Нет неизбежности

... Через не плотно задернутые шторы раздевалки для девочек проникал тусклый дневной свет, от которого хотелось немедленно зажечь лампы в помещении. Лежа прямо на полу, Марина не спешила открывать отяжелевшие от невыплаканных слез веки. Торопиться некуда. Навстречу собственному одиночеству уж точно. Капли дождя ударялись о стекла, словно стеклянные шарики, нет, не шарики - гвозди. Кажется, это вошло в привычку, каждый день, оставаться в этой комнате после утомительной тренировки, созерцая потолок, голубой - голубой, цвета глаз Егора. Марина собственными руками очистила потолок от слоя пыли и паутины, так бережно сотканной паучком, чувствуя мрачное удовлетворение, когда ажурные ниточки падали вниз. Теперь потолок был чистым-чистым, без единого темного пятнышка, от этого истерзанной душе становилось чуточку спокойнее. Марина до боли закусывала губы, каждый раз, когда знакомые глаза останавливались на ее лице лишь на миг, тут же находя другой объект для внимания, словно она была чем-то омерзительным. Новый день не приносил ничего, помимо черной пустоты, разрывающей сердце, да темных кругов, скрыть которые не помогала даже косметика. Конечно, она его любила. Ей нравилось тонуть в крепких объятиях, жалуясь на очередную неприятность, приключившуюся так некстати, выслушивать слова утешения, обещания разобраться с обидчиком, и было плевать, что по большей части в случившимся виновата она сама. Однажды Марина попыталась провернуть тоже самое с Кисляком. - Дура ты, Марина. - Сказал он тогда, равнодушно накручивая на палец кудрявый локон. Он не хотел ее обидеть, поняла Касаткина, просто говорил то, что думал. И от этих простых слов слезы жгли кожу похуже звонких пощечин. Нравилось дожидаться его появления в пропахнувшей мальчишескими телами раздевалке, ощущать спиной холодный кафель, чувствовать сильные пальцы на хрупких плечах, и плевать, что назавтра останутся синяки. Ощущение опасности, того, что в любой момент их могут застигнуть, заставляли кровь бешено разноситься по венам, а сердце сильно ударяться о ребра. Нравилось, что с ним можно было быть слабой, по-настоящему собой, никаких полутонов. В момент, когда она сделала шаг навстречу Андрею, все изменилось. Казалось маска, которую она снимала лишь в минуты рядом с Егором, навечно приклеилась к девичьему лицу, попробуй снять - останутся шрамы. Дверь с легким скрипом приоткрылась, но Марина даже не повернула головы, тело затекло от долгого нахождения в одной позе, заглушая все прочие чувства. Она поморщилась, когда рядом с ней без сил рухнул Андрей, принося с собой запах дождя и ветра. Так и лежали, плечом к плечу, утопая в звенящей тишине. Слезы уже давно солеными дорожками прочерчивали бороздки по бледной коже, и Марина гадала, насколько жалкой выглядит плачущей, лежа на полу. Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем Андрей заговорил, не мигая глядя в потолок. - У парней сейчас тренировка. - Голос сухой и надломленный. - Щука выгнал меня из команды. Завтрашний финал уже без двадцать четвертого номера. Марина слабой рукой провела по спутанным волосам. В горле образовался спазм. - Меня бросил Егор. Все уже в курсе, что мы с тобой переспали. А еще, я расцарапала лицо Лене. На несколько минут снова повисла тишина. Стало как-то легче, словно кто-то нажал на спусковой крючок, высвобождая скрученные в тугой узел внутренности. - Знаешь, - почти шепчет Андрей, - если отодрать маску, кожа покроется розовой корочкой, а потом очистится. Поначалу будет больно, но оно того стоит. И Марина поняла, зачем он пришел. Егор простит ее, может ни через неделю, месяц, и даже не через год, но она дождется, обязательно дождется. Конечно, она его любила. Особенно сейчас, когда почти потеряла.