До свидания

Вы когда-нибудь умирали? Я говорю не о процессе - умирать от неизлечимой болезни или умирать на столе у хирурга или в машине под грудой железа, умирать и надеяться, что вас вытащат спасатели, ваше сердце запустит реаниматолог, вам поможет химиотерапия… Я говорю об итоге. Вам случалось умирать? То есть вы жили, у вас были цели, чувства, планы. Вы к чему-то стремились или просто плыли по течению, вы танцевали или пели в хоре по воскресеньям, вы писали книги или читали их перед сном, вы играли, шутили, любили и ненавидели, работали, уставали, прыгали с парашютом, лечили людей или лечились сами, рожали, воспитывали - вы жили. А потом однажды ночью или вечером, а может в ясное весеннее утро вы умерли. Скептики скажут, что умереть и почувствовать это невозможно. Ваше сердце просто перестанет биться, кровь циркулировать по сосудам, дыхание остановится. Кровь медленно превратиться в желе, а глаза потускнеют. Вы умрёте и не осознаете это разумом. Вы просто были - и вот в одно прекрасное мгновение вас нет. Так скажут скептики. Религиозные личности, может быть, попытаются возразить. Они скажут, что вы пойдёте по длинному тоннелю на свет, и там вас встретит апостол Пётр, который будет судить вас за грехи ваши. И ваша бессмертная душа окажется в раю или спустится в ад. Каждый представляет себе смерть по-своему. Но мало кто представляет себе смерть при жизни настолько явно, насколько ее себе представляю я. Сегодня снежный день. Редкий случай в Северной Каролине. Вся грязь и мрак кладбища покрыты мягким белым покрывалом. Священник говорит не много, ведь Малдер никогда не был верующим человеком. Нет, не так… Он самый верующий человек из всех, кого я когда-либо знала. Но его вера иная. Он никогда не верил Богу, так как ему верила я… Но даже он не смог бы объяснить, почему всегда приходится потерять для того, чтобы обрести. Почему Бог так жесток со мной? Мама стоит рядом. Я понимаю её волнения. Боится, что мои эмоции выйдут из-под контроля, и это навредит малышу. Пока мы ехали на кладбище, она говорила об этом. Я посчитала. Пять раз. Я только кивала. Волнений нет. Теперь нет. За то время, которое я занималась подготовкой к похоронам - выбирала гроб, одежду, договаривалась о месте на кладбище рядом с его семьёй, - я многое поняла. Я видела взгляды окружающих. Сочувствующе-терпеливые взгляды. Так смотрят на вдову. Мне было всё равно. Поэтому и сейчас слова мамы я воспринимаю, как светскую беседу. Она хоронила мужа и дочь, она знает, что значит потерять, но вряд ли понимает, что значит умереть. Это не грустно. И больно лишь поначалу. Потом становится пусто и холодно. Всё. Это итог. Скиннер понимает, но лишь отчасти. Он не говорил мне ничего с самого утра. Только смотрел на меня и в его взгляде было всё. Сочувствие, боль и поддержка. Этого мне было достаточно, чтобы стоять и слушать слова священника - человека, который старается говорить честно и открыто, будто лично знает того, кого хоронит. Только через пару минут он пойдёт к другой могиле, чтобы повторить свою речь. Я верила в Бога. Верю ли я теперь? Бог ли совершил этот обмен? Богу ли я отдала частицу себя, чтобы получить от него чудо, движения которого я почувствую уже через пару недель. Первые толчки, потом они станут постоянными спутниками. А может быть, Бог лишь смотрел со стороны, не мешая и не помогая ничем. Просто посмотрел и закрыл дверь, чтобы я билась в неё кулаками и просила, умоляла оставить мне обоих. Он появится на свет, чтобы прийти в этот мир вместо Малдера, заполнить в моём сердце зияющую пустоту, прикрыть кровоточащий орган своими маленькими ладонями. Я не хочу, чтобы он был похож на отца… Но я знаю, что этого не избежать. Я буду видеть в каждом его жесте отголоски своей самой большой в жизни потери, чтобы знать, что приобрела от этого. Но согласна ли я была на такой обмен? Я бы никогда не смогла ответить на этот вопрос. Я жадная. Не хочу терять, отдавать. Но меня не спросили. Мне лишь дали всё, о чем я так долго мечтала, а потом оттолкнули, напоминая о расплате. И вот теперь я знаю, что значит умереть. Словно я лежу в этом тесном гробу в прохладе первого снега… У Малдера почти не осталось близких. Сегодня я стою здесь ближе всех, та, что не стала женой, но была другом, шла рядом, рука об руку. Я не была идеальна, я так много о тебе не знала. Но в этой ноябрьской пустоте я всё равно ближе всех этих дальних родственников или сотрудников, которые вспоминали о тебе лишь по праздникам, чтобы подписать открытку, если она куплена заранее. До рождества осталось так мало. Но ты больше его не увидишь. Я хотела быть рядом в это рождество. Я обещала и тебе, и себе. Я буду рядом. Я приду сюда с маленьким подарком для тебя и оставлю его у надгробия. Я принесу остатки рождественского ужина, который приготовлю для тебя и твоего сына. И бутылку хорошего вина. Я не буду пить… мне ведь нельзя. А ты не откажешься, ведь больше не нужно садиться за руль или гнаться за монстрами. Просто тихий семейный вечер. Втроём. Я расскажу тебе, что со мной произошло за два месяца, как я скучала и ждала встречи. Расскажу как дела на работе. Но тебя уже не будет это так интересовать. Я расскажу тебе, что чувствую, и как наш малыш беспокоит меня по утрам, когда просыпается и начинает эту весёлую разминку у меня в животе. А ты скажешь: «Скалли, из него получится отличный питчер». Хотя… ты не скажешь. Ты промолчишь весь вечер, и лишь лёгкий ветерок будет трепать мои волосы как твоё дыхание, когда ты доказывал мне свою очередную гипотезу. Может нам повезёт и рождество будет таким же снежным как день, когда я прощаюсь с тобой. Я приду… Осталось лишь пара месяцев. Ты подожди меня. Я сжимаю холодную горсть земли, как символ, скрепляющий моё обещание, и она со стуком летит на крышку гроба. До свидания, Малдер.