Босс

- Кто босс? - Ты босс. - Громче, Томми. - Ты босс, Ньют! Томас знает, что куратор бегунов – Минхо, но иногда в этом сомневается. «Иногда» случается чаще, чем положено, и это портит жизнь. - Хороший мальчик. Возможно, из тебя что-то получится, - Ньют не улыбается. Томас знает, что он умеет, но почему-то никогда не улыбается, если рядом он. Почему - знать, может, и хочется, но не стоит. Томас уверен - правда ему не понравится. - Когда опять решишь, что слово Минхо важнее моего, вспомни об этом, - Ньют разжимает пальцы. На плечах, Томас знает, останутся следы: Ньют лишь с виду хилый. Томас отворачивается и опускает глаза. На сырой земле - следы от ботинок. Его - глубокие и четкие, Ньюта - едва различимые, смазанные, словно он ничего не весит. Может, так и есть. Когда-нибудь Томас это проверит. Когда-нибудь потом. Когда ему не будет так стыдно. Когда Ньют перестанет смотреть на него, как на гривера. Когда сможет в его присутствии улыбаться. - Смотри на меня, когда я с тобой говорю. Томас вздрагивает и закрывает глаза. Всего на секунду, но это слабость, и Ньют об этом знает. Томас ненавидит быть слабым, но Ньют - босс: у него нет выбора. Он или подчиняется, или остается в Лабиринте на ночь. Почему-то Томас не сомневается, что Ньют способен на это. Оставить его за воротами, в паутине черных ходов, за вдох от смерти. - Томми... Томас вздрагивает и поднимает глаза. Ньют смотрит на него, сощурившись, отчего под нижними веками появляются морщины. Иногда (очень, очень часто) Томасу кажется, что Ньют старше их всех. Старше Глэйда, старше Лабиринта. Старше гребаного мира. - Боишься меня? - Ньют делает шаг вперед. Томас отступил бы, но и так упирается в стену. Дальше - только Лабиринт. - Нет, - это правда: не боится. Это нечто другое. Томас давно ищет ему определение, но, пожалуй, легче найти выход из Лабиринта, чем понять, что он чувствует к Ньюту. - Тогда почему дрожишь? - Я не... Ньют склоняет голову набок. В глазах - насмешка. Конечно же, он не верит. С чего вдруг? Он все ставит под сомнение и уж тем более – слова Томаса. Быть новеньким в Глэйде – ад. - Я не хочу, чтобы ты меня боялся. Мне не нравится, когда меня считают гребаным гривером, о'кей? Я лишь хочу, чтобы ты запомнил, кто из нас... - Ты. Ньют смотрит на Томаса секунду (вечность, он смотрит на него вечность!) и улыбается. Не той улыбкой, которой он улыбается Алби или Чаку. Иначе. Совсем иначе. Настолько иначе, что Томасу становится дурно. Он сглатывает комок растерянности и моргает. - Ворота скоро откроются, - шепчет и облизывает губы: сухие. – Мне нужно… - Минхо заждался? – Ньют делает еще один шаг и руками упирается в стену у Томаса над плечами. Он выше и смотрит на Томаса сверху вниз. На таком расстоянии его глаза кажутся еще темнее. Сумерки и ресницы отбрасывают синие тени, и кожа приобретает болезненный оттенок. - Мне нужно… - Томас сжимает кулаки. Ему хочется, боже, как ему хочется, прикоснуться к склоненному к нему лицу, но он никогда не сделает этого. Потому что он – шенк. Он – подстилка Минхо. Неплохой бегун и так-сяк – друг (Чак никогда не признается, что лучшего у него здесь нет и не будет), но для Ньюта… Кто он для Ньюта? - Кто я? - Что? – Ньют недоверчиво щурится. Считает это уловкой, попыткой сменить тему. Потянуть время: от открытия до закрытия ворот Томас принадлежит Лабиринту. - Кто я для тебя? Ньют замирает. Рот приоткрывается, кончик языка пробегает по зубам. Секунды – и губы кривятся в ухмылке. - Кто, Ньют… Ньют опирается на предплечья. Теперь его грудь прижимается к груди Томаса, и тот, наверное, сейчас умрет: от удушья или разрыва сердца. Хотя… какая, мать его, разница, если губы Ньюта в паре сантиметров от его собственных? - Может, ты мне скажешь? – Ньют дышит слишком глубоко. Его дыхание щекочет кожу, и по телу бегут мурашки. Томас вздрагивает; колени становятся мягкими, как грязь, и он сильнее вжимается в стену. Ненавидит себя за это, а Ньюту, похоже, нравится. - Язык проглотил, Томми? – сухие пальцы прижимаются к губам Томаса, надавливают на них, заставляя открыть рот. Томас зажмуривается, а Ньют запускает пальцы ему в рот. Касается языка, и Томас пытается сглотнуть. Горло сводит судорогой, справа, у ключицы, колит. - Кто ты для меня? – Ньют ведет пальцами по губам Томаса, размазывает по ним слюну. Томас боится пошевелиться, открыть глаза, вдохнуть. Ньют дышит чаще обычного, и Томас его понимает. Ему жарко, голова кружится, и стены, поросшие черным плющом, начинают раскачиваться. Или ворота открываются, или он, Томас, теряет сознание. - Не знаю, Ньют, - одними губами отвечает он и облизывает кончик прижатого к ним пальца. Он на вкус как его слюна, но дает в голову как то пойло, которым глэйдеры заливают свободные вечера. - Знаешь. У тебя десять минут, чтобы просветить меня. - Ньют, я… - Я жду. - Ньют… - Томас открывает глаза. Лицо Ньюта – пятно остро-фиолетовых теней и затухающая улыбка – чуть дальше, чем хотелось бы. Чуть ближе, чем можно, чтобы думать связно. В горле – сухо, и говорить страшнее, чем очнуться в Ящике. - Три попытки. И отправляешься к Минхо. Томас понимает, что не хочет к Минхо. Не сейчас. Но он не знает, что говорить, а Ньют ждет. - Попытка номер один… - Ньют поднимает указательный палец. – Кто ты для меня, Томас? Томас замирает. Вдыхает через рот, чтобы не чувствовать мускусный запах ньютовой кожи и говорит: - Игрушка? Ньют усмехается. - Не отказался бы. Вторая попытка, - еще один палец. Томас смотрит на него и облизывается. - Друг? Ньют смеется. Пару секунд, а потом подается вперед и ртом прижимается к уху Томаса. Выдыхает – горячо и влажно – и шепчет: - Последний шанс, Томми. - Поцелуй меня. Ньют молчит; его дыхание щекочет ухо. - Кто босс, Томас? – Ньют поворачивает голову так, что носом ударяется о нос Томаса. - Ты. - Всегда помни об этом, - слова оседают на коже губ. Томас слизывает их и закрывает глаза. Сердце бьется в висках, а стена нагревается под потными ладонями. Ворота вот-вот откроются, и Томас отправится в Лабиринт. Каких-то пять минут назад он хотел только этого; теперь он хочет Ньюта. - Сделай так, чтобы я захотел тебя поцеловать, - говорит Ньют. Говорит слишком серьезно, чтобы ослушаться. Томас зажмуривается до рези в глазах и со стоном опускается на колени. Изрезанная трещинами стена отталкивает его от себя. - Идиот, - Ньют снова смеется и дергает Томаса вверх, заставляет подняться на ноги и посмотреть ему в лицо. – И как только Минхо взял тебя в бегуны? – качает головой. – Это не так делается, малыш. - Ну так научи? - Не сейчас. Лабиринт не ждет, - Ньют отступает от Томаса на шаг. Практически рассвело, и его лицо больше не кажется нечеловеческим. Еще пара минут, и Ньют станет тем парнем, которого знает, любит и уважает весь Глэйд. И только Томас будет знать, кто он на самом деле. - Ты босс, тебе решать. Ньют смотрит ему в глаза. Томас выдерживает его взгляд, хотя внутри все сжимается, замирает, каменеет. Дышать нет сил, но это, пожалуй, уже неважно. Глаза Ньюта похожи на Лабиринт, выхода из которого для Томаса нет. - Ты не пожалеешь. Томас уже, но никогда об этом не скажет. - Вечером поговорим, - Ньют отступает еще на шаг, а над Глэйдом встает невидимое солнце. - Да, босс, - говорит Томас, и ворота начинают открываться. Ньют что-то отвечает, но его слова тонут в грохоте металла и камня. Томас видит улыбку – пожалуй, вполне настоящую, - протягивает к ней руку, но Ньют уже далеко. Их разделяет пропасть между обычным глэйдером и бегуном, но вечером все снова изменится. Когда солнце сядет, Томас станет тем самым новичком, который пришел, чтобы все изменить, а Ньют будет единственным, кому он позволяет собой командовать.