Мать моя Анархия!

— Мать моя Анархия! — едва не подвывал, подобно волку или псине Горшенёв, хватаясь за голову. Та и без того раскалывалась, а исчезающие с каждой новой минутой нервные клетки придавали боли остроты. — Как тебя только терпят? — Вопрос к тебе! — беззаботно отвечал барабанщик другу, будто не он был причиной плохого настроения музыканта. Хотя, таковым себя он и не считал. — Молчи, ради всего святого, только молчи, — уже не имея сил на повышение голоса, просто злобно рыкнул Миша. — Достал.       На эту речь Щиголев и вправду предпочёл промолчать, однако отставать даже и не думал. Перекувыркнувшись на диване, видимо, пытаясь изловчиться и выполнить какой-то очень хитроумный план, мужчина не рассчитал то ли силу, то ли размах, и в итоге рухнул на пол. Что-то зашипев себе под нос, он состроил страдальческую мину и потёр ушибленную голову. В ответ на падение со стороны “взлётной полосы” послышался громкий смех. — Придурок! — сквозь непрекращающийся хохот пропыхтел Горшок. Его явно впечатлила ловкость Щиголева. — Сам такой, — обиженно надувшись и сложив руки на груди, буркнул Саша. Однако Горшенёв, кажется, даже не обратил внимание то ли на актёрское мастерство друга, то ли на реальную обиду ранимого барабанщика, продолжив смеяться. — Не, ну во дебил-то! Млять, додумался. Удивил!       Поручик, тем временем, вскочил на ноги и скрылся где-то в глуби квартиры, оставляя неугомонного вокалиста в комнате одного. — Э-э-э, Сань! — всё-таки окликнул друга Миша, спустя минут пять непрерывного веселья. — Ты че, обиделся, что ли? Молчание. — Да ладно тебе... Тишина. — Ой, харе строить из себя хрен пойми кого! — начавшее проявляться чувство вины тут же сменилось недовольством. «Да с какого он вообще должен был обижаться? То же мне, нашёлся, мягкосердечный!». Поднимаясь на ноги, Горшок нахмурился и сделал шаг за порог. — Ты му...       Едва музыкант успел открыть рот, дабы что-то сказать, его чуть не сбил с ног барабанщик, который, оказывается, и вовсе не слышал коллегу, так как на ушах были нацеплены наушники, из которых доносились звуки песни, которую Горшенёву разобрать не удалось. — Ты охренел?! — снова начал терять терпение Миша, делая ещё один шаг, только теперь в сторону Щиголева. — Ты что-то сказал? — всё так же преспокойно поинтересовался Поручик, заправляя один из наушников за ухо. — Я?! — Ну да, — искренне не понимая, с чего так переполошился приятель, пожал плечами Саша, даже не оборачиваясь назад. — Ничего, — тут же злобно буркнул Горшок, пытаясь из-за плеча друга углядеть, что тот крутит в руках. — Можно спрос... — Т-с-с-с! — резко обернулся к Горшенёву Щиголев, зашипев на него сквозь стиснутые зубы. Всё ещё ничего непонимающий музыкант опустил взгляд, увидев-таки у Поручика какой-то фантик. — Э... Ты чего? — не собираясь следовать указаниям барабанщика, вновь подал голос Миша. Саша недовольно нахмурился, но на этот раз даже не удостужил товарища хоть каким-то ответом — будь то шипение, то хотя бы одно слово. Лишь наградил молчанием. — Слушай, это...       Щиголев поднял сосредоточенный взгляд на Горшка и снова заставил закрыть рот, засунув туда конфету. Вокалист сглотнул, однако не решился выдавить из себя что-нибудь ещё, только молча начал жевать лакомство. Воспользовавшись этим, Поручик быстро достал из кармана дрожащими отчего-то руками плеер и усердно принялся листать песни, пытаясь найти что-то, казалось, очень необходимое.       Как только Горшенёв покончил с конфетой, Саша и не дал ему оклематься, стянув с себя наушники и натянув на друга. Мише ничего так и не осталось, как отуплено уставиться перед собой и послушать, что за песню сунул ему барабанщик.       Вокалист ошарашенно установился на Щиголева. В карие глазах скакали искорки до сих пор не угасавшего недоумение, а с разъехавшихся в стороны губ уже были готовы слететь слова, и неизвестно, какие бы они были, если бы Поручик не преподнёс к губам Горшка указательный палец, в который раз призывая к тишине.       И в этот раз, всё равно, упёртый музыкант собрался обрушить словарный запас на барабанщика, который уже, оказывается, догадался, что всё к этому приведёт, неожиданно мёртвой хваткой вцепляется пальцами в щёки Горшенёва и притягивает мужчину к себе. От резкости действий наушники спадают на шею Мише, но оба не обращают на это внимание. Саша сокращает расстояние между ними до последнего. Щиголев пытался справиться с быстро бьющимся от волнения сердцем и легкой дрожью по телу, зажмуриваясь. Горшок широко распахнутыми глазами глядел на барабанщика, втянувшего его в поцелуй, и осторожно пошевелил руками, будто бы настораживаясь, что они не будут его слушаться, а после схватил Поручика за бока, но... не оттолкнул. Из-за этого Саша открыл глаза, первым отстраняясь от Миши и испуганно обводя Горшка взглядом. Пальцы ослабили хватку, руки медленно опустились. Молчание вместе с напряжением нарастали недолго, — теперь вокалист потянул к себе Поручика. Горшенёв, в отличии от барабанщика, действовал без опаски и с жадностью впиваясь в губы Щиголева. Наушники с шумом упали на пол.       Сильная хватка не давала Поручику и шевельнуться, а может, он и вовсе не пытался. Кто знал, какая реакция могла последовать со стороны вокалиста? Она могла быть какой угодно. Но не такой.       Когда оба кое-как пришли в себя, освободившись, никто никак не хотел начинать разговор первым. Пару минут музыканты не сдвигались с места, глядя друг другу в глаза, но после Саша смутился и отвернулся куда-то к окну, облизывая окровавленные губы. Горшок медленно обвёл комнату взглядом. — Пор, слушай... — вдруг заговорил Миша. — Ну это... — М-м? — отозвался барабанщик. — Я теперь... это... гомик, что ли? — неуверенно спросил Горшенёв, поднимая взгляд на Поручика.       Щиголев обернулся, поглядел на вокалиста и приподнял уголки губ, совершенно не собираясь скрывать широкую улыбку. — Это уже от тебя зависит. — Мать моя Анархия... — тихо выдохнул Миша.