сторону. - Если ты хочешь получить выгоду с этой сделки, ты накажешь эту дрянь за его наглость! – гавкнул Сакабе. – Я уезжаю из города по делам. Пока я не вернусь, и мы не обсудим повторно его стоимость, выставь его на всеобщее обозрение в паршивейшем борделе в Йошиваре. Пусть сидит в клетке от часа Дракона до часа Петуха полных десять дней! Казен поморгал непонимающе: - Но Ваше Превосходительство, бордели с мальчиками есть только здесь, в Йошичо. Сакабе вперил взгляд в Чанмина, ядовитая пелена уязвлённой гордости застилала его взор: - Пусть проведёт время в компании больных стареющих проституток третьесортного борделя. Пусть познает позор падения в самые низы общества. И дай всем знать, что, подобно самой последней шлюхе, он будет по карману любому, кто найдет пару медяков в запасе! Чанмин ещё тогда задумался, а найдётся ли кто-то настолько глупый или настолько смелый, чтобы принять слова Сакабе за чистую монету? И сейчас он продолжал задаваться тем же вопросом. Похоже, вся Йошивара пришла, чтобы стать свидетелями его унижения. Все они болтали о том, чтобы купить его, подначивали друг друга решиться, расписывая удовольствие, которое они получат, но никто, никто так и не кинул ни одной, пусть даже самой мелкой, монетки. После десяти дней такого кошмара он тронется умом. Солнце уже согрело землю под его ногами. Вонь оттаявшей земли и сточных вод перекрыла ароматы сандала и алоэ, которыми была пропитана его одежда. Позади него, из-за драной голубой занавески доносились звуки спора одной из местных проституток с хозяйкой борделя, и это беспокоило Чанмина сильнее, чем бормотание толпы перед ним. Он закрыл глаза. Толпа затаила дыхание. В доме проститутка воскликнула что-то, а после послышались её всхлипывания. Сминая шёлковые одежды, Чанмин соскользнул со своего стульчика на колени. Звякнул крошечный серебряный колокольчик на одной из шпилек в его волосах. Толпа по ту сторону деревянных прутьев шагнула вперёд, не отрывая от него жадных взглядов. Чанмин развернул шёлк на кото. То была настоящая драгоценность, дерево его корпуса было разных оттенков красного, под стать имени. Он опустил руки на корпус, поправил слегка мостики слоновой кости, поддерживающие кручёные шёлковые струны. Причитания проститутки в борделе всё не прерывались. Чанмин провёл ладонью вдоль тринадцати струн. Взгляд затуманился, несчастье женщины задевало его. У него не было при себе нефритовых медиаторов, которыми он привык играть, но это не имело значения. Красный Крапчатый Шёлк хочет петь, и он подчинится. Он извлёк ноту, позволил звуку замереть, затем извлёк следующую. Это не было похоже на мелодию, осознал он, позволяя музыке литься, сначала негромко, но постепенно набирая силу. Кото словно имитировал гнев проститутки, но если у той всё пролилось слезами, то кото обратил звуки в красивую величественную мелодию. И она текла сквозь Чанмина, слаще оргазма, глубже любви, бесконечней самой смерти. Мелодия нарастала, заключая в себе звуки всех возможных инструментов, и вдруг – оборвалась, неожиданно и резко. Чанмин очнулся от забытья, овладевшего им, часто дыша, почти задыхаясь. По телу струился пот, впитываясь в шёлк. Кружилась голова, мир вокруг него накренился. Он поднял взгляд, пытаясь сфокусироваться на толпе, но лица перед его глазами расплывались. Вновь звякнул серебряный колокольчик. Он весь дрожал. Подушечки пальцев обрели болезненную чувствительность от игры без медиаторов, и он спрятал ладони в рукава. Солнце раскалилось добела. Чанмин посмотрел на него в упор, и отвёл взгляд, ослеплённый, тёмные пятна плясали перед глазами. Толпа взволнованно забормотала и расступилась, и тут кто-то встал прямо перед клеткой, защищая его от света отбрасываемой тенью. Чанмин моргнул, всё ещё ослеплённый солнцем. Он разглядел мужчину, высокого и красивого, с пугающе белоснежной улыбкой. Его зубы были мелкими и острыми, словно звериными. После привычных зачернённых зубов куртизанок и желтушно-табачных зубов клиентов, их белизна казалась неестественной. Чанмину едва хватило времени на то, чтобы рассмотреть его странную внешность, как мгновением позже пригоршня золотых рё посыпалась, сверкая, сквозь прутья прямо в грязь. Толпа отреагировала на это коллективным вздохом, и затихла. Чанмин наклонился и поднял одну монетку. Она ещё хранила тепло ладони владельца. - Эй, - знакомый голос привлёк внимание Чанмина, заставив его поднять голову. Продавец тофу Уэмон протиснулся через толпу и попытался наладить знакомство с чужаком, который внимательно осмотрел сначала кото, а потом – Чанмина. Уэмон не отставал: - Эй, дружок. Похоже, ты новичок на Пяти Улицах и не знаешь местных обычаев, - заискивающе улыбаясь, он потянул незнакомца за рукав. – Если у тебя есть лишнее золотишко, не стоит кидать его в грязь. Незнакомец стряхнул руку Уэмона. - Однако прекраснейшие из цветов растут из грязи. Рот Чанмина приоткрылся в удивлении. Удача, что плотный слой краски скрыл его замешательство. Уэмон, похоже, был удивлен не меньше этой неуместной учтивостью. - Дружок, позволь мне дать тебе совет. Этот дом не для тебя. Он просто ничтожен. Позволь, я покажу тебе высококлассные чайные дома, где прекраснейшие из куртизанок сделают всё для твоего удовольствия. Я с радостью тебя представлю. Уверен, даже Охиса, самая прославленная из куртизанок, примет такого мужчину, как ты, вне очереди – а ведь её время расписано на месяцы вперёд! Взявшись рукой за один из прутьев, незнакомец ответил: - Мне не нужны женщины. - Никаких проблем, - ни на секунду не запнулся Уэмон. – Есть предостаточно юношей, хотя лучшие из них в городе. Мой хороший друг – владелец чайной в Йошичо. Все самые знаменитые оннагата принадлежат ему! Я буду счастлив тебя представить… Незнакомец крепче сжал прут решётки, не отрывая пристального взгляда от Чанмина: - Мне не нужны и мужчины. Уэмон вытаращил глаза, совершенно озадаченный: - Так что же тебе нужно?!.. *** Благоговея перед золотом, хозяйка выделила Чанмину лучшую комнату в борделе. Она оказалась вполовину меньше его покоев в доме Казена. Хоть и пахло в ней отсыревшей древесиной, дешёвыми ароматизаторами и кисловатым запахом потных тел, она, по крайней мере, была чистой и без паразитов. Татами обтрепались по краям, и в комнате был только один футон, в то время как в доме Казена Чанмин спал на трёх. В комнате не было ни алькова с изящной икебаной, ни элегантного каллиграфического свитка на стене – ничего, что давало бы пищу для разума или удовольствие для души. Это была самая обычная комната для самых простых занятий. Чанмин присел на татами, искусно расправив подол кимоно вокруг. Красный Крапчатый Шёлк лежал рядом при нём. Эхо его звучания всё ещё призывало Чанмина сыграть снова, но он не поднимал рук с колен. Он ждал, прислушиваясь к грубоватой речи шлюх, обсуждавших незнакомца. Скорее всего, он был иностранцем, судя по его речи, а также по странной одежде и причёске. Но иностранцев редко выпускали за пределы портов, где велась торговля. Шлюхи решили, что он, должно быть, посланник из отдалённых провинций, прибывший для того, чтобы посетить сёгуна. Только чужеземец мог ходить без сопровождения, имея при себе такое богатство. Только чужеземец мог прийти в третьесортный бордель и отдать целое состояние за опального кагема. Отворилась дверь, заставив шлюх разбежаться по своим делам. Скрип половиц сопровождал хозяйку борделя, указывающую путь чужестранцу. Дверь в комнату распахнулась, и Чанмин поклонился, прижав руки к полу. Поклон был низким, но не настолько, чтобы показать гостю нераскрашенный затылок. Это подождёт до того момента, пока он не узнает клиента получше. Подождав, пока тётушка уйдёт, Чанмин закрыл за ней дверь и сказал: - Прошу прощения, что вынужден принять тебя в столь скромной обстановке, мой господин. - Я не господин, - в голосе чужестранца звучало веселье. - Прошу прощения, Ваше Превосходительство. Тот не сдержал смешка: - У меня нет титула. Только имя. Чанмин распрямился и взглянул вверх: - И как же тебя зовут? - Я хотел бы вначале узнать твоё имя. - Незнакомец привалился к стене, сложив руки на груди, его ясные яркие глаза изучали обстановку. Его взгляд упал на кото, потом он взглянул на Чанмина и улыбнулся тёплой и располагающей улыбкой. – Но ты должен сказать мне своё настоящее имя, а не этот псевдоним, над которым насмехается толпа. Больше не оставалось сомнений в том, что этот человек – чужестранец. Чанмин знал, что молва о нём идёт по всем Трём Городам. Люди преодолевали путь в Эдо из Киото и Осаки только для того, чтобы взглянуть на него на сцене. Возможно, он должен чувствовать себя уязвлённым от того, что этот незнакомец не слышал о нём, но вместо этого он почувствовал лёгкость и свободу. Он улыбнулся в ответ: - Меня зовут Чанмин. Незнакомец поклонился: - Бесконечно рад знакомству с тобой. Я - Юнхо. Чанмин украдкой смотрел , как Юнхо отстранился от стены и прошёлся по комнате. В нём было столько беспокойной энергии, что казалось, будто она исходит от него волнами. Всю жизнь Чанмина учили быть неподвижным и пассивным, и давать волю эмоциям только в танце, пении или сексе, в то время как Юнхо был эмоциональным и смелым, и Чанмину было любопытно, каково это – быть настолько раскованным. Разумеется, такое поведение могло быть присуще только чужестранцу. Юнхо, очевидно, были чужды все правила подобных свиданий. К этому моменту он должен был бы осыпать Чанмина комплиментами, или же, раз уж они были в дешёвом борделе, Чанмину следовало быть в позе взлетающего жаворонка – с задранными юбками и задом кверху. Вместо всего этого Юнхо мерил шагами комнату, разглядывая и ощупывая предметы с таким интересом, словно никогда раньше их не видел. А может, он и в самом деле их не видел, подумал Чанмин. Может, в родной провинции или родной стране Юнхо не существовало третьесортных борделей, грязных татами, тонюсеньких футонов или поношенной одежды. Чанмин обернулся, следя за передвижениями Юнхо. Он был красивым, однако нетипичной красотой. Черты его лица были мелкими и резкими, а само лицо – узким, с заострённым подбородком. Он двигался с уверенной грацией, отчего Чанмин по сравнению с ним ощущал себя слишком большим и неуклюжим. Коротко постриженные волосы чужестранца цвета вишнёвого дерева торчали в разные стороны, подобно перьям или меху, вместо того, чтобы быть гладко зачёсанными и уложенными с помощью масел. Одежды его были шёлковыми, бледные цвета шли вперемешку с яркими в совершенно бессмысленной комбинации, а узоры… Ткань была совершенно не похожа на ту, что продавалась в городе, и обыкновенно украшалась узором в клеточку или полосочку, или же рисунками цветов и деревьев. Узор на ткани одежд Юнхо был странным, будто кто-то воссоздавал его по обрывочным воспоминаниям, или будто Юнхо создал его самостоятельно. Парфюм его был не менее своеобразен – от него пахло чернилами, корицей, тёплыми мехами и мокрой травой. - Ты не из Эдо, - произнёс Чанмин, когда тишина стала совсем невыносимой. – Твой акцент и наряд… Юнхо присел на корточки, чтобы изучить кото. - Я из мест, что западнее и севернее отсюда. Чанмин призадумался. У него имелись только туманные представления о том, какая провинция лежала в том направлении, и он сделал предположение: - Хизен? - Примерно там. – Юнхо обошёл его кругом и сел на татами. – Почему художник назвал тебя Тамаказура? Обеспокоенный тем, что не заметил Юнхо в толпе, когда Моронобу упоминал об этом, Чанмин ответил: - Это самая знаменитая из моих ролей. Автор пьесы Ки но Кайон написал её для меня. - Была ли она добродетельной женщиной, эта Тамаказура? – Юнхо жестом указал на оби Чанмина, завязанное на спине, как полагалось добропорядочной женщине, вместо того, чтобы быть завязанным спереди, как его носили проститутки. Его невежество было в чём-то трогательным, и Чанмин рассмеялся: - Ты никогда не видел пьесу? - Нет, - улыбнулся Юнхо. - Насколько я знаю, театр Накадзияма ставит её сейчас. - В ней не будет тебя, так что идти туда будет пустой тратой времени. Чанмин позволил себе немного расслабиться. Юнхо флиртует с ним - это более привычная ситуация. Он понимает это и может контролировать. Чанмин чуть опустил голову, кокетливо и дразняще: - Ты мне льстишь. Какое-то мгновение Юнхо выглядел растерянным, но потом улыбнулся вновь: - Нет. Брови Чанмина сдвинулись в замешательстве. Всякий раз, когда ему казалось, что он понял, что за человек перед ним, ситуация стремительно менялась, не успевал он этого осознать. - Тамаказура – это леди из восточного крыла дома в повести о Гэндзи, - заговорил он, находя уверенность в своих познаниях, одновременно прячась за ними. – Она была дочерью лучшего друга Гэндзи, То но Чучжо. Она бежала, спасаясь от нежеланного брака, и Гэндзи приютил её, скрыв от То но Чучжо её местонахождение. Гэндзи влюбился в неё, и, возможно, что и она была немного в него влюблена, однако же, она не принимала его ухаживаний и также отвергала прочих поклонников. - Как необычно, - склонил голову Юнхо. - Она желала самостоятельно найти себе мужа, - Чанмин не отрывал взгляд от своих ладоней на коленях. – Она была игрушкой судьбы – стоило ей найти спокойную гавань, как налетал шторм и сносил её к другим берегам. Другие женщины в повести, оказавшись в подобном положении, облачились бы в серые робы и стали монахинями, но она была твёрдо намерена выйти замуж по собственной воле. - Ясно, - веселье снова окрасило голос Юнхо. – Так что же, любила ли она человека, за которого решила выйти замуж? Чанмин посмотрел на него: - Нет. Он был дураком, ниже неё во всех смыслах. - Тогда зачем она вышла за него? - Потому что она сама так решила. Надолго наступила тишина. Снаружи донёсся звук чьих-то шагов. В воздухе почувствовался запах табака. Тонкие лучики солнечного света просочились через деревянные стены, подсвечивая танцующие в воздухе пылинки. - Немногое в жизни подвластно моему решению, - голосом, едва громче шёпота, произнёс Чанмин. Он не хотел, чтобы хозяйка подслушала его слова и передала их Казену. – Когда я был младше, на пике карьеры, я мог выбирать, с кем из клиентов встречаться, а с кем – нет. Теперь я – увядший цветок, и мой хозяин заставляет меня принимать любого, у кого найдётся пара монет. - Никто из них не стоит тебя, - вполголоса ответил Юнхо. Глаза его потемнели, но лицо оставалось бесстрастным. - Одни желают меня за мою красоту. Другие – за то, что кто-то сказал им, будто я красивый, - Чанмин замолчал, губы скривились. – Кто-то желает меня потому, что я знаменит, или потому, что я дорого стою. Одни желают меня за то, что я – мужчина, другие предпочитают, чтобы я был женщиной, а третьи хотят, чтобы я был и тем, и другим. – Он взглянул на Юнхо, звон серебряного колокольчика на заколке сопроводил поворот головы. – Иногда я и сам не знаю, кто я. Юнхо, подумав, ответил: - Ты музыкант. И вновь неожиданный ответ. Чанмин с трудом вырвался из плена своих мыслей и рассмеялся, скорее нервно, нежели весело. - Словно Тамаказура. Поэтому эта роль и была написана для меня. Потому, что я играю на кото. «Тут нет глубоких тайн», - с лёгкостью процитировал он. – «Но я сомневаюсь, что это просто – играть по-настоящему хорошо». - О, разумеется, очень трудно играть действительно хорошо! – согласился Юнхо. – Но что касается тайн… это глупость, считать, что их нет. У каждого музыкального инструмента есть свои секреты, а уж в этом кото их и не счесть. – Он жестом указал на инструмент. – Сыграй для меня? Чанмин знал, что ему положено смутиться. Он должен был отказываться и уверять в своих ничтожных навыках, но ведь Юнхо уже слышал, как он играл. Кроме того, инструмент призывал его, предлагая сыграть. Он подвинулся ближе к нему и постарался сосредоточиться. Единственным прекрасным объектом в комнате был Юнхо, но играть, глядя на любовника, считалось недостойным. Вместо этого он обратил взгляд на узорчатый шёлк одежд Юнхо. И он заиграл. Сначала старую мелодию «Ты должен был скрыться». Слова песни рвались наружу, но он не пускал. Красный Крапчатый Шёлк не нуждался в аккомпанементе. Чанмин склонился над кото, его пальцы порхали над инструментом, пощипывая, лаская, касаясь кончиками пальцев струн по всей длине. Звуки захватывали и будоражили, отзываясь во всём теле, и он импровизировал, превратив мелодию во что-то новое, тёмное и звучное. Юнхо был поглощён этой мелодией, внимая ей с закрытыми глазами, и восторженная улыбка смягчала черты его лица. Музыка была почти осязаемой, почти видимой, окутывая его, и Юнхо отвечал на её объятия с легкой открытой чувственностью. Чанмин убрал руки от кото. Последний завершающий аккорд, вибрируя, повис в тишине и угас. Наступила тишина. Чанмина колотила дрожь. Возбуждение охватило его, и он рвано вздохнул. Порой с ним случалось такое - музыка пробуждала в нём желание, но никогда раньше этого не случалось в присутствии клиента. Юнхо открыл глаза, и, когда он посмотрел на Чанмина, взгляд его был затуманен. Моргнув, он сел ближе и взял руки Чанмина в свои, повернув их ладонями вверх. Они вдвоём посмотрели на покрасневшие подушечки пальцев Чанмина, на царапины вдоль больших пальцев рук, оставленные струнами. - Думаю, на сегодня достаточно, - постановил Юнхо. Чанмин уставился на него. Прикосновения Юнхо было одновременно и жёстким, и нежным, и он не понимал, как это возможно. Страстное желание охватило его. Он жаждал объятий. - А сейчас, - начал он, пытаясь изо всех сил вернуть своё самообладание. – А сейчас, не хотел бы ты… - Чего бы я хотел, - перебил Юнхо, спокойно глядя на него мерцающими глазами. – Так это чтобы ты смыл с себя краску. Это была странная просьба. Чанмин помялся с ответом. - Я не могу этого сделать. После того, как ты уйдёшь, я должен буду вернуться обратно в клетку. Я не могу позволить им увидеть меня без грима. Это... так… - Иллюзия развеется, - подхватил Юнхо. – Я понимаю. Он отпустил руки Чанмина и встал на ноги, расправляя одежду. - Постой, - возразил Чанмин, не в состоянии поверить в то, что Юнхо заплатил столько денег только для того, чтобы услышать, как он играет всего одну мелодию. – Разве больше ты ничего от меня не хочешь? - Не сегодня, - Юнхо поклонился ему, куда ниже, чем было нужно, после чего, улыбнувшись, ушёл. * * * С наступлением следующего дня толпа перед борделем только увеличилась. Без сомнения, все они надеялись узнать, посмеет ли иностранец воспользоваться услугами Чанмина во второй раз. Шлюхи из борделя прогуливались среди зевак. Лишённые возможности находиться в клетке на время наказания Чанмина, они вынуждены были искать себе другие способы заработка, и огромное количество собравшихся вокруг мужчин давало им хорошую возможность для этого. Чанмин молча наблюдал за их перемещениями. Сегодня он был в образе Кузунохи, в бледно-красном кимоно с узором из листьев растения кузу , расшитом причудливыми золотыми облаками. Узор из камелий и хризантем украшал чёрно-оранжевый оби. Его хитоэ были красного и зелёного цвета, а украшения в волосах выполнены из золота и перламутра. Красный Крапчатый Шёлк покоился у его ног на подстилке из нескольких татами. На исходе часа Дракона появился Юнхо. Толпа разошлась, уступая ему путь, и в тишине ещё одна пригоршня золотых рё посыпалась через прутья клетки. Тут же из борделя, откинув ветхую голубую занавеску, вылетела хозяйка, и, спотыкаясь о юбки, бросилась собирать монеты. Чанмин подхватил кото и занёс его внутрь. Было очевидно, что комнату для свиданий постарались привести в приличный вид. Полы были подметены, неровным светом горела лампа. Повреждённые татами были заменены на новые, и запах свежей травы витал в воздухе. Чанмин опустил кото и сел рядом, чувствуя внутри радостное предвкушение. Он не мог понять, исходило ли оно от кото, которому, похоже, снова не терпелось петь, или же от мыслей о близком общении с Юнхо. Дверь отодвинулась, и вошёл Юнхо. Он низко поклонился Чанмину, и тётушка, ещё не успевшая затворить за ним дверь, уставилась на него с невиданным удивлением в глазах. Выпрямившись, Юнхо отверг её неуверенное предложение вина одним лёгким движением пальцев, после чего дверь закрылась, оставляя их наедине. - Слухи о твоей эксцентричной галантности разнесут по Пяти Улицам за час, - улыбнулся Чанмин. – Я должен кланяться тебе, а не наоборот. - Ты играешь на кото, - ответил Юнхо, поудобнее устраиваясь на татами. - А ты кланяешься любому, кто играет на кото? – приподняв бровь, спросил Чанмин, крепко сжав губы, чтобы сдержать смех. Юнхо насмешливо взглянул на него: - Конечно же, нет, дерзкое ты создание. У меня ведь закружится голова, и я упаду! Я кланяюсь только настоящим мастерам. Ответ взбудоражил Чанмина. Он немного отстранился. - Ты много путешествовал. Наверняка ты знаешь много тех, кто играет лучше меня. - Только одну девушку, - тихо и задумчиво отозвался Юнхо. – Но она умерла. Чанмин ощутил слабый укол ревности. Он не обратил на это внимания, и, положив ладонь на Красный Крапчатый Шёлк, улыбнулся Юнхо: - Мне сыграть для тебя? - Пожалуйста. Чанмин начал готовиться. Сегодня он захватил с собой нефритовые медиаторы, и надел их на указательный и безымянный пальцы, а также на оба больших. Пляшущий огонёк в лампе помог ему сконцентрироваться, и Чанмин, тряхнув головой, провёл ладонью над струнами, не касаясь их. Воздух будто завибрировал, когда инструмент обратился к нему, рассказывая, какой мотив ему хочется спеть. Он прислушался, дал мелодии обрести форму в мыслях, и начал играть. Красный Крапчатый Шёлк обрел голос под его прикосновениями; мелодия лилась, будто жидкое пламя. Он растворялся в ней, всё глубже погружаясь в совместное создание магии. Он оторвался от игры, только когда Юнхо ладонью прижал струны и сказал: - Уже наступил час Лошади. Отдохни. Запыхавшийся, с бешено колотящимся сердцем, Чанмин с глубоким вздохом распрямился. Юнхо предложил ему чашу с вином: - Он может быть требовательным. - Да уж, - Чанмин сделал глоток. Он ожидал гадкого на вкус пойла, которое обычно подавалось в этом доме, но, к его удивлению, вино было сладким и крепким. - Это с горы Койя, - сказал Юнхо. – Превосходный урожай. Чанмину стало интересно, когда успели подать вино. Должно быть, когда он играл – в такие моменты он едва ли замечал течение времени. Если он умудрялся не обращать никакого внимания на наблюдавшего за ним Юнхо, куда уж ему заметить, как тётушка принесла вино. Он глотнул ещё. Вино обладало изысканным, тонким вкусом, и было намного лучше всего, что он пил раньше. Чанмин осушил чашу. Юнхо заново наполнил её из керамической бутылочки, а потом поднёс чашу ко рту, сделал глоток, и только после этого вернул её Чанмину: - Ещё немного? - Спасибо, - Чанмин выпил ещё. Было непристойно пить столь дорогое вино, будто воду, поэтому, сделав ещё глоток, он отставил чашу в сторону. Улыбаясь, Юнхо взял его чашу и выпил остатки, прежде чем наполнить её заново. Он подтолкнул чашу в сторону Чанмина. Вино было на редкость хорошим. Чанмин было потянулся к чаше, но остановил себя. Нехорошо будет, если он потеряет голову. По обыкновению он всегда пил алкоголь в умеренных количествах, чтобы контролировать происходящее. Но сейчас он уже чувствовал, как тепло вина Койя разливается по телу, играя с его ощущениями, поэтому он покачал головой и с сожалением отодвинул чашу. Юнхо не стал настаивать, и допил оставшееся вино. Красный Крапчатый Шёлк хотел петь. Чанмин вновь коснулся струн. Простая мелодия, лишь немного сложнее упражнений для пальцев, полилась стремительно с непринуждённым изяществом. - Как ты пришёл к такой жизни? – спросил Юнхо. Чанмин на мгновение прекратил играть, и струны недовольно загудели под его руками. - Моя история ничем не отличается от историй многих и многих других. - Возможно, так и есть. Однако у тебя есть кото, а у других нет. На этот раз ладонь Чанмина легла поперёк струн, а сам он пристально посмотрел на Юнхо: - Ты спрашивал кого-то обо мне? Надеюсь, ты был осторожен. Мой хозяин уже в курсе о том, что ты проводишь здесь время, а также о твоём богатстве. Если он узнает, что ты наводил обо мне справки, у него могут возникнуть определённые подозрения. Юнхо посмотрел на него своими яркими глазами: - Какие подозрения? Не может быть, чтобы он был настолько невежественным. Чанмин раздражённо фыркнул: - Попытки разузнать обо мне указывают на твою заинтересованность. - Я заинтересован, - опустив чашу, Юнхо подался вперёд, улыбаясь. Чанмин на секунду прикрыл глаза, сжав челюсть. Юнхо особенный, напомнил он себе. Чужестранец. Не обучен тому, как здесь ведутся дела. И интерес его – всего лишь невинное любопытство, ничего более. Нет смысла надеяться… - Договор на меня был подписан, когда мне было шесть лет, - такими словами оборвал свои мысли Чанмин. – Я не помню ничего о своих родителях, и знаю только то, что был продан женщиной в голубом кимоно без гербов. Может быть, она была моей матерью. Может, просто служанкой. Старый Хозяин, отец Казена, не знал её. Много женщин приходило, предлагая своих сыновей на продажу. Я был одним из тех немногих, кого Старый Хозяин купил в том году. То время он вспоминал с отстранённостью. Он подружился с другим мальчиком, но потом Старый Хозяин продал его труппе бродячих артистов, направлявшихся в Каназаву. После этого случая он выучился ни к кому не привязываться. Чанмин отпустил воспоминание, продолжив рассказывать без тени жалости к себе: - Когда я был маленьким, я фантазировал, что меня украли у моей семьи из мести. По мере взросления я перестал придавать этому значение. Никто не пришёл за мной, и никто бы меня не спас. Такова моя жизнь, таков путь, который я должен пройти. - А что на счёт кото? – спросил Юнхо. - Это единственное, что как-то связывает меня с моей семьёй, но каким образом – для меня до сих пор загадка, - Чанмин чуть пожал плечами. – Женщина в голубом кимоно сказала Старому Хозяину, что меня можно отдать на продажу, но кото – нет. Она сказала, что кото принадлежит мне и только мне, и не может быть продано или отдано против моей воли, - он любовно провёл ладонью по телу инструмента. – Я ни за что с ним не расстанусь. Какое-то время они провели в тишине. Когда Чанмин поднял взгляд, он увидел, что Юнхо хмурится, словно глубоко о чём-то задумавшись. Ещё через несколько мгновений Юнхо поднялся на ноги, забирая с собой винный сосуд и чаши. Бодрым шагом он прошёл к двери, и у самого порога развернулся и поклонился. - Я приду к тебе завтра в то же время. Чанмин уставился на него: - Но… - До завтра, - Юнхо улыбнулся и вышел. * * * Шли дни. Каждое утро Юнхо возникал перед решёткой клетки, усыпал золотом пол под ногами Чанмина, после чего Чанмин брал кото и заходил внутрь. Первое время он побаивался, что остальные последуют примеру Юнхо и попытаются купить его услуги, но, похоже, они всё также опасались гнева Сакабе Дойя. - О вас весь Эдо говорит, - поведал ему Моронобу однажды, когда Чанмин ждал Юнхо. – Кто ещё, кроме иностранца, отважится на такое сумасшествие? Либо он сказочно, невероятно богат и имеет хорошие связи, настолько, что даже Сакабе побоится открыто мстить, либо он романтик, готовый поставить на кон свою жизнь в обмен на любовь. Так кто же он? Чанмин потупил взгляд. Он не знал наверняка, но сердце подсказывало ему ответ. - Он романтик. - Тогда да поможет ему Каннон, - глаза Моронобу сузились. – Растопил ли он тебя, О, Ледяной Принц? Расплавил ли он тебя в своих объятиях? Явное безразличие Юнхо к его красоте одновременно смущало и злило Чанмина. Он промолчал, устремив взгляд на прутья клетки. Моронобу, похоже, сделал свои собственные выводы и отошёл, посмеиваясь. Когда пришёл Юнхо, Чанмин не отреагировал на сверкание золотых монет. Тётушке пришлось сгонять его с места, поэтому, когда он, нарочно неторопливо, внёс внутрь Красный Крапчатый Шёлк, Юнхо уже ждал его на своём обычном месте в комнате. Со времени их первой встречи комната претерпела значительные изменения. Доски пола были отполированы до блеска. Новые татами, окаймлённые красным и чёрным, устилали пол. В углу, сложенные один на другой, лежали три футона, мягкие и уютные. На стене висел замечательный образец китайской живописи в стиле «горы и воды», оформленный в свиток: храмы и сосны ютились на крутом горном склоне. Под свитком был низкий лакированный столик, а на нём в хрупкой фарфоровой вазе стояла ветка сливы, усыпанная цветами. - Ты сердишься на меня, - сказал Юнхо, когда Чанмин положил Красный Крапчатый Шёлк между ними. - Вовсе нет. - Чанмин смотрел мимо Юнхо на ветку сливы, надеясь, что это поможет ему привести в порядок разыгравшиеся эмоции. Юнхо склонил голову, размышляя: - Значит, разочарован. Я разочаровал тебя. - Нет. - Ложь на вкус как уксус. Едва ли Чанмин может сказать клиенту, что он хочет его. Только не тогда, когда это правда. Льстить и обманывать куда проще, чем быть честным. Ситуацию усугубляло ещё и то, что Чанмин не понимал, хочет ли он Юнхо по своему собственному желанию, или же просто потому, что Юнхо не хочет его. Когда он пребывал в подобном смятении, мелодия кото звучала грустно и нестройно. Как бы ни пытался он придать ей лёгкость и радость, Красный Крапчатый Шёлк неизменно возвращался к печальным нотам, а от струн веяло разочарованием. Чанмин прекратил игру, боясь выдать себя и свои эмоции с головой. Юнхо передал ему чашу с вином: - Ничего страшного. Если он не хочет петь, неправильно принуждать его. Давай лучше поговорим. - О чём? – Чанмин принял вино и отпил глоток. - О тебе, разумеется, - улыбнулся Юнхо. – Был ли ты одарён талантом игры на кото с детства? - Нет. Я никогда не прикасался к нему до того, как меня продали Старому Хозяину. - Вино расслабило Чанмина, растворив в себе его тревоги. Он сделал ещё глоток. – Я часто пытался вспомнить хоть что-то о доме, в котором я жил раньше, но не мог. Не помню даже звуков кото. - И всё же Красный Крапчатый Шёлк последовал за тобой в эту жизнь. Чанмин кивнул: - Старый Хозяин говорил, что заплатил за меня больше обычного, потому что думал, что я умею играть. Он усадил меня перед инструментом и велел играть. Когда же я не начал, он решил, что я его не слушаюсь, и побил меня. В конце концов, он понял, что у меня нет никаких способностей, и решил продать кото. Её купил торговец рисом. Через два дня его дом сгорел дотла. Кото, завёрнутое в опаленный шёлк, осталось невредимым. Торговец в ужасе вернул кото Старому Хозяину, даже не попросив назад денег, которые он отдал за инструмент. Юнхо выразительно приподнял бровь: - Но я слышал, что пожары – не редкость в Эдо. - Так и есть, - согласился Чанмин. – Но странность того пожара заключалась в том, что он не затронул соседних домов. - И впрямь странно. Чанмин допил вино и поставил чашу на стол, после чего ласково погладил Красный Крапчатый Шёлк. - Старый Хозяин попытался продать кото ещё раз. На этот раз его купил судья. Пожар, разразившийся в его доме, был куда смертоносней. Погибла мать судьи и кроме неё ещё двое слуг, пытавшихся побороть пламя. Но кото снова осталось невредимым. По Эдо пошёл слух, что на кото лежит проклятье, но нашёлся всё же третий покупатель, один из крупных феодалов, обосновавшихся в городе. Прежде чем доставить кото к себе домой, этот лорд призвал монаха, чтобы тот почитал молитвы над инструментом и снял проклятье. Той же ночью все его владения охватило пламя. Дюжины людей погибли, пострадал и сам лорд. Он приказал своим слугам бросить кото в реку, но волнами его вынесло к ним обратно. Напуганные, они обернули кото в шёлк и отнесли обратно своему лорду, который приказал вернуть её обратно Старому Хозяину. - На редкость необычная история, - вполголоса задумчиво изрёк Юнхо. Чанмин поправил один из мостиков слоновой кости на кото: - После этого Старый Хозяин отчаялся продать его. Придворный музыкант прибыл из Киото специально, чтобы исследовать инструмент. Это был седовласый старец, обладавший, однако, острым умом. Он похвалил меня за то, что я заботился о кото и регулярно смазывал его, после чего изучил его внимательно, извлёк несколько нот, и, наконец, определил, что это Красный Крапчатый Шёлк. Юнхо опустил руку на противоположную сторону кото: - Только величайшим инструментам дают имена. - Как сказал придворный музыкант, - продолжил Чанмин, – первые упоминания о Красном Крапчатом Шёлке встречаются в архивах ближе к концу правления Императора Шоко более чем две сотни и семнадцать лет назад. Он был подарен одной помолвленной леди как свадебный подарок от одного из её поклонников. Говорят, когда она играла на кото, птицы падали с небес, зачарованные его мелодией. Юнхо рассмеялся: - Это едва ли возможно, но кто знает? Могло и такое случаться в те давние простые времена. Чанмин улыбнулся: - Придворный музыкант рассказал, что ходили слухи, будто поклонником невесты был лис-оборотень. Возможно, так оно и есть, и в Красном Крапчатом Шёлке всё ещё сохранилась часть лисьей магии. Как бы то ни было, когда он вернулся ко мне в третий раз, я выучился на нём играть. Умение пришло ко мне едва ли не за одну ночь. - Ты открыл ему своё сердце, - молвил Юнхо. - В этом таится своя опасность, - опустив голову, ответил Чанмин. – Особенно для такого, как я. Яркий взгляд Юнхо стал ещё более пристальным: - У тебя нет возлюбленной? Румянец окрасил лицо Чанмина под слоем белой краски: - Как я уже говорил, у меня много поклонников. Но возлюбленного нет. Так проще. - Разве тебе не одиноко? - Нет, - он огладил Красный Крапчатый Шёлк ладонью. – Кото всегда со мной. Он посвящён во все мои секреты и делится со мной своими, и этого мне достаточно. - Ему почти три сотни лет, - сказал Юнхо. – Должно быть, тебе известно, что столь старые предметы обретают душу и оживают. Я видел, что он поёт для тебя и очаровывает тебя, но делал ли он что-то кроме этого? Чанмин посмотрел вверх задумчиво: - Вроде того, чтобы учинять пожары? Я не знаю. Сам я считаю, что Старый Хозяин стоял за этими пожарами. Помимо того, что он неплохо заработал на сделках, его чайный дом оказался в центре внимания благодаря слухам. На короткое время наступила тишина. Чанмину вспоминались ночи, когда он лежал, бессонный, в своей опочивальне, слушая музыку Красного Крапчатого Шёлка, доносящуюся с другого конца комнаты. - При мне он только пел, и ничего больше, - честно признался он. – Но возможно, это оттого, что я слишком здравомыслящий. - Вот как, - тихо отозвался Юнхо. – Значит, здравомыслящего человека невозможно одурачить? Задрав подбородок, Чанмин развёл руки, будто в насмешке над собой: - Взгляни на меня! Кто из нас больший дурак? Серьёзно глядя на него, Юнхо ответил: - Должно быть, я, раз ухаживаю за одним прекрасным созданием ценой другого. * * * - Почему ты не прикасаешься ко мне? – спросил Чанмин на пятый день. Красный Крапчатый Шёлк лежал, безмолвный, между ними. Опустевший сосуд из-под вина с парой чашек стоял на лакированном столике. Сонный аромат орхидей, которым было пропитано кимоно Чанмина, окружал их. Чанмин вскинул голову и требовательно спросил ещё раз: - Почему ты не коснёшься меня? Моя внешность тебя не привлекает? Юнхо как раз собирался уходить. Он застыл в дверях с выражением тоски на лице, обращенном к Чанмину. - Ты привлекаешь меня сильнее, чем можешь себе представить. - Так прикоснись ко мне! - сорвался Чанмин, серебряные колокольчики на шпильках звякнули расстроенно. – Уложи меня на постель и люби меня! Ты ведь платишь за это, почему ты этого не сделаешь? - О, Чанмин, разве ты не понимаешь? Ты сам должен принять это решение. – Юнхо поклонился ещё глубже, чем раньше. – До завтра. Следующее утро застало Чанмина сидящим, по обыкновению, в клетке. Толпа перед нею почти разошлась, видно, в поисках новых развлечений, и солнце светило прямо ему в глаза. Он занервничал, когда барабаны на башне пробили час Змеи, но заставил себя сидеть неподвижно, сложив руки на коленях. Сегодня он вновь был одет как Тамаказура, но в этот раз его верхнее кимоно было пошито из корейского шёлка, расшитого цветами слив, а хитоэ нежно-голубого цвета оттеняло белое. Юнхо появился из толпы. Его одежды были рыжих, коричневых и бежевых тонов, с узорами звериных следов и зигзагами золотых нитей. Он замер перед клеткой, не сводя с него взгляд. Но блеска золотых монет так и не последовало. Он не предложил ничего, просто глядя на Чанмина тёмными блестящими глазами. Толпа затихла, потом послышались перешёптывания. С глубоким вдохом Чанмин осознал, в какой ситуации оказался. Он не может так поступить. Это просто неслыханная дерзость. Непростительная. Но всё же он решился, и, трепеща от возбуждения и предвкушения, поднялся на ноги, взял кото и вошёл внутрь. Толпа за его спиной взорвалась, не веря своим глазам. Чанмин не мог даже представить, что Юнхо сказал хозяйке борделя. Не имело значения, что за предыдущие дни Юнхо заплатил за него целое состояние золотом – раз сегодня не было денег, теоретически, не должно было быть и сделки. Однако через некоторое время в коридоре послышались шаги, и дверь распахнулась. Вошёл Юнхо, неся поднос со сладкими рисовыми пирожками, вином и одной чашей. Всё это он поставил на татами рядом со взбитыми футонами, после чего повернулся к Чанмину: - Ты сам так решил, - сказал он. Чанмин кивнул: - Да. – Он жестом указал на кото. – Хочешь, чтобы я… - Нет, - Юнхо подошёл ближе. – Но если ты желаешь сделать что-то для меня… - он улыбнулся, подняв голову. – Хочу увидеть твоё лицо. Сотри краску. Протест готов был сорваться с губ Чанмина, но одна мысль его остановила. Если он уже нарушил одно из правил сегодня, почему не нарушить другое? Он чуть было не рассмеялся, на вовремя проглотил смех. Он не мог поверить в свою смелость, но что-то будто подталкивало его к этому. Достав из рукава кимоно мягкие салфетки, он принялся стирать с лица пудру, краску и воск. Сделать это аккуратно невозможно: белый, чёрный и красный пигменты размазались по лицу, и без зеркала он не мог понять, всё ли стёрлось, или же он был похож на чудовище. Он стирал краску, пока кожу не начало щипать, а салфетки не перестали пачкаться, и, наконец, поднял голову и взглянул на Юнхо. - Ну, вот и ты, - тихо произнёс Юнхо. Он протянул руку, и Чанмин подошёл к нему. Рукой Юнхо обвил талию Чанмина, и они посмотрели друг на друга, будто удивлённые чем-то. Юнхо приподнял голову. Черты лица его смягчились, а во взгляде обозначился было вопрос, и тут - Чанмин поцеловал его. Поцелуй был тёплым. Чанмин пощипывал нежно нижнюю губу Юнхо, потом чуть потянул, пока Юнхо не приоткрыл рот, и тогда всё стало ещё лучше, жарче, и желание горячей волной захлестнуло его. Поцелуи Юнхо на вкус напоминали лесные ягоды, сладкие и терпкие; они были свежими, словно сверкающий иней и мягкими, словно играющий с листвой ветерок, и Чанмин не мог ими насытиться. Они упали на футоны, обнимаясь, и изучая друг друга. Юнхо вытащил из волос Чанмина пару заколок, и тщательно сделанная причёска распалась, локонами обрамляя его лицо. Снова и снова они целовались, избавляя друг друга от слоёв одеяний, заводя руки под шёлковые одежды и касаясь теплой кожи, и Чанмин наслаждался запахом корицы и чернил. Перекатив их обоих, Юнхо навис над ним, его рука скользнула вверх по позвоночнику Чанмина и запуталась в его волосах. Низко урча от удовольствия, Юнхо отвёл вниз ворот кимоно и хитоэ и принялся облизывать плечи и затылок Чанмина. Чанмин растаял, отдаваясь во власть Юнхо, и совершенно не ожидал последовавшего укуса. Удовольствие пронзило его; у Юнхо были по-звериному острые зубы, и Чанмин оказался в плену его запаха и своего желания, разгорячённый, напряжённый и отчаянный. Он свернулся на футоне, ожидая, что Юнхо окажется сверху, но тот снова перекатил их обоих. Глаза Юнхо озорно и ярко сверкнули, блеснула улыбка. Чанмин кинулся в его объятья, шурша шёлковыми одеждами. Затрещали разорвавшиеся по швам нитки, распустилось золотое и серебряное шитьё. Они рассмеялись, разгорячённые и запыхавшиеся от нарастающего желания. Чанмин подмял Юнхо под себя, уложив его на живот, и поцеловал затылок, имитируя ласки Юнхо, но реакция последнего его вспугнула. Юнхо замер, потом вздрогнул всем телом. - Да, - прошептал он, в то время как Чанмин покусывал его загривок. – Да, вот так… Страсть сгустила воздух вокруг них, наполнив его тяжёлым мускусным, животным запахом. Словно весенний гон, пришло в голову одурманенному Чанмину. Словно течка. Он не мог вспомнить последний раз, когда он брал кого-то, вместо того, чтобы брали его. Юнхо под ним ёрзал беспокойно, сминая пальцами ткань футона. - Ты хочешь… - начал Чанмин осторожно, неуверенный, правильно ли он понял. – Ты хочешь так…? Юнхо кивнул, не поднимая головы с футона: - Возьми меня, - глухо рыкнул он. Соскользнула шёлковая ткань, обнажая кожу. Чанмин губами исследовал каждый её сантиметр, целуя и облизывая, лаская тело Юнхо, пока у того не перехватило дыхание. Чувствуя барабанную дробь его пульса, Чанмин скользнул рукой вниз по телу Юнхо. У него не было при себе ничего, что могло бы облегчить проникновение, кроме собственной слюны. Склонившись, он оставил дорожку поцелуев вдоль бока Юнхо, прежде чем лизнуть его ниже копчика. Скорчившись на футоне, Юнхо задышал чаще, вздрагивая. Чанмин смочил слюной ладонь и провёл ею по своему члену. Устроившись над Юнхо, он резко толкнулся в него, нетерпеливо и сильно, и тот застонал, двинувшись навстречу. Они соединились, но Чанмин толкался глубже и глубже, пока не пронзил Юнхо до конца. Была в этом и сладость, и тяга, словно ткань платья, зацепившегося за шипы. Сжав ладонями бёдра Юнхо, Чанмин потянул его на себя, пока тот не оказался прижатым спиной к его груди. Юнхо уронил голову на его плечо, тяжёлое горячее дыхание опалило шею Чанмина. Они двигались вместе, дрожа от нарастающего напряжения, жара и сладостного ощущения толчков. Рука Чанмина скользнула вверх по телу Юнхо и нашла сосок, пощипывая его и играя, заставляя Юнхо стонать и резче двигать бёдрами. Качнувшись назад со склонённой головой, Юнхо насадил себя на член Чанмина. Пот, поблёскивая, выступал у него на затылке и стекал по позвоночнику, и Чанмин подхватил языком солёную сладость. Вновь прижав к себе Юнхо, он взял его член в руку, лаская в ритм со своими яростными толчками, пока не ощутил влагу на пальцах. Юнхо вцепился в сбитый футон и глухо застонал. Удар сердца разделил их оргазмы один от другого. Разгорячённого, тесного и запыхавшегося Юнхо Чанмин подмял под себя и не выпускал, пока семя не выплеснулось на его пальцы и на тело самого Юнхо, пока разум обоих не прояснился от экстаза, оставившего после себя только расслабленную, томную негу. Почистившись оставшимися салфетками, они легли рядом, сонные от удовлетворённости. Некоторое время спустя Юнхо дотянулся до лакированного подноса и подтянул его ближе. Он предложил Чанмину сладких рисовых пирожных и разлил вино. Чанмин откусил пирожное, наслаждаясь сладостью бобовой пасты, а Юнхо тем временем протянул ему чашу с вином, из которой только что отпил сам. Чанмин сделал глоток, потом снова Юнхо. Доев пирожное, Чанмин сделал второй глоток из той же чаши. Юнхо наполнил её заново и отпил в третий раз, протягивая затем чашу Чанмину, и пристально наблюдая, как тот осторожно берёт её в руку. Чанмин замер. Три глотка из одной чаши означали союз, обоюдную согласованную связь. Он взглянул на Юнхо и разрешил себе надеяться. Пусть даже он будет продан Сакабе, - зато у него будет знание того, что прежде он принадлежал Юнхо, а Юнхо принадлежал ему. Не отпуская взгляда Юнхо, Чанмин поднял чашу и сделал третий глоток. * * * Утром десятого дня Юнхо пришёл со шкатулкой сандалового дерева, с горкой наполненной отборным жемчугом. Половина жемчужин была кремово-белого цвета; другая половина сияла чернотой. Жемчужины матово блестели при свете лампы, и, когда Чанмин прикоснулся к ним, взял пригоршню и пропустил сквозь пальцы, они показались тёплыми на ощупь. Он думал, что он привык к случайным демонстрациям богатства Юнхо, но это превосходило все его представления. Уронив последнюю жемчужину в шкатулку, Чанмин постарался выглядеть настолько безразличным, насколько это было возможно. - Если ты хочешь выкупить меня, тебе нужно обратиться к моему хозяину, - он бросил взгляд на содержимое шкатулки. – Стоимость содержимого этой шкатулки намного больше того, что предложил за меня Сакабе Дойя. Я уверен, Казен предпочтёт твою кандидатуру. Юнхо не улыбнулся. - Я хочу купить Красный Крапчатый Шёлк. Шок приковал Чанмина к месту, а потом накатила боль. Она налетела, будто холодный зимний ветер – уязвлённая гордость, боль предательства, осознание того, что нежные ухаживания и страстные объятия не значили ровным счётом ничего. - Нет, - похоже, Юнхо осознал свою ошибку. Он оттолкнул Красный Крапчатый Шёлк в сторону, словно соломенную игрушку, и попытался взять Чанмин за руку. – Нет, Чанмин, прости меня, я не то имел в виду! Ломкий смешок вырвался из горла Чанмина: - Похоже, твоя галантность изменила тебе именно тогда, когда нужна была больше всего. Юнхо сжал Чанмина в объятиях и, пристально глядя на него, сказал: - Поверь мне. Чанмин хотел. О, как он хотел. Он отвернулся и медленно выдохнул, пытаясь унять бешеное сердцебиение. - Я глупец. - Это далеко не так, - тон Юнхо был резким, но взгляд – мягким. – Позволь мне купить кото. - Даже несмотря на то, что оно проклято? Юнхо криво усмехнулся: - Мой милый, неужели боишься, что я сгину в огне? Чанмин знал, что должен ответить жестоко, холодно, чтобы продемонстрировать всё своё разочарование и гнев, но вместо этого вымолвил: - Я боюсь, что никогда больше тебя не увижу. - Ох, - Юнхо коснулся его лица. Кончики его пальцев запачкались белым. – Ты увидишь меня снова. Уж это я могу тебе обещать. Чанмин колебался. До сих пор, Юнхо не нарушал своих обещаний, но всё бывает впервые. Призвав на помощь всю свою надменность, он произнёс: - Если я продам тебе Красный Крапчатый Шёлк, то останусь в одиночестве. А ты, должно быть, найдёшь себе кого-нибудь моложе меня, и он будет играть для тебя… - Тебя одолела ревность, - в голос Юнхо прокрались смешливые нотки. – Но, раз того требует твоё тщеславие, знай, что ты несравненен. - Однако же ты хочешь выкупить кото, а не меня, - и в этот раз голос Чанмина выдал его боль. - Я не в том положении, чтобы купить твою свободу, - Юнхо пододвинул к нему шкатулку с жемчугом. – Но возможно, Красный Крапчатый Шёлк купит её для тебя. Одолеваемый сомнениями, Чанмин воззрился на шкатулку. Взять жемчуг, и выкупить свою свободу, или сохранить Красный Крапчатый Шёлк и остаться в кабале? Казалось, что решение очевидно, но кото – его единственная радость. Поклонники и хозяева появляются и исчезают, и только Красный Крапчатый Шёлк всегда оставался с ним. Решившись, Чанмин твёрдой рукой опустил крышку шкатулки. - Прости, но я не могу его продать. Юнхо смерил его внимательным взглядом. Улыбнулся. - Я понимаю. Потом поклонился в землю и приготовился уходить. Тот час же страх обуял Чанмина: - Когда я увижу тебя вновь?! - Скоро, - задержавшись в дверях, с улыбкой ответил Юнхо. – Совсем скоро. * * * Наконец, время наказания Чанмина завершилось. Пробил Час Петуха с барабанной башни. Солнце клонилось к горизонту, расцвечивая небо алым, а воздух больше не остывал к концу дня. В сопровождении пары слуг прибыл Казен, чтобы забрать Чанмина обратно в Йошичо. Он поблагодарил хозяйку борделя за содействие, и деньги сменили хозяина в знак завершения сделки. Чанмин тянул время, оборачивая кото в его шёлковые покровы. Один из слуг принёс чехол вишнёвого дерева, и Чанмин заботливо опустил в него инструмент. Казен, стоя у него над душой, распекал его за излишние церемонии. - Надеюсь, ты усвоил свой урок? – ворчал он. – Более того, надеюсь, при следующей встрече с Сакабе ты будешь держаться с должным почтением и послушанием. Мне передали, что он уже вернулся в Эдо, и ему не терпится увидеться с тобой. Мы можем только молиться, чтобы он согласился отдать за тебя семьсот рё! Одному Богу известно, что он скажет, узнав, что ты принимал у себя того чужеземца! Застегнув пряжки на чехле, Чанмин поднялся на ноги: - Даже не сомневаюсь, что он уже в курсе этого, и потребует скидки. Казен зашипел от досады. Не обратив на него никакого внимания, Чанмин забрал кото и пошёл к выходу. Шлюхи расступились, давая ему проход. Кто-то из них даже пожелал ему здоровья и счастья, и Чанмин склонил голову в знак благодарности. Никого из них он больше не увидит. Как только его продадут Сакабе, он вряд ли вообще вернётся на Пять Улиц. Стоило ему переступить порог, как к входу подали паланкин. Откинув драную голубую занавеску, Казен уставился на прибывший экипаж. На нём не было ни гербов, ни каких-либо других опознавательных знаков, но корпус паланкина был выполнен из сандалового дерева, аромат которого разносил ветерок, а занавески пошиты из тяжёлой китайской парчи. Каменные лица носильщиков не выдавали никаких эмоций, с ними позади экипажа шли два вооружённых охранника. Один из них выступил вперёд и отвесил поклон Казену: - Благородный господин, - произнёс страж. – По приказу моего хозяина мы должны доставить музыканта Чанмина в его новый дом. Казен всплеснул руками: - Боже мой! – воскликнул он, едва ли не прыгая от радости. – Похоже, ты был прощён! Сакабе, видно, ждёт не дождётся встречи с тобой! Очень хорошо. Очень многообещающе. Может, я всё же смогу стрясти с него тысячу рё! Чанмин склонил голову, имитируя уважение. - Что прикажешь сделать? – сердце билось в груди, трепеща от затаённой надежды. – Прикажешь пойти с ними? - Глупый мальчишка! Конечно же, ты должен пойти с ними! – Казен легонько подтолкнул его в сторону паланкина, браня Чанмина за глупость. – Передай Сакабе, что я свяжусь с ним завтра, чтобы обсудить оплату! Сохраняя маску кротости и послушания на лице, Чанмин устроил чехол с кото в паланкине, прежде чем забраться внутрь самому. Он задернул шторку, оставляя за ней Казена, продолжающего выкрикивать ему наставления, и откинулся на пуховые подушки. Паланкин качнулся, и носильщики тронулись в путь. Чанмин положил руку на чехол – частично чтобы защитить инструмент от тряски, частично потому, что это придавало ему уверенности. Они остановились у ворот. Привратник, заглянув в паланкин, дал им дорогу. Чанмин приподнял занавеску и выглянул на улицу, когда они переходили по мосту через ров. Ровные ряды магазинов, продающих чай, вина и еду, выстроились вдоль дороги. Он оглянулся назад, сощурившись. Позади остался Эдо, казавшийся таким далёким на расстоянии всего лишь часового перехода. Снова задёрнув шторку, Чанмин расправил рукава кимоно поверх чехла с кото и опустил на них голову. Какое-то время спустя он ощутил, как паланкин мягко опустился на землю. Наступила тишина, вскоре нарушенная грохотом тележных колёс и тяжёлой поступью упряжных волов. Повозка остановилась поблизости от паланкина. До слуха Чанмина донеслось сопение животных и поскрипывание дерева. Не медля, он откинул занавеску и выбрался наружу. Длинные тени ложились на землю от сияния закатного солнца, а лёгкий туман уже вился над болотистыми местностями. Вооружённый эскорт, сопровождавший паланкин, пропал. Исчезли и слуги-носильщики. Обернувшись, Чанмин увидел, что нет и паланкина. Кото, спрятанный в свой деревянный чехол, покоился на дороге, на подстилке из листьев, веточек и сплетённых трав. Воловья упряжка, запряжённая белоснежными животными, ожидала на обочине. Занавески из тяжёлой китайской парчи не давали заглянуть внутрь экипажа. Юнхо сидел на облучке, ни поводьев, ни хлыста не было в его руках. Он сидел непринуждённо, одетый в свои кремово-коричневые одежды с причудливым узором, и улыбался. Чанмин смотрел, не веря глазам своим. Его разум сдавался под натиском осознания с той же неохотой, с которой зима уступает место весне, но вот-вот… вот-вот… - Куда они пропали? – спросил он. Юнхо лихо спрыгнул с повозки и подошёл близко к Чанмину. - В их услугах больше не было необходимости, и я отпустил их. Чего-то не хватало. Чанмин знал, ждал этого. Словно глупец, он оглядел дорогу, надеясь увидеть носильщиков с испарившимся паланкином. Но позади он увидел только Йошивару, проступавшую сквозь сгустившийся туман, а впереди пролившимися чернилами среди холмов раскинулся Эдо. Резко прокричала цапля. Взгляд Чанмина упал на его собственную тень на дороге. Затем на тень Юнхо. У неё были уши. Не человеческие, а заострённые, стоящие торчком уши зверя. Был у тени и хвост – длинная, пушистая кисть. С колотящимся сердцем Чанмин перевёл взгляд на Юнхо, Тот улыбнулся - ни ушей, ни хвоста. Не до конца уверенный, но увидевший, наконец, правду – и как он раньше не заметил? – Чанмин глянул ещё раз на тень и вновь на Юнхо. – Ты развеял иллюзию. Ты… ты же… - Верно, развеял, - склонил голову тот. – Да, так и есть. Воздух замерцал, взвился туман, а когда блеск туманной изморози рассеялся, Чанмин увидел не один, а несколько хвостов, веером развернувшихся за спиной Юнхо. Сосчитав их, он осознал: - Девять, - прошептал Чанмин. – Девятихвостая лиса, - он преклонил колени перед самым могущественным существом, и поклонился. – Красный Крапчатый Шёлк принадлежит тебе. - Нет, он твой, - Юнхо присел перед ним, похлопав деревянный чехол кото. – Он никогда не пел мне, что бы я ни делал. Но однажды запел для смертной женщины, да так прекрасно, что я подарил кото ей в качестве свадебного подарка. Женщина играла для меня, но потом её муж прогнал меня. Я скитался по островам и заморским странам, пока память о песне кото не привела меня назад. Но к тому времени та женщина и её муж давно умерли, дети её расселились, а детей её детей и подавно было не сыскать. Долгие годы я искал, желая услышать звуки кото, - и вот я её нашёл. У тебя, последнего живущего потомка той женщины, которой я подарил Красный Крапчатый Шёлк. Чанмин покачал головой, глядя в землю: - Ты должен взять её обратно. Поднявшись, Юнхо ответил: - Я не умею играть. – И тихо добавил. – А ты умеешь. Мгновение прошло, затем другое. Чанмин поднял голову, ловя взгляд Юнхо. - Ты свободен. – Юнхо широко улыбнулся. – Поступай, как пожелаешь. Чанмин больше не колебался. Он уже принял решение. Поднявшись, прижимая к себе кото, он взял Юнхо за руку, и солнце осветило их закатными лучами.