Черный крепдешин и классическая женская сексуальность.

На похоронах дедушки на бабушке было черное платье из лёгкой ткани очень похожей на крепдешин. Стояло жаркое лето, и черная ткань, дарящая тепло родного тела, запомнилась мне надолго. Я перебирал эту ткань своими неуклюжими детскими пальчиками и думал о том, что дедушки больше нет. А ещё о том, что не помешало бы всё-таки выкурить из-под крыльца юркую серую ящерицу, так привлекательно танцевавшую свой блюз под горячим июльским солнцем на Виноградниках. Мальчишки были в восторге, и мне пришлось поспорить с Чаком Рори, что я, во что бы то ни стало, поймаю маленькое существо к себе в коллекцию. Но серебристая ящерка оставила свой хвост в моих руках и нырнула под половицы. Она и сейчас наверняка там, и если подкараулить её, то чудное творение станет моим Ткань бабушкиного платья казалась теплой, мягкой как хвостик той ящерки. Мы долго спорили о том, кому он достанется в качестве трофея, но мама заставила, в конечном счете, спустить хвост в унитаз. Мне было жаль. Мама сказала, что Сэм ещё очень маленькая и если она подберёт «эту гадость» и потащит в рот, то жди беды. Я решил не доводить до такого и, повинуясь её просьбе, уничтожил нажитое непосильным трудом добро. Легкая ткань тонкого вечернего платья скользила между пальцами, навевая множество вопросов. Откуда это платье у Скалли? Зачем мне вообще потребовалось лезть в её дорожную сумку? Я и сам не знаю. Скалли впервые поступила так, как обычно поступаю с ней я. Разумеется, мне легко это понять, но признаться самому себе в том, что я так ошибался все эти годы, просто не мог. ОНА собрала вещи и уехала с отвратительным курящим подонком за какой-то бесплотной истиной, которая на поверку оказалась умелым обманом. ОНА ничего не сказала и намеренно не стала разговаривать со мной по телефону, когда связывалась со Скиннером. Вернувшись с пустыми руками, осознавшая, что рисковала ради того, чтобы Курильщик в очередной раз провернул своё дельце для Синдиката или самого себя, или для кого-то ещё, о ком мы не знаем или думаем, что не знаем. Что Скалли сделала, когда вернулась? Ничего… Она жалела, что всё так вышло, а я был сердит. Вот минула пара часов после того, как мы расстались со Стрелками. Скалли отправилась в душ по моему молчаливому позволению, а я… А я решил сгладить свою вину. Каким образом? Разобрать её вещи. Вы не должны думать, что я часто занимаюсь этим. Напротив, я никогда в жизни не позволял себе совать нос в личные дела Даны Скалли. Просто пятнадцать минут назад или около того мне подумалось, что это будет неплохая идея - отнести её вещи в корзину для белья. И стоило мне открыть молнию, сверху я увидел это… Черное платье из тонкой ткани, очаровательной на ощупь; платье на узких штуках, которые, кажется, принято называть бретельками. Я никогда не видел подобного на Дане Скалли. Может быть, потому что за тонкой тканью не так просто спрятать увесистый сиг сойер? А может быть, потому что в подобной одежде на работе гармонично смотрятся лишь героини комиксов, а в реальной жизни, несмотря на всю женственность моего напарника с её вечными каблуками и очаровательными блузками из тонкой ткани, Скалли не надела бы такое на работу никогда. Это не рабочий костюм. Я ведь уже говорил – это черное вечернее платье. В сущности, я не имел никакого права ревновать эту женщину, потому что для того, чтобы ревновать кого-то или устраивать семейные сцены, нужны отношения. Те самые, которые так воспевал Шекспир или Сэмюэль Бэккет. Всё, что было между нами – это отношения Малдера и Скалли – помешанного на пришельцах чудика и учёного, агента, врача, женщины, которая не один раз спасала меня, вытаскивая с того света, с самого края, за которым только пустота. Разумеется, я понимаю, что вижу лишь часть жизни Скалли, остальная часть принадлежит только ей. В конце концов, мы лишь напарники и наивно предполагать, что вся её жизнь принадлежит мне настолько, насколько моя - поглощена работой. Дана - нормальный человек. И уж совсем глупо верить, что при этом я имею право разбирать её сумку. С другой стороны, мы пережили вместе столько, сколько ни одному человеку на этой проклятой планете не приходилось переживать даже во сне. Поэтому я частенько считаю, что могу контролировать её жизнь, пусть фрагмент этой жизни, связанный с ФБР и Секретными материалами, но могу. А я ведь так и не поставил ей стол, да и её имени по-прежнему нет на двери - нет таблички, означающей, что Дану Скалли можно найти в этом полуподвальном кабинете, совсем не маленьком, но настолько захламлённом, что там и развернуться негде. Мне казалось, что теснота – самый важный аргумент, чтобы обходиться одним столом, но Скалли, похоже, меня в этом не поддерживала. Разумеется, ей хотелось личного пространства. Ей вообще хотелось хоть чего-то личного, например, отделиться от меня с моими вечными поисками. Не думаю, что Скалли видит себя в тени моих побед. Да и нет никаких побед – есть неудачник, который борется за то, чего, может быть, и нет; за то, что я успешно придумал себе много лет назад. Ей сложнее, разумеется сложнее. Ей хочется быть женщиной, с её слабостями, с потребностью выспаться или принять горячую ванну с ароматной пеной, выпить бокал вина - того, что подороже, ведь тратить своё жалование иначе нет времени. А почему? Потому что всё её свободное время занято лишь мной. Я бужу её по ночам, вытаскиваю из теплой постели под холодные ветра Вирджинии или Аляски, под обжигающее солнце Нью-Мексико. Я мерзавец. И я мог бы ненавидеть себя, но то, что мне удается проводить 23 часа в сутки на работе, спасает от самобичевания и стойкого желания уничтожить себя окончательно, сломаться. Разумеется я эгоист. И трус. Потому что если бы я рискнул позволить Скалли нормальный отпуск два раза в год, то это время стало бы для меня самым одиноким. Пальцы перебирают тонкую ткань, путешествуя к самому низу юбки. Платье не короткое, именно той длины, которая так выгодно подчеркивает красоту ножек Даны Скалли, закованных в туфли на высоченных каблуках. Моя фантазия, способная представить так многое, никак не может подкинуть мне образ моего рыжеволосого напарника в этом платье. Словно платье не её. Словно кто-то ошибся и положил в сумку совершенно чужой предмет одежды. Я в целом довольно логичен. Когда-то мне удавалось быть лучшим в Академии, в своём отделе. Дана не взяла бы это платье с собой в такое путешествие, туда, где она могла рисковать всем, только чтобы достать мнимые доказательства для меня. Я сам виноват, что настолько приучил её к риску во имя истины. И может быть уже давно смыслом её жизни является попытка доказать мне… А вот что доказать - никто из нас уже не знает. Объяснить, что я не прав в своих неугомонных поисках инопланетных цивилизаций? Иногда мне кажется, что Скалли давно уже верит моим словам, поискам, которые мы ведём. Я не тащу её за руку за собой, как непослушного ребёнка, подгоняемый очередной безумной идеей, на свет огоньков в поле. Мне кажется, что Дана уже очень долгое время идет за мной сознательно, уверенно, и наши сцепленные пальцы – это лишь попытка не потеряться в пути. Я утверждал, что логичен? Наверное, это была ложь, потому что мои мысли скачут в жутком беспорядке, а разум пытается подкинуть всё новые и новые идеи. Откуда платье? Если Скалли не брала его с собой (а я уверен – не брала), то как оно появилось у неё там, где она была? Об этом месте Дана молчала, все больше акцентируя внимание на диске, который был перехвачен Спендером. Где она была, и зачем потребовалось это платье? Не в ресторан же с курящим подонком она ходила. Мне становится смешно, и я нервно хихикаю, раскладывая платье на диване так, будто оно живое, внимательно расправляя каждую складку. Мой внутренний радар с легкостью улавливает, что в комнате появился кто-то ещё, и я оборачиваюсь, встречаясь с удивлённым взглядом напарницы. Я понимаю, что нужно чем-то объяснить вмешательство в пространство её личных вещей, но спустя столько лет вряд ли нужны объяснения. - Я просто хотел помочь и… - бормочу я что-то невнятное. Скалли отталкивается от косяка, к которому прислонялась спиной в белом махровом халате, и идёт по направлению ко мне, разглядывая находку. Руки по привычке поднимаются к бёдрам, и лицо Скалли приобретает задумчиво-сосредоточенный вид, который я так часто вижу на работе. - Тебе нравится это платье? – спрашивает Скалли через несколько секунд, которые кажутся мне длиннее вечности, спрашивает так, будто интересуется, не считаю ли я, что Элвис жив. - Да, - вру я беззастенчиво, ожидая дальнейшей реакции, рассказа или чего угодно. Оно так нелепо среди всех её вещей, которые мне приходилось видеть в спортивных дорожных сумках. - Да? – Бровь Скалли незамедлительно взлетает вверх, выдавая её удивление. - Да… - Ты думаешь, оно мне идёт? - Да, - повторяю я, как зомби с проломленным черепом, в прошлой жизни бывший человеком с синдромом Дауна. - Спендер считал, что оно мне идёт. Скалли произносит эти слова не как упрёк, не стараясь напомнить мне, что наши со Спендером мнения могут совпадать, потому что генетически примерно наполовину мы схожи, напротив… Скалли произносит эти слова для констатации факта. Так люди говорят о том, что Рождество будет снежным, или что на улице снова льёт дождь. Я киваю и молчу, ожидая продолжения. Мои пальцы всё ещё касаются ткани, будто ожидая, что игрушку скоро отнимут. Скалли садится рядом на диван и начинает длинный рассказ о своём путешествии, стараясь изложить все предельно точно, упоминая о мелких деталях, о сообщении, которое пыталась мне послать, и, наконец, об этом платье, доставшемся ей в дар от врага. Я молча слушаю, повторяя её позу до мелочей - опирая голову на раскрытую ладонь. Маленькое черное платье лежит между нами, как доказательство на столе судьи в момент слушания дела о предательстве. Наверное, в конце Скалли ждёт оправдательный приговор. Ведь я не судья, а она не подсудимая. И мне не в чем её винить. Впрочем, как я и говорил, моя безупречная логика даёт сбои. Когда Дана заканчивает рассказ, я замечаю, что она переместилась, сложив ноги в позу лотоса, ощущая себя спокойнее. Я молча киваю, пытаясь дать знак, что она поступила так, как и должна была поступить, и я ни в чем не упрекаю, кроме излишнего риска, о котором я не хочу думать. У Скалли был прекрасный учитель. Это многое оправдывает. - Мне не нравится это платье. - Скалли уверенно прикасается к темной ткани. - Это словно образ того, что я не надела бы никогда, как бы мне этого ни хотелось. - Почему? – тупо спрашиваю я. Зомби Даун возвращается. - Потому что оно - собирательный образ классической женской сексуальности. Это - самое простое, в чем мужчина хотел бы видеть женщину. Этакий штамп. Я задумчиво изучаю её лицо и взгляд, из которого ещё не исчезли остатки вины. - Не знаю, Скалли. - С трудом я включаю хвалёную логику. - Мне кажется, платье пойдет тебе. Оно простое и элегантное. Я ощущаю отвращение к собственным словам, потому что всё, к чему приложил руку этот засранец, кажется мне дерьмом. Может быть, я слишком груб, но ненависть к нему крепнет с каждым годом. Скалли качает головой и, подхватив платье, исчезает в соседней комнате. Я ощущаю, как улыбка растягивает мои губы. Я бы вряд ли когда-нибудь увидел её в подобном. То, что будет происходить дальше, моя фотографическая память сохранит навсегда. Стану рассказывать об этом своим внукам, если они когда-нибудь появятся. Пока я размышлял о степени вероятности продолжения своего рода, Скалли появилась в дверном проёме в том самом черном платье, которое всколыхнуло мои воспоминания о ящерке. Её золотисто-рыжие волосы вьются романтичными кудрями, будто намеренно убранные таким образом. Дана улыбается, пожимая плечами и поворачиваясь, демонстрируя наряд. - Надеюсь, теперь ты можешь убедиться в том, что это платье мне не подходит. Это то, что совсем не соответствует мне. Я с трудом сглатываю, поражённый её красотой и открытостью. Впрочем, мои глаза не способны оценить весь образ, потому что взгляд приковывает лишь глубина декольте. Что поделать? Я - мужчина, а она – женщина, и как бы мне ни хотелось выделяться из общего стада поклонников Даны Скалли, которые волочатся за ней, как приклеенные, сторонясь меня и, кажется, ненавидя, я все равно без стеснения глазею на её грудь. Теперь я готов поставить галочку напротив слов Скалли о собирательном образе классической женской сексуальности. С трудом отводя взгляд и благодаря свои гены за то, что краснеть мне не свойственно, я вздыхаю, откидываясь на диване назад и складывая скрещённые руки под голову. Лучше молчи… Лучше молчи, Малдер. - В этом не очень удобно гоняться за пришельцами, не так ли? Они все будут охотиться за твоим декольте. Без него симпатичнее, Скалли. Впрочем, я смогу оценить это только если ты разденешься. Она краснеет, а я чувствую болезненный укол прямо в душу за излишний сарказм, который иногда пробивается наружу, стоит мне ощутить себя в не очень удобном положении. Дана скрывается в спальне. Я сажусь, потирая виски. Голова начинает раскалываться, а навязчивый образ черного платья на точёной фигурке голубоглазой женщины преследует меня, словно надоедливый парфюм тетушки. Скалли вернулась через несколько минут, одетая в шелковую пижаму и халат, туго подпоясанный так, что единственными обнаженными частями тела остались пальцы, выглядывающие из-под длинных рукавов и лицо со смущённой улыбкой. Рассматривая этот её отчасти привычный внешний вид, я думаю, что вот такой Дана мне ближе и доступнее как друг, как напарник и женщина. И она права, эта мнимая сексуальность в черном платье на бретельках – это не её... Это классическая сексуальность любой женщины, которая будет облачена в подобный наряд. Главной особенностью моей Даны Скалли (интересно, с каких пор она стала моей?) является её умение быть сексуальной в этом халате и пижаме, в тех закрытых костюмах и юбках чуть ниже колена, в плаще, пальто, в куртке. Я снова с трудом сглатываю, осознавая, насколько притягательна красота её запястья, пока тонкие пальцы осторожно упаковывают черный крепдешин в пакет для мусора. - У Спендера отвратительный вкус. Скалли улыбается в ответ на мои слова и опускает платье в мусорное ведро.