Душа просит песни

Сидела как-то Баба-Яга на печи, жевала калачи. И вдруг взгрустнулось ей. А что, женщина она, в конце концов, или нет? За окном лето разошлось, расцвело буйным цветом, разыгралось. И тепло, и привольно. Птички поют, травища зеленая, девки с парнями в речке плещутся. А ей-то, Яге, не весело. И муторно, и маетно, и тоскливо. И то верно, с парнями да девками не поплескаться, не порезвиться. Чай, не восемнадцать давно. Достала Баба-Яга изо рта вставную челюсть, сидит, полиролью заморской натирает, да думу думает. Поймать? Жарко... Заманить? Это ж с печи вставать, выдумывать что-то... Отравить? Лень... Да тут и подскочила, как ужаленная: вот оно что! Душа-то, оказывается, песни просит, никакой мочи молчать нет! Баба-то она была, когда надо, дотошная, обстоятельная, вот и решила подойти к вопросу со всей "сурьезностью". Вышла Яга на крыльцо, прямо глянула – Илья Муромец дрова рубит. Ну как рубит – с одного удара бревно в щепу летит. Направо – бык соседский пасется. А как налево посмотрела, так и порадовалась: попался, голубчик. Сидел Иван-царевич себе тихонько в тенечке, никого не трогал, травинку жевал и мыслям всяким, чего уж там, непотребным, о Кащее предавался. Как говорится, о вкусах не спорят. Как вдруг подлетела к Ване баба растрепанная, да давай его за руки хватать с громкими воплями: – Постой, оглашенный! Куды, сволота этакая? А ну-ка со мной пойдем, мне ж срочно, прямо щас, как мужик надобен! Ваня аж побледнел весь, скукожился и заикаться начал от такой радости: – Н-не м-могу н-ник-как, я слово давал! И вообще, я – не он, он – не я. Какой-такой мужик? У нас, может, Кеша почти всегда сверху? – Тьфу, похабник, – досадливо сплюнула Баба-Яга, – все о непотребном! А я ему – о высоком! Пошли, сказала, и не отлынивать, а не то превращу тебя в лягуха на тридцать лет и три года! Испугался царевич, поплелся, как на заклание, за вредной бабой, только тихонько через плечо шепнул, понадеявшись, что Серый Волк услышит: – Кащея позови! А что, уши-то у серого, как локаторы, а уж жрет-то так за десятерых, пусть вон пользу приносит. Ивана-царевича надо было срочно выручать. Яга тем временем силком впихнула растопырившегося в дверях каракатицей царевича внутрь, где довольно заявила: – Давай уже, приступай! – Помогите, насильничают! – завопил перепуганный Ваня. – Беззаконие с женатым мужиком творят! – Тьфу на тебя, оглашенный, – расстроилась хозяйка избушки, – ведь никакого голоса! С тобой, похоже, не споешь. О, вон оно что!.. Тем временем загремел гром, затряслась земля, небо летнее вдруг заволокло черными тучами – это сам Кащей мчался на железном коне мужу любимому на выручку. А уж что он в мыслях с разлучницей, ведьмой проклятой, делал, лучше и не сказывать. Подлетел Кащей к избушке на курьих ножках, та от страху яйцо снесла. Ногой выбил дубовую дверь с петель, ворвался в вертеп беззакония и разврата, да закричал страшным голосом: – Ах ты, ведьма старая, ну берегись! Мало не покажется, даром, что родственники! А ну не трогай чужих мужей! Тебе, что, Змея твоего Горыныча мало, что за моего Ивана взялась? Да тут и застыл, увидев милую картину: все пристойно, все одеты и на приличном расстоянии. Яга-то, как раз, распевалась, а царевич на балалайке брынчать пытался. – Вот, – назидательно произнесла ведьма, – обрати, Ванюша, внимание, какие у твоего супружника мысли нездоровые в сторону моего домашнего любимца, Змеюшки. И с кем живешь-то? Кащей лишь презрительно фыркнул, но мужа, на всякий случай, от противной бабы увел. – Эх, Кеша, Кеша. Такую песню испоганил, – печально вздохнула она вслед. После чего снова вышла на крыльцо, посмотрела на, как ни в чем не бывало, орудующего топором богатыря, перевела взгляд на быка. Крепко задумалась, вздохнула еще пару раз и пошла, все-таки, в сторону Ильи. – Илюшенька, – ласково завела Баба-Яга, – отчизна в опасности... Богатырь тут же отбросил левой рукой бревно – на три сажени, правой рукой топор – что аж до озера долетел, и кинулся спасать отчизну. "Отчизна" радостно потирала руки... Через пару часов намиловавшиеся в укромном уголке и накупавшиеся после в озере Иван с Кащеем застали на берегу следующую романтическую картину. Погрустневший Илья Муромец осторожно тренькал по порванным струнам и разбитым дощечкам, невыдержавшим богатырской силищи, в то время как красная от натуги Яга громко и вовсе немузыкально орала: – Плывет по озеру топор из села Любятова! Ну и пусть себе плывет, железяка чертова! Родственничек, конечно же, просто мимо пройти не мог. – Не в склад, не в лад! – злорадно прокомментировал народное творчество Кащей. – Ах, так! – возмутилась баба, подскакивая на месте и потрясая кулаками. – Это я-то не в лад? Это у меня-то не в склад? Да я такую напишу, что вы все обзавидуетесь! Меня еще потомки много веков вспоминать будут! Иван с Кащеем со смехом поспешили дальше. Яга обернулась и увидела, что второго недобровольного помощника тоже и след простыл. Повздыхала, расстроившись. Ну никто ее, талантливую, не ценит, не понимает. Но тут же воспряла духом, ведь душа музыкальная все еще требовала песни... И написала-таки! Вот что значит женщина опытная, с инициативой и огоньком. А вы говорите: восемнадцать!