Необходимый

Джон жил в каком-то мареве настоящего, словно оно и бесконечный, тягучий, ужасный кошмар смешались, чтобы довести его до безумия. Ничего не радовало того, кто умел освещать своей улыбкой души и наэлектризовывать воздух оптимизмом и облегчением. Теперь он тянул тяжелый груз убийственной преданности и вины. Боль стала частью его тела. Она только перемещалась по его венам, насмехаясь над попытками глотать таблетки и мелкими укусами инъекций. Дни тянулись медленно. Они осторожно расползались, как змеи, разворачивали свои кольца, лениво гипнотизируя взглядом выбранную жертву, и заглатывали час за часом. Время и боль перемешались в искусственно созданной коме глупого и никому не нужного долга, чтобы все сильнее опутывать его липкими щупальцами, грязными и распутными, в своем желании забрать его сердце. Мэри теперь стала чаще плакать и смотрела на него со смесью жалости и презрения, кривила свои пухлые губки и отводила взгляд от похудевшей и бледной тени, бывшей некогда её мужем. Джон стал смотреть на пациентов равнодушным взглядом, которого у него никогда не было. Раньше доктора волновало все: как улыбаются его подопечные, как они счастливые выходят из его кабинета, как оставляют ему конфеты и открытки простодушные дети. А теперь он — механическая кукла, завод которой вот-вот закончится, чтобы прекратить уже этот беззастенчивый обман реальности. Джона давно не стало. Остались лишь голубые глаза на похудевшем лице, да и те не светились внутренней силой, так привлекавшей всех, кто имел счастье знать его в расцвете дней. Он стал плохо есть, плохо спать, и сны его больше не походили ни на ужасы войны, ни на счастливые времена прежней красивой жизни — просто пустота, выедающая его нутро, плавящая душу и крадущая его самого. Дома у Джона не было тоже. Точнее, было что-то другое. Это место нельзя было назвать домом — просто пространство, где он существовал, варился в своей больной и бесконечно изменившейся жизни. Здесь, наверное, должно было пахнуть цветами и запеченным мясом, может быть, его здесь даже ждали, но он забыл об этом. Зато он точно знал, где его больше не ждут, где больше нет его дома, где все замерло в точке его несоприкосновения с реальным миром. Он знал, что это было неизбежно и заслуженно. Он уже жил так три года тому назад, когда его мир взорвался алыми росчерками крови на темной брусчатке. Только тогда было вынужденное убийство, а теперь он умирал, расплачиваясь за свою глупость, полностью принимая это наказание и даже радуясь ему отчасти. Кто сказал, что нельзя убить человека, который умер? Джон поспорил бы. Кто сказал, что нельзя умирать тысячи раз? Джон поспорил бы. Он стал похож на живое привидение, только бледность почти не проступала на опаленное жарким солнцем Афганистана лицо. А вот белый халат, развевающийся за ним, когда он шел по коридору больницы, роднил его с этим видом нечисти и так отзывался внутри, напоминая другого человека, что Джону хотелось выть от горя, как старому псу, которого больше никогда не приласкает хозяин. Он не знал точно, когда её вещи стали медленно исчезать из шкафа, когда она перестала ночевать дома, когда ключи замерли на комоде в прихожей, когда адвокат просил расписаться на акте о разводе — когда точно он остался один на один со своей бедой. Ход времени не имел значения, беспощадный Хронос пожирал каждый миг изо дня в день, не меняя его жалкого существования. Все потеряло свой смысл уже очень давно. Поздно было пытаться снова жить. Так думал Джон, сидя в темноте на жестком стуле маленькой сломленной жертвой своих и чужих ошибок. Пришлось прикладывать чуть больше усилий. Это казалось нормальным, но почему-то не казалось важным. Когда у него окончательно закончились продукты, он вышел в магазин, где даже свет резал глаза, где спешащие по домам люди сбивали его с ног, где все дышало своей безудержной жизнью и смехом. Он словно чумной старик пробирался мимо рядов и полок, не узнавая пакеты с крупой, словно это не он изменился, а все производители разом сменили упаковки. Вечерний воздух провожал его незримым свидетелем, стараясь вдохнуть хоть немного облегчения в эту измученную фигуру, провожая его, оберегая, но не справляясь с этой непосильной задачей. Джону нужен был один единственный человек, и его у него больше не было. Легкий мороз кусал щеки, застывал на ресницах мелкой крошкой невыпавшего снега, подгонял домой зазевавшихся поздних прохожих, обходя стороной лишь его, словно пугаясь его личных вечных льдов, кристального ореола боли и тьмы. Он устал. Его выматывали не бесконечные смены, не вынужденные и почти бесполезные походы в магазин, не те жалкие попытки навести порядок в квартире или побриться — его безмерно достала собственная жизнь. Он просто ждал того момента, когда все это кончится и рай, ад, свет или тьма позовут его. А может быть, в мире не существовало таких тонких материй, и он просто сдохнет однажды, оказавшись в безликом деревянном ящике. Тогда чертова боль, наконец, перестала бы сдавливать его голову обручем несбывшихся желаний. Шерлок был мертв. Нет, физически он все еще был жив, где-то сейчас он в своем фирменном пальто бежал за очередным преступником или шел по его следу. А, может быть, он сидел на кухне Бейкер-стрит и проводил один из своих блестящих опытов. Он наверняка был прекрасен, как и всегда, в сиянии своей гениальности и чистоте своего сердца, которое вопреки любым заявлениям о социопатичности его хозяина умело любить и быть преданным так, как никто другой. Джон не обижался. Он знал, что заслужил это отречение, что жизнь его медленно угасала только по его собственной вине. Мэри здесь не при чем, фальшивая смерть Шерлока тоже. Только он был виноват в том, что свадьба, жена-киллер и чертов Магнуссен разрушили их дружбу. Сначала детектив просто пропадал, изредка звонил. Доктор тосковал, писал смс, рвался на помощь, старался быть полезным и нужным, и смотрел с тем же обожанием во взгляде, пока однажды не понял непреложную истину — он больше не нужен Шерлоку. Холмс никогда не будет делить его ни с кем другим, он не будет вторым, насколько бы первым он не был в его сердце. Ну как было ему все объяснить? Как было сказать: «Привет, Шерлок, а знаешь, я люблю тебя с нашей самой первой встречи, и это уже не пройдет. Я превратился в ходячий труп, когда думал, что ты погиб, а теперь я снова умираю, потому что ты не хочешь меня видеть». Кто знает, было бы это лучше или хуже, но этого не случилось и точка. Первые три дня Джон пытался делать вид, что все в порядке, что это просто передышка, что сейчас Шерлок соскучится и в своей невыносимой манере сорвет его с работы, от друзей, из постели ночью. Но телефон молчал, и никто не звонил, и концентрация отсутствия в жизни детектива становилась невыносимой, словно падал кислород, разряжался воздух, и мозг взрывался огнями серебряных мошек, мельтешащих перед глазами. Доктор сломался, он не выдержал, он набирал и набирал знакомый номер со всех телефонов, ждал до последних гудков, пока холодный голос оператора не предлагал оставить сообщение. Он писал смс и пил, сидя в баре, с трудом еще удерживая за тонкие ниточки разваливающуюся на куски жизнь. Кто сказал, что нельзя умереть второй раз? Джон бы поспорил: он бы сказал, что люди иногда умирают конкретно для тебя. Проснувшись с похмельем утром на диване в своей гостиной, под недовольные взгляды жены, он нашел смс, где Шерлок говорил, что Джон теперь семейный человек, что ему не пристало помогать ему в расследованиях, что он должен беречь себя, и что он позвонит как-нибудь, а сейчас занят. Джон жил этой надеждой долгие месяцы, пока и она не умерла в глубине черной дыры, звавшейся раньше его душою. Кто сказал, что нельзя умирать тысячи раз подряд? Джон умирает каждый день, час, минуту, вдох. Так окончилась жизнь Джона Ватсона. Лестрейд не звонил, Молли тоже, даже миссис Хадсон — все они словно исчезли, словно никогда не существовали, безоговорочно выбрав того, кого Джон сам обидел и потерял. И разве, в сущности, он был виноват, что хотел счастья? Нет, будь он счастлив, Шерлок не злился бы на него, но вот простить несчастье он ему так и не смог. Отрекаясь от него, показывая, как низко он пал, как далеко зашел, как не хочет он иметь с ним ничего общего. Джон влачил этот груз каждый день, тяжко ступая худыми ногами, неся свой крест, привязанный к нему, с кровоточащей от собственной глупости душою. Гарри пыталась его образумить после ухода Мэри. Сначала звонила, потом приехала, долго кричала и пыталась приготовить что-нибудь путное. Брата она не узнала, просто поняла, что разговаривать с бесформенной куклой, пожалуй, глупо. До боли вжимая ногти в ладони, она звонила весь день Шерлоку Холмсу, мечтая, чтобы он ответил, чтобы услышал все, что она думает о его чертовой гордости и обидах, но телефон, как и брат, оставался глух. Джона ничего не радовало. Улыбка погасла на его светлом лице, морщины — глубокие и темные — тянулись по напряженному лбу, и складки у губ отяжелели и огрубели. Взгляд его потух под непрекращающийся бой военных барабанов в ушах, став затравленным и больным. Когда-то знакомые люди проходили мимо него и не узнавали. Мир отторгал его, выбрасывал, не желал иметь с ним ничего общего, и Джон понимал его. Если бы ты только знал, Шерлок Холмс, как был жесток и как дорого теперь платишь за оскорбленное самолюбие! *** Миссис Хадсон не могла успокоить трясущиеся ладони. Она потирала ими, будто пыталась согреться, хотя зима была теплой и дождливой: ни намека на снег, только ветер промозгло и сиротливо жался к прохожим, забираясь под плащи и шарфы. Домоправительница дома двести двадцать один не могла успокоиться и смириться с увиденным, слезы наворачивались на ее глаза, она обнимала себя за плечи и вздрагивала каждый раз, когда мимо проезжало такси. «– Восемнадцать фунтов, — продавщица выглядела уставшей. Неудивительно, Рождество уже совсем близко, осталось несколько дней, наплыв покупателей был огромным, и персонал всех магазинов города ощущал себя загнанным в ловушку этой праздничной суеты. — Возьмите, — голос был сухой, как пергаментная бумага, шершавый, болезненный, словно с горла содрали кожу, словно человек не говорил уже много дней. Миссис Хадсон ни за что бы его не узнала, не поверни она головы на этот скрежет. Это был Джон. Точнее то, что осталось от ее жильца доктора Ватсона. Всем им было тяжело, когда он женился, когда перестал появляться на Бейкер-стрит, бросил Шерлока одного, не зная, как тот мучился и хандрил много месяцев, но ее доброе сердце не могло не увидеть, что Джон сгорел. Некогда цветущий мужчина, он казался почти стариком и ее ровесником — похудевший, больной и несчастный. Какое ужасное происшествие могло так подкосить его? Может быть что-то с Мэри? — Джон, — она окликнула его уже на самом выходе, непочтительно расталкивая прохожих, пытаясь добраться до доктора, пока волна людского потока не унесла его и не заслонила. — Слава Богу, — пробормотала она, хватаясь за его локоть. Ватсон обернулся, без удивления, с каким-то странным спокойствием, нет, опустошенностью глядя на бывшую квартирную хозяйку. — Миссис Хадсон, — он кивнул и развернулся к выходу. — Постой, Джон, — растерянно позвала женщина, — у тебя… у тебя все в порядке? — Да, — просто ответил доктор и исчез в толпе». Это ужасная встреча не давала ей покоя. Шерлок уж точно разберется, но сначала она разберется с Шерлоком. Чтобы там не происходило между ними, но нельзя же было бросать друга в таком состоянии! Это же немыслимо! Да такого и врагу пожелать страшно. Вечерело, детектив не появлялся, а миссис Хадсон никак не могла забыть пустые синие глаза без мальчишеского озорного блеска, какой бывал у Джона в предвкушении праздников и новых расследований. Холмс появился под утро, почти в пять, стараясь не шуметь и проползти наверх как можно незаметнее. Он стягивал шарф на ходу и отчаянно зевал. Он устал, не спал много дней, гоняясь за целой бандой продавцов оружия. Все, что ему нужно было теперь — это сон, поэтому стук в дверь, который явно издавал изящный кулачок миссис Хадсон, застал его врасплох. — Открыто, — с тяжелым вздохом проговорил он. — Шерлок, я слышала, как ты пришел, — начала посетительница с порога. — Это очевидно, иначе бы вы не пришли, — детектив обернулся и внимательно посмотрел на вошедшую женщину. Даже в полутьме его гостиной он понял, что она встревожена: спала плохо, ждала его, часто просыпалась, пришла с разговором, возможно — с просьбой. Дело это срочное и касается, видимо, кого-то из близких, раз она так переживает и ворвалась к нему в столь поздний час, чего никогда не позволяла себе прежде. — Что-то с вашей сестрой? — резко спросил он, подходя ближе. — Что? Нет-нет, дорогуша, с моей сестрой все в полном порядке, но… — она замялась, вглядываясь в его лицо, и продолжила, — я видела сегодня Джона в магазине. — Не удивительно, — Холмс резко отвернулся, чтобы она не увидела мелькнувшую тень боли на его лице — слабость, которую бывший друг и вечная любовь вызывали в нем. — Скоро Рождество, подарками, наверное, закупается. Он был с Мэри? — ну как же не спросить? Не ввернуть пару лишних острых болтов в и без того раздробленное сердце, собранное по кусочкам, склеенное работой, заботливо обласканное домоправительницей. — Нет, он был один, — голос Марты Хадсон стал тверже, и она присела на краешек дивана. — Он выглядел очень странно. Почти седой, с глубокими морщинами. Знаешь, он выглядел лучше, даже когда считал тебя мертвым, Шерлок. Удивительно, что могло его так подкосить? Ты ведь говорил, что он очень счастлив в семейной жизни. Теперь она смотрела на его застывшую спину, словно только что поймала проказника в воскресной школе и поняла, кто стоит за всеми шалостями последних недель. — Джон и правда ушел поэтому? — Он бы все равно ушел, — тихо пробормотал Холмс. Он поджал губы и повернулся. — Я не хотел ему мешать, я просто отпустил его. — Шерлок! Ты убил его! — вскрикнула миссис Хадсон. — Как легко ты всегда распоряжаешься жизнями других. Скажи ты ему правду, может быть, и не было бы этого всего! — она взмахнула руками. — Знаешь, кого я сегодня видела? Мертвого человека, Шерлок, твоего мертвого друга. Я хотела с ним поговорить, а у него в глазах была пустота. Я не знаю, что ты сказал ему, но я помню, как тяжело тебе было. Неужели твоя боль и то, что случилось с Джоном, достойная цена за нежелание первым сказать о своих чувствах? — Я спас ему жизнь. — Да, и мне, и Грегу. И еще половине Лондона, если взять всех, кто когда-либо обращался к тебе за помощью. Но он так любил тебя до того, как ты пропал, что ему бы хватило услышать это всего один раз. Всего один, Шерлок, и он бы уверился, что по-прежнему нужен тебе. Я злилась на него, думая, что он сам изменил себе и оставил тебя, но ведь это Джон, он не бросил бы тебя и в жерле вулкана! Ему лишь нужно было знать, что ты чувствуешь, я же видела это: его ревность, его страх, его неуверенность. А ты делал вид, что рад за него! Господи, вы такие дураки, у меня просто слов нет! Миссис Хадсон тихо плакала. На кого из них можно было злиться? Они оба виноваты! Но Джон не шел из ее памяти, как разбитый драгоценный камень, замутненный сколами трещин по некогда красивым граням. *** Джона встретили прямо у выхода из дома. Антея в безупречном костюме с новой моделью телефона, неизменного черного цвета, кивнула и, улыбаясь, попросила пройти в машину. Доктор замер, растерянно посмотрел на помощницу Майкрофта, автомобиль и зачем-то по сторонам, словно убеждаясь, что он не во сне. Но затем спокойно прошел и сел, уставившись в окно все с тем же равнодушием — ни злости, ни испуга, ни интереса. Час был еще довольно ранний для пробок, машина лениво передвигалась по улицам куда-то в сторону окраин, а доктор уныло провожал взглядом прохожих. Антея бросала на спутника редкие взгляды, пока не спросила с улыбкой: — Хотите, можем заехать позавтракать? — Нет, спасибо. — У вас голодный вид, мистер Ватсон, — более теплым, чем обычно, голосом заметила девушка. — Со мной все в порядке, благодарю. Она с сожалением разглядывала его профиль: вздернутый нос и поджатые губы, светлые ресницы, светящиеся в неярком отблеске окна — смотрела и не узнавала. Когда Майкрофт Холмс вчера вечером приказал ей встретить доктора, Антея удивилась, потому что давно знала, что в этом направлении больше не было ни обеспечения безопасности, ни слежения, но сейчас, глядя на так изменившегося Джона, она думала, что зря. Она его понимала, чувствовала, что такие вещи не проходят просто так. Если бы сейчас ее лишили работы, оставили бы ей все свободное время и исчезли бы из ее жизни тайны, политики и опасность, она бы и сама превратилась в нечто похожее. Это наркотик, зависимость, растекающаяся по крови и поддерживающая работу твоего сердца. Доктор Ватсон лишился своей ежедневной дозы. Между тем показались старые речные пирсы. Автомобиль притормозил у полуразрушенных складских помещений, разрисованных граффити, и у Джона перед глазами полыхнули желтые полосы краски. Он тяжело задышал, нервно облизнул губы и погладил висок с бьющейся в нем болью. — Вас ждут внутри, — вежливо улыбнулась Антея и указала взглядом на дверцу. Доктор еще раз вздохнул и вылез из машины. Мелкий дождь моросил и оседал на грязном кирпиче построек. Джон невольно поежился, подтянул выше воротник куртки и шагнул в направлении низкого здания. Внутри было темно, и стоял обычный смрад заброшки. Он не знал, зачем он здесь, кто его ждет — ему было все равно. Первым он увидел Лестрейда. — Инспектор, — коротко кивнул Джон без тени удивления. Грегори беспомощно смотрел на старого друга и корил себя за то, что послушался чертового Холмса. Надо было не бросать Джона, надо было звонить, таскать в паб, постоянно сталкивать лбами с невыносимым гением, но не слушать доводы того, что они не дают, видите ли, Ватсону жизни. Можно подумать, это жизнь! Седой, худой, с запавшими глазами, с синяками на пол-лица, с морщинами и пустой отрешенностью во взгляде — кто этот человек? Лестрейд не знал его. — Джон, — раздался бархатистый раскат голоса сзади. Шерлок подошел ближе, и Джон вздрогнул от мурашек, которые стайкой пролетели по спине и животу от рокочущей глубины до невозможности родного тембра, от запаха, заполняющего легкие разом, от ощущения близости сквозь кажущийся сжатым воздух. — Нужна помощь и срочно. Он невыносим. Он не звонил черт знает сколько дней, доктор даже потерял им счет, он совершенно не интересовался тем, как живет друг. Как он не живет — не интересовался тоже, а теперь ему нужна помощь! Колокольным звоном эта мысль отзвенела и затихла, принося новый виток боли, новую вину и старые мысли, в которых себе не было оправдания. — Что нужно делать? — помощь, так помощь, ему не сложно. — Итак, есть одно необычное дело, которое, вполне возможно, связано с жестоким убийством в прошлом, и мне нужна помощь опытного врача. Сегодня утром я получил записку от неизвестной женщины, в которой были только два слова «Аббас Парва». Это все, но пока я ждал тебя, мне удалось кое-что выудить из моих чертогов об этом странном словосочетании. Джон, ты… — Для вас я мистер Ватсон, мистер Холмс. — Понял вас, мистер Ватсон, — детектив выплюнул эти слова, презрительно морщась, а бедный доктор чувствовал, будто его сердце сейчас облили холодным презрением, от которого становилось снова как-то равнодушно и пусто. — Лестрейд, надеюсь на вашу помощь с инспектором Эдмундсом. — Да, да, — Грег завороженно наблюдал за хмурым Джоном и за рассерженным этой странной просьбой Шерлоком. — Позвоню, как только он окажется в управлении. — Прекрасно, а мы пока навестим деревушку Аббас Парва и поговорим с местными жителями о тамошнем происшествии. Мистер Ватсон, вы готовы? — с насмешливой вежливостью обратился к другу детектив. — Безусловно, мистер Холмс, — серьезно и с каким-то священным трепетом обратился к нему доктор, чем заставил Шерлока на минуту скинуть свою маску, из-под которой проступило такое удивление, смешанное с болью и сожалением, что по замерзшему сердцу Джона пробежала первая неровная трещина, вспарывая лед огненной вспышкой страдания и страха. — Думаю, нам нужен завтрак, — друг резко сменил тему и направился к выходу, противоположному тому, куда скрылся Грегори Лестрейд и откуда Джон вошел в здание. — Вы же никогда не едите, пока дело не закончено, мистер Холмс, — с легкой улыбкой, теплой, как первый весенний луч после долгой зимы, Джон выдохнул это почти против своей воли. — Есть некоторые вещи, которые никогда не меняются, мистер Ватсон, но я ведь не сказал, что завтрак нужен мне. Он нужен нам: вы поедите, расслабитесь и сосредоточитесь, а я тем самым буду уверен, что ваше внимание не станет отвлекаться на незначительные детали. — Я не хочу есть, — снова нахмурился Ватсон. — Ну же, доктор, не упрямьтесь, — Шерлок резко развернулся и какой-то волной прильнул почти вплотную, как когда-то давно в тот день, когда он совершил свое первое убийство ради Шерлока Холмса, с тем же изумительным гениальным блеском в глазах, заглядывая, казалось, прямо в душу и вынимая ее из тела на свет божий. Джон облизал губы, не в силах отвести взгляд от колдовского очарования Шерлока, поддаваясь ему снова и снова, обводя из-под ресниц контур его лица. Что-то внутри него менялось, прогибалось под порывами ветра этой гениальной души, заставляло часто дышать и пытаться спрятаться от собственных эмоций, убегать от них в страхе, памятуя о старой боли, словно ребенок избегает огня, зная, как сильно тот жжется. — Тост и кофе, — Ватсон с трудом отвернулся, надеясь, что это все-таки компромисс, а не поражение. — Прекрасно, — Холмс довольно улыбнулся и вновь устремился прочь. Небольшое кафе встретило посетителей запахами бекона, блинчиков и кофе. От этих ароматов у Джона вдруг проснулся зверский аппетит, желудок встрепенулся и вспомнил, что вообще-то раньше он любил плотно позавтракать, да и вообще покушать. Подсознание подбрасывало заманчивые образы, но гордость упрямо твердила, что он пришел сюда исключительно ради тоста. Шерлок по своему обыкновению выбрал столик возле окна, и неожиданно вдруг снял пальто и шарф, будто собирался задержаться здесь дольше, чем на чашку кофе. Джон расстегнул свою старую потрепанную куртку, вдруг осознав, что не помнит, когда в последний раз покупал себе новые вещи. В ней же много лет тому назад он шел по парку, где случайная встреча с Майком изменила его судьбу, его сердце, навсегда изменила его самого. Он задумался об этом и пропустил появление и уход официантки, пока не почувствовал на своем запястье прикосновение длинных прохладных пальцев. — Не надо, — он отдернул руку, словно был прокаженным, и прикосновение к нему означало смерть. Окно манило его взгляд: в нем можно было спрятаться за наблюдением капелек, стекающих по поверхности стекла — глупое и никчемное занятие, как раз под стать ему. Джон не заметил, как этот жест вызвал в зеленых глазах детектива вспышку острой тоски. Оба они словно состояли из плоти и лезвий, и резали друг друга острыми тонкими краями, вспарывая сам воздух и нанося одну рану за другой. Официантка, наконец, вернулась и нарушила их неловкую тишину. Это была полная добродушная девушка с косой и розовыми щечками, она поставила перед ними тарелки с яичницей с беконом, блинчики и две большие кружки с кофе, потом улыбнулась их хмурым лицам и прощебетав что-то похожее на: «С утра многие ссорятся, но после завтрака все наладится», убежала к следующим клиентам. — Ты будешь есть? — Джон даже забыл, что собирался не разговаривать с возмутителем своего спокойствия, но вид дымящейся тарелки утром перед Шерлоком Холмсом, человеком, который свое тело использовал лишь как вместилище для гениального разума, невозможно потрясал. Боже, сколько же сил он потратил в свое время, чтобы хотя бы изредка кормить этого засранца, а теперь он ест сам. Может быть, теперь у него появилось, ради кого? Джон впервые решился посмотреть на друга: все такой же худой, даже, пожалуй, еще более худой, чем прежде, синяки под глазами — опять не спал. Только бы не наркотики, хотя нет, тогда бы ему точно завтрак был не в радость. — Составлю тебе компанию, — Шерлок обезоруживающе улыбнулся, взял вилку и с аппетитом принялся за еду. Желудок доктора от такой картины напомнил о себе долгим и протяжным воем, требуя и свою порцию счастья, которую и получил тут же в виде хрустящего бекона. Похоже, мудрая девушка-официантка была права — едва первый голод был приглушен, вкус еды и восхитительный аромат кофе скрасили тишину и привели обоих мужчин в довольно приятное расположение духа. Джон вспомнил сказанные слова о новом деле: «Сегодня утром я получил записку от неизвестной женщины, в которой были только два слова «Аббас Парва». Он едва не поперхнулся кофе, поставил кружку и посмотрел на гениального друга. — Ладно, как ты узнал, что письмо от женщины? — А я всегда знал, Джон, что на тебя прекрасно влияет еда. Это удивительно, ведь, как ты знаешь, я придерживаюсь мнения, что сытость отупляет, но на тебя это, похоже, влияет положительно. Будем считать, что сегодня я провожу эксперимент. — Ладно, ладно, я понял, — доктор коротко усмехнулся, — и все-таки, раскрой тайну. — Ватсон посмотрел из-под приподнятых бровей, совсем как раньше заинтересованно-удивленно. — Ну, во-первых — духи. Конечно, бумагу можно было просто взять у женщины или надушить самостоятельно, но никаких других ярких запахов на ней не было, а они обязательно должны были бы появиться, возьми бумагу другой человек. Одеколон, автомобильное масло, может быть, любой запах, сопутствующий мужчинам. Во-вторых — почерк. Как ты понимаешь, мужской и женский почерки разнятся и весьма сильно, а здесь без сомнения слова, написанные женской рукой. — Ее могли попросить это сделать. — Прекрасно, Джон! — воскликнул Шерлок. — Но для одной игры слишком много загадок, тебе не кажется? Взять бумагу у женщины или попросить ее написать два слова, чтобы заставить нас отправиться в Беркшир, в деревушку, где всего пара сотен жителей, если верить Википедии. Почему не заставить ее написать что-то еще, если этот кто-то хочет, чтобы мы разгадали какую-то тайну? — О, ну и почему же, гений? — Джон снова смеялся, глядя на детектива. — Потому что это все, что ей известно. Кстати, зовут ее миссис Дж. Меррилоу. — Боже правый, а это-то ты откуда узнал? — Ватсон уже откровенно хохотал и допивал кофе в отличном настроении, словно не было стольких лет отчуждения, словно не было ни смертей, ни глупых поступков, ни забытья. — На бумаге остался один четкий отпечаток и два смазанных, — самодовольно проворчал Шерлок. — Я заставил их проверить по базе, и нашлось вождение в пьяном виде. Теперь мы знаем имя. — Тогда зачем нам ехать в Беркшир, поехали к этой миссис Меррилоу. — Глупости. Чтобы раскрыть дело, нужно обязательно побывать на месте преступления, и я уверен, что в Аббас Парва именно оно и находится. Миссис Меррилоу скорее всего уверена, что мы либо не скоро догадаемся о ней, либо вообще не выйдем на нее, так что лучше не терять утро и поехать в деревушку, потом поговорим с инспектором, а потом, имея на руках факты и выводы, найдем автора записки и выясним все до конца. — Ладно тебе, Шерлок, ты же знаешь, что случилось в Аббас Парва, ты сам говорил, что это может быть связано с убийством, а ты никогда не говоришь просто так. — Бинго, Джон! К тебе возвращается способность связно мыслить. Мисс, принесите счет! Видишь, я, как и всегда, был прав: завтрак был необходим. — Умник, так что случилось в Беркшире? — Расскажу по дороге, — Шерлок загадочно улыбался, понимая, как в душе растекается теплое и живительное облегчение, пульсирует на особенно тяжелых ранах и медленно залечивает их открытой улыбкой и блеском глаз почти прежнего соседа. Он расплатился, сделав предупреждающий жест доктору, который означал «я заплачу, ты в другой раз», и сердце его забилось сильнее, когда Ватсон жест узнал, на автомате кивнул и переложил кредитную карту в верхнее отделение бумажника — «я в следующий раз». — Ну конечно, как я мог забыть, — Джон хотел поворчать, но губы сами растягивались в совершенно идиотскую улыбку, и поделать он с этим ничего не мог. Ехать решили на автобусе. Автовокзал был ближе, да и в загородном направлении сейчас не должно было быть пробок. Мужчины нашли нужную кассу, купили билеты и остановились на перроне номер 6 в ожидании транспорта. — Ну, — нетерпеливо напомнил о себе Джон. — Хорошо, — Шерлок улыбнулся, — что ты помнишь о Рондере? — Рондер? Ничего не припоминаю… — А ведь мы тогда еще жили вместе, — Холмс покачал головой, поздно заметив, как доктор, тут же побледнел, съежился на глазах, похолодел, вновь обрастая ледяными колючками. Детектив мысленно выругался на самого себя за глупость и решил продолжать. — В свое время случай в Аббас Парва привлек мое внимание. Должен признаться, тогда мне так и не удалось найти разгадку. Правда, я был убежден в ошибочности выводов судебного следователя. Неужели ты не помнишь трагедию, происшедшую в Аббас Парва? — Нет, — снова равнодушный голос Ватсона заставил Шерлока поморщиться. Конечно, он виноват, но и Джон — не агнец Божий, а все дуется. — Надеюсь, мой рассказ пробудит твою память. Рондер был владельцем циркового аттракциона. По популярности он соперничал разве что с Уомбвеллом и Сэгнером. Однако начал много пить, и его дела покатились под уклон. Вот тогда-то и случилась та страшная трагедия. Караван фургонов его передвижного цирка направлялся в Уимблдон и остановился на ночлег в Аббас Парва — небольшой деревушке в Беркшире. Представления не давали. Деревушка была так мала, что располагаться в ней основательно не имело смысла. Кроме прочих зверей, в труппе имелся прекрасный североафриканский лев по кличке Король Сахары. Рондер и его жена работали с ним в его клетке. Вот, смотри, снимок их выступления, — Шерлок передал свой мобильный телефон Джону. На снимке рядом с огромным, холеным хищником стояли невероятной красоты молодая женщина и мужчина со злым и некрасивым лицом. — В ходе следствия удалось установить, что на каком-то этапе лев стал опасен. Но, видимо, привычность риска породила небрежность, и внимания на это не обратили. Льва кормили по ночам: либо сам Рондер, либо его жена. Иногда — оба. Никому другому кормление не доверялось: хищник должен был твердо знать своих благодетелей. Так вот, в ту ночь, семь лет назад, когда они вдвоем вошли в клетку, чтобы покормить питомца, разыгралась кровавая драма. Около полуночи весь цирковой лагерь оказался разбужен громким ревом хищника и пронзительными женскими криками. Все служители цирка выбежали из палаток с фонарями, в свете которых их глазам предстало ужасающее зрелище. Метрах в десяти от открытой клетки распростерлось тело Рондера с проломленным черепом и глубокими ссадинами на голове. Возле распахнутой двери навзничь лежала его жена. Разъяренный зверь рвал женщине лицо, и казалось, его было не остановить. Несколько артистов цирка, в том числе силач и клоун, шестами кое-как оттеснили льва. Им удалось загнать его в клетку. Как все это могло произойти? В свидетельских показаниях не содержалось ничего интересного. Правда, кто-то сказал, что миссис Рондер, когда ее переносили в вагончик, кричала в бреду: «Предатель! Трус!». Прошло шесть месяцев, прежде чем она смогла дать показания. Но, тем не менее, дознание было проведено и завершилось вынесением вердикта: смерть в результате несчастного случая. — Предполагать что-то иное было бы нелепо, — вмешался Ватсон. — Возможно, ты был бы прав, Джон, только некоторые обстоятельства тогда насторожили молодого следователя Эдмундса из беркширской полиции. — Ну, а что же его смущало? — Восстановить ход событий оказалось дьявольски трудно. Представь себе: лев вырывается на свободу, делает несколько прыжков и оказывается рядом с Рондером. Укротитель обращается в бегство — ведь следы когтей были на затылке. Но лев сбивает его с ног и вместо того, чтобы бежать дальше, возвращается к женщине, находившейся возле самой клетки, и раздирает ей лицо. Как ты считаешь, может насторожить такое поведение зверя? Может! Да еще эти восклицания женщины в полубредовом состоянии, которые, видимо, должны были означать, что муж подвел миссис Рондер. Но есть и кое-что более любопытное. В деле имелись показания, утверждавшие, что именно в тот момент, когда зарычал лев и в ужасе закричала женщина, раздался испуганный крик мужчины. — Без сомнения, это был Рондер, — рассказ друга вновь захватил Джона. — Ну, знаешь, человек с проломленным черепом едва ли способен кричать. Однако, по крайней мере, двое свидетелей утверждали, что слышали мужской голос одновременно с женским, — Шерлок разве что не фыркнул. — Вероятно, к тому времени крики уже неслись по всему лагерю. Что же касается остальных пунктов, вызывающих настороженность, то, думаю, смогу предложить разгадку. — Буду рад услышать. — Супруги находились шагах в десяти от клетки, когда лев вырвался на свободу. Муж обратился в бегство, но был сбит с ног. Жена решила укрыться в клетке и захлопнуть дверцу — это было бы для нее единственным спасением. Она бросилась туда и уже почти достигла цели, когда зверь ринулся за ней, догнал и повалил на землю. Действия мужа, который своим бегством возбудил ярость хищника, вызвали справедливый гнев у женщины. Вдвоем они могли попытаться усмирить льва. Потому она и воскликнула: «Трус!» — Блестяще, Джон! Правда, в твоей жемчужине имеется существенный изъян, — Шерлок искренне наслаждался происходящим, холодность снова была отброшена, и Ватсон жадно следил за каждым словом и жестом друга, как в первую минуту, как в любой другой день, вплоть до самой последней их встречи. Господи, как он мог добровольно отказаться от его чистой любви, которую доктор боялся показать, лишь бы не спугнуть его, уважая выбор и все слова, сказанные самим Холмсом о браке, отношениях и любви в целом. Бесстыдством было злиться и обижаться, но ревность и боль заслонили его взгляд. Джон тоже был виноват, ведь он предал сам себя, пытаясь откреститься от сокрытых чувств, но Шерлок, как друг, как искренне любящий Джона человек, не должен был допускать этого. — Что за изъян? — Если они оба находились на расстоянии десяти шагов от клетки, каким же образом зверю удалось освободиться? И почему он так свирепо набросился на них? Ведь Король Сахары привык работать с хозяевами в клетке и выполнять различные трюки. — Скорее всего, кто-то непонятным образом разъярил хищника. Холмс задумался, потом сказал: — Видишь ли, Джон, некоторые факты говорят в поддержку твоей версии. Врагов у Рондера было предостаточно. Я читал показания, каким страшным человеком он становился, когда напивался. Однако, пока любые предположения беспочвенны, именно поэтому мы и едем в Аббас Парва. В автобусе было тепло и малолюдно. Умостившись у окна и прижавшись к его холодному стеклу виском, Джон почти сразу задремал. Шерлок разглядывал его спящее, слегка напряженное лицо и думал о том, как приятно вернуться в прежние времена. Но это ведь не машина времени, это только иллюзия. Нет, дело, разумеется, настоящее, хотя письмо пришло еще неделю назад. Честно говоря, Холмс не думал им заниматься. Но когда сутки назад миссис Хадсон рассказала, что произошло с Джоном, он твердо решил — доктора пора вытаскивать. Узнать, что случилось с Мэри, не составило труда, как и всю остальную информацию о последнем прожитом годе Ватсона. То, как легко бросила своего мужа эта белокурая лгунья, потрясло детектива. Он так верил в ее любовь, что отдал его ей без колебаний, уверенный в его счастье, едва сам перестанет маячить на горизонте. А она предала его доверие, оставила Джона в одиночестве и даже не подумала сообщить, что тот в беде. Впрочем, справедливости ради надо признать — тоска по лучшему другу — не то, что обычно ждут женщины после свадьбы. Эта слабая мысль и надежда осветили лицо Холмса. Он сегодня, кажется, перевыполнил свой годовой план по улыбкам, но что поделать, это ведь Джон. При виде него гений не мог сдержаться. Нежность к этим голубым глазам, искренней улыбке, дурацким свитерам — ко всему, что имело отношение к отставному военному врачу — затапливала его и превращала из холодного демона в обычного человека. Ватсон был единственным в своем роде: самым обычным и потрясающе уникальным. Но что делать дальше? Захочет ли Джон простить его? Захочет ли он остаться с ним? Ответов не было. Был только один день, чтобы убедить его в том, что Джон — самый необходимый из всех семи миллиардов людей на планете. Через час и сорок пять минут оба путешественника вышли на остановке в безлюдной местности под моросящий дождь. Вывеска гласила «Добро пожаловать в Аббас Парва». Однако, никакого добро пожаловать не наблюдалось. Это было унылое место, несмотря на то, что Беркшир был весьма близко расположен к Лондону и считался вполне успешным графством. Оглядевшись вокруг и заметив, наконец, несколько домов, мужчины отправились в их направлении, надеясь укрыться от непогоды в местном пабе. — Там и сплетников всегда полный набор, — выдвинул последний аргумент Шерлок. — Скажут эти сплетники тебе правду, как же, — морща нос от попадающих на него капель, проворчал Джон. — Дели на два, мой друг, и все будет очевидно. Паб нашелся спустя еще минут десять, а в нем нашелся глинтвейн для замерзших путников и множество рассказчиков. — Журналисты, значит? Ну, так, а что, мы расскажем, верно, Тед? Мы там были, семь лет назад. Я и Тед, дежурили на складе неподалеку от их стоянки. Случилось это около полуночи, мы услышали женский крик, и мужской, и жуткий рев этого людоеда, — прихлебывая эль, начал рассказывать тучный мужчина. — Схватили мы фонари да побежали на крики, смотрим — уже и циркачи собрались. Льва отогнали в клетку шестами, а рядом с клеткой двое лежат: мужчина и женщина. Я уже было подумал, что оба мертвецы, но тут она так застонала. Бросились мы к ней, а все лицо у нее изорвано да залито кровью. Жуть было смотреть, ей Богу! Стали мы ее поднимать все вместе: силач их, еще один парень, я и Тед, а она, бедняжка, как закричит вдруг, что у меня волосы дыбом встали. «Трус!», кричит, «Предатель!». Ну, мы так и поняли: либо на мужа, либо просто с ума бедная сошла. Шутка ли, такие страсти! Она ведь красивая была. Мы ее днем видели в деревне, верно, Тед? Шла такая стройная, молодая, ей, поди, и двадцати пяти еще не было. А рядом с ней силач с сумками — видно, закупали мясо для этого душегуба. Был ли в пабе Тед, к которому обращался рассказчик, ни Джон, ни Шерлок так и не разглядели, но слушали его внимательно, кивая головой и удивляясь в нужных местах. После этого рассказа они выслушали еще несколько: кто-то поведал, как видел ту же парочку — силача и укротительницу — вечером незадолго до трагедии на краю деревни у старого дуба; а кто-то утром слышал, как погибший муж этой дамочки орал на всю стоянку в дупель пьяный и грозился убить какого-то Леонардо. Просидев еще с полчаса и наслушавшись совсем уж бредовых предположений и рассказов, Шерлок и Джон вежливо попрощались и отправились в обратную дорогу на автобус. — Что скажешь, Джон? — задумчиво протянул Холмс, устраиваясь в кресле поудобнее, когда они начали отъезжать от остановки этого гостеприимного, но не слишком заманчивого места. — Ничего нового, вроде. Муж и правда пьяница и сволочь. Жена — красивая женщина, возможно, Леонардо был ее любовником. Может быть, муж вообще хотел натравить на нее льва из ревности, а вышло так, что и сам погиб. Никто ведь не видел, как клетку открыли, может муж ее открыл, а лев напал на него, тогда они могли закричать: он — в своей предсмертной агонии, а его жена от страха. Она попыталась спрятаться в клетке, но не успела. — Прекрасные выводы, Джон, но в твоей версии снова изъян. Убежать ото льва на десять метров мужчина бы не успел: открой он клетку, зверь набросился бы на него сразу, и ударил бы спереди, а не сзади, или бы сначала погнался за женщиной, а потом попытался бы поймать мужчину. Учитывая, что второй вариант полностью невозможен, рассмотрим первый: тело Рондера должно было лежать у самой клетки с раной спереди, а не сзади, а его жена убегала бы в лагерь, а не пряталась в клетку. А ведь все было наоборот. — Хочешь сказать, что это она пыталась убить постылого мужа с помощью льва? — Хочу, но немного не так, как ты думаешь, — Шерлок загадочно улыбнулся. — Не думаю, что хищник, раздразненный настолько, чтобы напасть на укротителей, сначала напал бы на мужчину, стоящего в десяти шагах от клетки, а потом на женщину, которая все это время просто стояла на одном месте и ждала своей участи. Думаю, что клетку открыли уже после смерти Рондера. — Но как такое возможно? — Джон воскликнул шепотом, но с истинным восторгом и изумлением. — Об этом мне нужно немного поразмышлять. Я, пожалуй, побуду в чертогах, пока не вернемся в Лондон. Если зазвонит телефон — ответь. С этими словами, Холмс скрестил на груди руки, нахохлился, закрыл глаза и нахмурил свой высокий лоб — выражение полной сосредоточенности. Джон невольно залюбовался этим почти забытым зрелищем. Он был слишком хорош. Ватсон уже тысячу раз проклял себя за то, что не сумел вовремя одуматься, не сумел остановиться и рассказать все своему лучшему другу и лучшему из всех людей — необходимому Шерлоку. Но отношение детектива к вопросу об отношениях было слишком хорошо известно доктору. Сколько раз еще до его прыжка с крыши Джон думал, как бы рассказать о своих чувствах. Но все сводилось к тому, что Холмсу данная материя была чужда и не нужна, а терять его дружбу не хотелось совершенно. Терять. Какое страшное слово. Джон ощутил его в полной мере. Долгие годы он терял его и себя. Наверное, сейчас его последний шанс сказать о своей давней страсти. Не все ли равно? Вряд ли Шерлок захочет после этого дела снова его видеть. Это ведь просто на один день. Потрясающая экскурсия по старым временам, после которой только и останется, что повеситься или утопиться в собственной ванной. Так что он теперь теряет? Уже ничего не осталось. Мысль о том, что этот день закончится и он снова окажется один, в своей квартире, без Шерлока, ядовитым туманом обволокла его, выжигая на сердце новые печати боли и одиночества. Он не питал иллюзий, не строил планов, не хотел думать об этом раньше времени — он смирился и отдался во власть своей любви, выжимая из этого дня свое последнее запоздавшее счастье. Автобус уже лавировал между лондонских улочек в начавшемся внезапно снегопаде. Мокрый снег прилипал огромными хлопьями к стеклу и превращал дороги в слепящие от фонарных огней реки темноты. Холмс открыл глаза, осмотрелся, улыбнулся ободряющей улыбкой повеселевшему от его «возвращения» Джону и спросил: — Лестрейд не звонил? — Звонил, — Джон судорожно улыбался, и чем ближе подступал вечер, и чем меньше оставалось пунктов расследования, тем сильнее сжималось в тисках его измученное сердце. — Минут двадцать назад. Я сказал, что мы въехали в Лондон и скоро будем. — Отлично. Давай выйдем на следующей остановке, оттуда легко пройти к Скотланд-Ярду. — Конечно. Едва за ними закрылись двери, как снег окружил их, словно стайка холодных белых мошек, назойливо вертящихся вокруг неосторожно забредших в лес туристов. Вечер медленно разливался над городом, впитывал в себя последние отголоски солнца. Еще яркие лучи гасли в алом закате и от этого снег окрашивался розоватыми отблесками, превращая воздух в картину импрессиониста. До управления они шли молча, ветер свистел в ушах, а снег облеплял лица, так что ни о каких разговорах не могло быть и речи. Более быстрый Шерлок по привычке первым добрался до дверей и придержал их, пока Джон его догонял, пропуская вперед. Заходя следом он, по все той же старой и совсем, как оказалось, не забытой привычке отряхнул плечи доктора от налипшего мокрого недоразумения и почти не заметил, как тот замер, не в силах вдохнуть. Следующую дверь придержал Джон, пропуская вперед своего несносного гения тем же заботливым и даже более любовным, чем обычно, прикосновением очищая дорогое пальто. Кабинет инспектора Лестрейда был наполнен обычной суетой и шумом, от которого у доктора закружилась голова, и каждый вдох будто разворачивал его легкие, наполняя жизненной силой и счастьем. Он и не думал, что так скучал по этому месту. — Лестрейд, — Шерлок бесцеремонно ворвался внутрь. — Шерлок, наконец-то, у нашего гостя не так-то много времени, между прочим, — Грегори всегда ворчал, потому что Холмс всегда его доставал и портил планы, но это не мешало им обоим искренне дорожить друг другом и заботиться. — Инспектор Эдмундс, это Шерлок Холмс, он причина вашего вызова сюда. — Здравствуйте, инспектор, это мой компаньон доктор Ватсон, — Шерлок представил своего спутника, а у Джона вновь защемило сердце — конечно, он больше не друг, но как тяжело было услышать это подтверждение. Лицо его покрылось тенями прошлого, и глаза вновь поблекли от неразрешимости этой беды. — Я бы хотел поговорить с вами о происшествии в Аббас Парва. Вы ведь занимались этим делом? — Да, мистер Холмс, — молодой человек с абсолютно белыми волосами утвердительно кивнул, с восторгом глядя на легенду частного сыска. — Это было одним из моих первых дел. Я хорошо помню его. Чем я могу вам помочь? — Я читал ваш рапорт семь лет назад, но так как ни одна из сторон не обратилась ко мне, я лишь сделал несколько умозаключений, но не раскрыл этого дела. Из ваших записей я понял, что у вас возникли вопросы по поводу смерти Рондера. Вы не верили, что это был лев? — Знаете, мистер Холмс, это вообще было странное дело. Конечно, с учетом количества крови и разъяренного хищника было бы глупо сомневаться, но многое не давало мне покоя. Во-первых, крики — их было два. Но тело Рондера лежало в нескольких метрах от клетки, а тело женщины у самой решетки. Если бы она открыла дверь, то успела бы и сама отбежать, а если бы это сделал ее муж, то он бы лежал ближе, а женщина убежала бы, по крайней мере, на несколько метров. Я думаю, что был кто-то третий, кто либо открыл клетку, либо… убил самого Рондера. — Прекрасно, инспектор Эдмундс. Лестрейд, на вашем месте я бы пригласил этого молодого человека работать в вашем отделе, тогда здесь появился бы хотя бы один логичный человек. Каково было заключение криминалиста? — Наш криминалист — довольно старый уже человек — мистер Эрлинг заключил, что у Рондера был проломлен череп. На его голове было пять глубоких ран. Никакого сравнительного анализа с лапами самого льва не проводилось, потому что ни у кого больше не возникало подозрений относительно хронологии событий. Да и сам зверь был покрыт кровью. Но я думаю, что там была кровь только женщины. — Чудесно, — Шерлок вскочил со стула, на котором сидел, разговаривая с мистером Эдмундсом. — Просто прекрасно. Лестрейд, что вы узнали о миссис Меррилоу? Грег, наблюдавший за всем с широко распахнутыми глазами, встрепенулся и вытащил папку из ящика стола. — Да, миссис Меррилоу работает в платном хосписе, она сиделка. Вот адрес. Она не только работает там, но и проживает. Ее услуги оплачены только для одной клиентки… — Грегори запнулся, потом посмотрел на Шерлока и передал тому лист бумаги. — Миссис Рондер, — детектив победоносно ухмыльнулся. — Вот видишь, Джон, дело складывается как нельзя удачно. Спасибо инспектор Эдмундс, что согласились приехать. — Да у меня и выбора особого не было. Мне ведь сверху позвонили, мистер Холмс. Даже мое начальство не могло сопротивляться. Ну и связи у вас, — молодой человек широко улыбнулся. — Что есть, то есть. — Что ты будешь делать, Шерлок? — спросил Лестрейд. — Сейчас я буду ужинать. Врываться на ночь глядя в тихий хоспис — не самая удачная затея; пусть себе спят, мы поедем туда утром, будьте готовы. — Ты хочешь арестовать миссис Рондер? — Не думаю. Но ваша помощь как представителя закона нам понадобится. У меня последний вопрос, инспектор, — обратился Холмс снова к мистеру Эдмундсу. — Вам знаком человек по имени Леонардо? — Да, это силач в цирке Рондера. Бедняга, думаю, он был влюблен в несчастную миссис Рондер. Когда я разговаривал с ним, он был бледен, весь трясся и еле сдерживался. Я даже не стал его особо мучить, так плох он мне показался. Еще ведь и не было известно, выживет ли женщина. Лев изодрал ей лицо, она потеряла много крови, мне удалось поговорить с ней лишь через полгода, но она не сказала ничего нового. Ее воспоминания спутались, и все, что она бормотала — «Это был лев, это был наш Король». Потом она начинала плакать и шептать что-то о предательстве. Большего я от нее не добился. — Спасибо, вы мне очень помогли. Джон, нам пора, — Шерлок, довольный и счастливый, словно сегодня лучший день в его жизни, выскочил из кабинета Лестрейда и помчался к лифту. — Спасибо, всем доброго вечера, — с улыбкой попрощался за него доктор и тоже направился к двери. — Джон, — окликнул его Грег. — Не передать, как я рад, что ты вернулся, — с искренней улыбкой сказал он. — Пиво в пятницу? — Да, — Джон слегка замялся, а потом весело посмотрел на друга. — В том же баре, что и всегда? — Точно, в восемь. — Договорились. Шерлок терпеливо ожидал у лифтов. Едва Джон подошел, он вскочил в первый же подъехавший и они спустились в главное фойе. На улице Ватсон вдруг остро ощутил, что все закончилось. Они стояли возле полицейских машин и неловко перетаптывались, пока доктор не заговорил первым: — Ну, что же, дело почти закончено, наверное, мне пора ехать. — Не глупи, Джон, а как же ужин? Ты давно не был у Анджело, неужели совсем не хочется? Старик будет рад тебя видеть. — Я очень соскучился по всем, — тихо сказал Ватсон, пряча глаза. — Мне всех не хватало, и я очень хочу к Анджело, но… я тебе не помешаю? — Ты? Нет, конечно, нет, — Шерлок рассматривал доктора своим фирменным взглядом «Джон Ватсон — ты загадка». — И так как ты нужен мне утром, я подумал, что ты мог бы остаться на Бейкер-стрит, — тщательно пряча волнение, Холмс ощущал, как этот вопрос рассыпался по белоснежному покрывалу, и прожигал его, превращая в пар — так горячо стало на его собственном сердце от ожидания ответа. — Но разве я могу? У тебя ведь теперь другой сосед? — это был не голос — скрежет, больной и тягучий, хриплый, как будто слова отказывались вырываться из его горла, как будто это святотатство, которое сама природа отвергала и не желала слышать. — Твоя комната по-прежнему твоя. Миссис Хадсон никому бы ее не отдала. Пожалуй, там сейчас немного пыльно, и, возможно, я сгрузил туда пару коробок с делами, но в остальном она такая же, какой была при тебе. И у меня по-прежнему нет друзей, Джон. Есть только один. Пойдем ужинать? — Доктор тепло улыбался и расцветал на глазах. Кэб пробирался по мокрой дороге, как старый пес — лениво и медлительно, путаясь в прохожих в парке, но все же притормозил у знакомого ресторана, от вида которого у Джона словно перевернулось что-то в душе, словно надорвалось. Ведь именно здесь, в тот самый первый их ужин, он вынужден был признать, что влюблен в этого невыносимого человека. И именно здесь пришлось дать себе самую страшную в жизни клятву — Шерлок Холмс ничего не должен знать. — Шерлок! Неужели ты не один, — раздался знакомый голос хозяина этого чудного местечка, едва они оказались за порогом. — Бог мой, Джон! Ну, наконец-то, ты вспомнил о нас! Столько тебя не было, что я уж и не чаял увидеть! — Анджело в своей добродушной манере сжал доктора в медвежьих объятьях. — Вина? — Да, сегодня можно, — улыбнулся детектив. — Я принесу вам то, что вы обычно заказывали. И свечу. Джон сел, посмеиваясь и потирая пострадавшие ребра. Они сняли промокшую верхнюю одежду и наслаждались тихим течением здешней жизни. Их радушный хозяин и в самом деле скоро принес свечу, зажег ее с неизменным подмигиванием, и радостно принял заказ. Бутылка вина появилась немногим позже и словно сломала внутренние преграды. Всегда ведь легче говорить, если в голове немного шумит или перезваниваются колокольчики — легкие, словно ветер. — Мэри давно ушла? — спросил Шерлок примерно на середине второго бокала. — Может быть, год назад… — Джон сказал это слишком неуверенно, словно и до ее ухода не слишком интересовался тем, что происходит с его женой. — Ты не помнишь? — уточнил Холмс. — Честно говоря, я вообще мало что помню с того момента, как ты поймал Джеймса Мориарти. В очередной раз. — Я не хотел портить твою жизнь, Джон. Думал, что так будет лучше. Это моя вина, что никто не звонил тебе, но я сделал это не из плохих намерений, просто думал тебе и Мэри будет лучше, если все мы исчезнем, перестанем разрывать тебя на две стороны. Ты должен был быть с семьей. — Знаешь, Шерлок, иногда мы хотим чего-то, что принято обществом, а на деле у нас это уже есть, просто не совсем так, как это принято обычно. У меня была семья: ты, миссис Хадсон, Грег, Молли — вы все были моей семьей, но я сам виноват, что потерял вас. Я сто тысяч раз уже проклял себя, но ничего не могу изменить. — Боже, Джон, ну почему ты не позвонил, почему? — Ты бы не взял трубку, — усмехнулся Ватсон. — Можно было написать смс, но не хотелось перенимать твои лавры королевы драмы. — Ты идиот, Джон, — нервно рассмеялся Холмс, прикусывая губу и обеспокоенно оглядывая друга. — Вне всяких сомнений, — доктор грустно покачал головой. Принесли спагетти. Джон снова не чувствовал голода, но под неусыпным взглядом друга принялся за еду, слушая рассказ об одном из увлекательных дел, что он пропустил. Он вдруг остро осознал, что за этот год многое изменилось. Когда-то он сам был таким же, каким был сейчас Шерлок. Он рассказывал ему о времени, проведенном без него, пытался скрасить неловкое молчание, как бы говоря: «Прости, дружище, тебя слишком долго не было». Теперь он сам был в таком же положении и понимал, откуда во взгляде Шерлока тогда было столько тоски. Это мучительно больно осознавать, что ты ждал кого-то, а он жил своей жизнью, в которой тебе не было места. — Ты меня совсем не слушаешь, Джон, — детектив снова потягивал вино. — Нет, нет, — доктор смущенно улыбался, — я все слышал, просто не успел сказать тебе, что это было изумительно. — В самом деле? Ты так находишь? — Нахожу. Это потрясающе, Шерлок, как и всегда. — Анджело, счет, пожалуйста. — О, ну что ты, Шерлок! Я рад был вас видеть. Джон, заходите чаще, а то ваш друг ужинает в одиночестве. — Спасибо, — сердце Ватсона забилось в бешеном беге крови, обливаясь ей, захлебываясь, утопая от счастья, боли и нежности. Никто не занял его место? Поверить в это было так соблазнительно и так трудно. Ведь это Шерлок решил, что не хочет его видеть, так мог ли доктор надеяться, что он и вправду это сделал лишь потому, что желал ему счастья? — Ты все время куда-то пропадаешь, Джон. О чем ты думаешь? — Да, знаешь, как-то обо всем. Я все время забываю, что рядом со мной сейчас кто-то есть, так что извини. — Не стоит, — детектив настороженно рассматривал фигуру рядом с собой. Джон не хромал, шел вполне уверенно, правда, с трудом приноравливался к шагу Шерлока — отвык. Эта мысль была почему-то тоскливой, от нее веяло холодными вечерами и пустыми ночами, бардаком на кухне, за который никто не выговаривал, и отсутствием тостов по утрам. Знакомая дверь встретила Джона приветливо, словно он только вчера здесь был. Она без скрипа открылась и впустила его в свою священную обитель, запах которой разворачивался внутри него, заполнял его особенно болезненные участки и утешал. Стук и шаги привлекли миссис Хадсон, она выглянула из квартиры и тут же бросилась к своему бывшему квартиранту. — О, Джон, дорогой, неужели это ты! Боже, как же я рада, что ты снова здесь, не могу передать это словами, — она обнимала его и почти плакала, но улыбалась своей самой искренней в мире улыбкой. — Ты так похудел, бедняжка, может быть, хочешь чего-нибудь, я приготовлю, только скажи. — Нет, миссис Хадсон, спасибо, мы только что поужинали. Я тоже очень рад вас видеть, простите, пару дней назад я был немного не в себе, мне жаль, если я был груб. — О, ну что ты, дорогуша, просто ты был так растерян. Зато теперь все, как я вижу, в порядке, правда? А я как раз сегодня ходила к вам наверх, решила прибрать верхнюю спальню. — Снова сдаете? — нервно спросил Джон. — Что? Нет, как ты можешь так думать. После вас разве я могу представить других жильцов? Конечно, мне жаль, что Шерлок живет один, но, по правде говоря, кто же его вытерпит? Ты был единственным в своем роде, Джон. Просто я хотела сказать, что если ты останешься, то спальня наверху в порядке. Вам ведь все еще нужны раздельные спальни? — Да, конечно, — Ватсон закашлялся от неугомонности домоправительницы. — Ну, я так и подумала. Но если что — не переживайте, я снова принимаю те капли, что ты мне прописывал — для спокойного сна, — с этими словами бойкая старушка подмигнула, потрепала доктора по щеке и исчезла в своей квартире. Гостиная на Бейкер-стрит двести двадцать один «б» выглядела ни капли не изменившейся. Оба кресла стояли у камина, на полке красовался череп, стол был завален научными журналами, фотографиями, папками с делами, листками бумаги со схемами, смысла которых Джон не только не понимал, но и даже не пытался понять. Кухня походила, разумеется, на химическую лабораторию, а гора грязной посуды почему-то удивительно умиляла. Доктор неловко сел в кресло, словно сомневаясь в своем праве находиться здесь, оглянулся на Шерлока, который возился возле шкафчиков, и решил, что разжечь камин не помешает. Когда огонь весело заплясал, отбрасывая причудливые отблески и тени, Ватсон снова сел в кресло и увидел бутылку прекрасного «Шантарель» и два бокала. — Помнится мне, — начал Холмс, вытаскивая пробку, — ты раньше любил этот год. — У тебя отличная память, — усмехнулся Джон. — Да, хорошая шутка, — Шерлок разлил приятную бордовую жидкость, которая мгновенно заискрилась в тонком хрустале и полумраке комнаты. Пряный аромат дыма, шалфея и розмарина закружился вокруг мужчин, опутывая их своими сетями, не оставляя выбора, вынуждая пригубить этот напиток искренности. Разговор не очень клеился. Вино помогало смеяться старым шуткам, но не могло залить пропасть и растопить весь лед накопившихся обид и страхов. Джон мучился чувством вины, которое взрастил в себе, Шерлок — болью от совершенной глупости. Но бокалы пустели, а щеки наливались румянцем. Слова все более несдержанно слетали с губ, пока следующий вопрос не застал врасплох и того, кто его задал, и того, кому он предназначался. — Зачем ты женился, Джон? — спросил Шерлок, наклонившись вперед в кресле и хищно прищуривая свои кошачьи глаза, в которых сейчас танцевали блики пламени, придавая ему демоническое очарование. — Какая разница? — устало спросил Ватсон. — Я хочу знать! — властно не отступал Холмс. — Господи, Шерлок, ты умер! Откуда я знал, что ты окажешься жив! — Джона вдруг прорвало. Вино это было или просто накопившиеся невысказанные за столько лет слова, но он сорвался на крик и остановиться уже не мог. — Я все думал, что если не буду один, то забуду тебя. Так убедил себя в этом, что когда нашел Мэри, мне показалось, что все так и есть. Я устал оплакивать тебя, хотел жить дальше, хотел забыть, перестать мучиться. Когда ты вернулся, я был счастлив! Я не хотел терять тебя вновь, но и Мэри, как мне казалось, стала мне не чужая. Не думал я, что мне придется, как в детском саду, выбирать кого-то из вас. Ты выбрал за меня, это был ты! Ты сам исчез, хотя я звонил, писал, искал тебя! Что ты сказал мне, ты помнишь, мистер Отличная память? Ты сказал, что теперь я семейный человек и должен быть со своей семьей, а ты мне позвонишь, когда будет время. Долго же ты был занят, — Джон горько усмехнулся и в один глоток осушил бокал. — Ты не спросил меня, что я об этом думаю — просто исчез. Тебе было все равно, что к тому времени наш брак трещал по швам, и не в последнюю очередь из-за ее выстрела в тебя. Тебе было плевать, что я остался совершенно один, ведь всех моих друзей ты попросил не портить мою жизнь — о, большое спасибо! Знаешь, я, конечно, виноват и знаю это. Я бесконечный идиот, потому что ни одна Мэри в мире не сможет заставить меня забыть тебя, но ты бросил меня, Шерлок. Не я. Мой брак — это просто предлог. Теперь мой черед спросить тебя: так почему, черт бы тебя побрал, гений, ты бросил меня одного подыхать в мире, где ты не отвечаешь на мои звонки и мертв теперь лично для меня? — Ты действительно хочешь это знать? — Представь себе. Шерлок отставил бокал, позволяя тонкой прозрачной ножке выскользнуть из изящных длинных пальцев, затем резко потянулся вперед и в одно движение перетянул Джона к себе на колени. — Я не желал ни с кем тебя делить. Ты мучил меня, Джон Ватсон, потому что я не знал, как смотреть в глаза твоей жене и думать, что я безумно хочу ее мужа. Несколько ударов сердца мужчины просто смотрели друг на друга, разделяя этот миг, завороженные блеском глаз и глубиною отчаяния во взгляде другого. А затем Шерлок впился поцелуем в желанные губы доктора, смял их, заставив сильнее прижаться, притягивая за короткие седые волосы. Джон отвечал со всем жаром, на какой только мог быть способен: ни одну женщину он не целовал с таким желанием, ни об одной он не грезил столько и ни одну не оплакивал так, как его. Это был миг безумия и чистой страсти, словно огонь разлился по комнате, вытесняя вино и перехватывая власть на Бейкер-стрит, чтобы сжечь ее пламенем этой горькой, поздней любви. Шерлок не знал пощады. Он сжимал пальцами бедра Джона, кусал его шею, подчинял и каждым движением утверждал свое право на это. Он бесстыдно ласкал его сквозь ткань джинсов, выцеловывал всю нерастраченную любовь и годы ожидания этого счастья. Он хотел его прямо здесь и сейчас, но сдержался. Он легко поднялся, придерживая своего доктора за талию, сорвал с него свитер, трепетно проведя пальцами по вискам и щекам после этого, любуясь возбуждением на его лице. Несколько быстрых шагов — и оба оказались в спальне, где Джону уже было не скрыться от накатившего на него желания и Шерлока, прижимающего его к кровати. Стоны больше не сдерживались, они разлетались в тишине комнаты, как светлячки вокруг полыхающего костра. Одежда безжалостно срывалась, а тела прижимались все сильнее, все ближе, все яростнее. Холмс больше не мог терпеть, он жаждал получить все, и в синих глазах, что сводили его с ума, он читал ответную страсть. Он с трудом оторвался от губ Джона, от его голодного, искрящегося взгляда, и потянулся к тумбочке. — Прости, есть только это, — хриплым от возбуждения шепотом сказал Шерлок, показывая в руке флакон с масляным лосьоном для тела. — Мне все равно, — бросил Ватсон и потянулся за новым поцелуем, скользя руками по спине любовника, все выше и выше, пока пальцы со священной нежностью не провели по ореолу темных кудрей. Теперь уже Джон не мог сдержаться: он хотел большего, хотел отдаться, хотел стать ему нужным, пусть даже на время, пусть только сейчас, но единым целым. Он оттолкнулся локтем и перевернул Шерлока на спину, слыша удивленный вдох. Его длинная шея, выступающие ключицы, бледная грудь, соски — все было теперь таким близким, что хотелось, не прекращая, прикасаться к этому богатству, заставить его умолять не останавливаться и стонать так громко, чтобы даже капли не помогли миссис Хадсон не услышать этих звуков. Джон начал с шеи: медленно провел языком по совершенству кожи до впадинки между выпирающих косточек; с трепетом обвел губами ключицы; спустился ниже к темным соскам, задевая один пальцами и осторожно прикусывая другой. Он спускался и спускался, заставляя Шерлока выгибаться под ласками, шептать его имя, прикусывать свои восхитительные губы, пока не почувствовал под своим языком терпкий вкус и бархат головки члена. Ватсон взглянул вверх, встретился с зеленым манящим взглядом из-под опущенных черных ресниц и резко втянул в себя возбужденную плоть. Шерлок громко застонал и запрокинул голову обратно на подушки, сжал его волосы и сильнее толкнулся в манящий рот. Джон не останавливался: он ласкал его, принимал так глубоко, как только мог, пока любовник сам не остановил его, не притянул, не подмял вновь под себя, увлекая в поцелуй, пробуя на вкус всю непристойность, что только что происходила. Шерлок с тихим щелчком открыл крышку тюбика, вылил на ладонь немного лосьона и скользнул ладонью между ягодиц, стараясь быть аккуратным и нежным. Он успокаивал мышцы мягкими прикосновениями, растирал масло, действовал медленно, несмотря на полыхающий внутри него пожар. Джон едва сдерживал крики наслаждения от этого распутства, а когда прохладная, тонкая ладонь легла на его член и в такт провела по нему, сжимая то головку, то основание, он прошептал в сладкие губы своего мучителя: — Прошу тебя, сейчас, ну же. Холмс втянул носом воздух шумно, ярко, вжимаясь в разгоряченное тело под ним, позволяя всей страсти и всему огню отразиться в его глазах, превращая их в колдовское зеленое марево. Он резко подхватил Джона под коленями и толкнулся. Крик сорвался с искусанных губ доктора и растворился в утешающем поцелуе, руки его сжали плечи Шерлока, словно он теперь был последней опорой в этом мире, что удерживала его от падения в бездну. Впрочем, так и было, и оба любовника, прижимаясь друг к другу и шепча признания, были необходимы один другому в любой вселенной и во все времена. Пот стекал по бледной спине детектива, по загорелым вискам доктора, прочерчивал дорожки по их рукам, бедрам и икрам. Их дыхание смешивалось в невесомом поцелуе, а губы сталкивались в страстном. Тонкая пружина блаженства уже разворачивалась в этом алом пламени, сверкала всеми оттенками одержимости. Джон судорожно вдохнул, распахнул глаза и словно растворился в бешеном наслаждении, которое окутывало его волнами, позволяя сначала распасться на мириады частиц, а затем бережно собирая его обратно. Шерлоку хватило нескольких движений и этого потрясающего зрелища, чтобы последовать за любовником и рассыпаться атомами по вселенной с именем Джона Ватсона. Доктор потерялся во вспышках света, мерцающих у него под ресницами, тяжелое дыхание срывалось с его губ, сознание ворочалось, урча от удовольствия и сонного морока. Шерлок лежал у него на груди, прикасаясь губами к его шее, вдыхая запах, который с током крови проникал в его сердце и мозг, запечатывая навсегда в них произошедшее, отсекая все прошлое и уже выстраивая будущее только с этим запахом рядом, с этим мужчиной — отныне и навсегда. От пережитого потрясения добраться до душа сил уже не оставалось. Они оба так и провалились в сонное оцепенение: Джон — обнимая свое сокровище; Шерлок — лежа на плече любовника. Ночь увлеченно расстилала вокруг них свое покрывало, уверенно заслоняя от бед и кошмаров. Губы доктора во сне посещала мягкая, прежняя улыбка, возвращая в душу свет и радость, а гениальный детектив, считавшийся социопатом и асексуалом, доверчиво жался к теплому боку Ватсона. Утро пришло мягкими теплыми шагами по темному полу спальни, пощекотало кудрявую макушку Шерлока и пересчитало веснушки на носу Джона. Последний смешно сморщился и пошевелился, сгоняя солнечного зайчика. Холмс приоткрыл глаза и уткнулся взглядом в шею. Сон спал с него, мягкой тканью улегся у ног, послушно возвращая место реальности, в которой ни одна мечта не могла быть также привлекательна, как проснуться в одной постели с Джоном. Детектив приподнялся на локте, осторожно, чтобы не потревожить сон любимого мужчины. Кожа неприятно натянулась от свидетельства их ночной страсти. Шерлок усмехнулся этой мысли и встал. Доктор расслабленно дышал и выглядел умиротворенным и довольным, шрам на плече белой звездой выделялся на бронзе тела. Холмс провел взглядом по всей фигуре, по скрытым под простыней худым ногам, с жаром вспоминая, как впивался в них ночью пальцами и губами. Он тяжело выдохнул, не думая, что станет таким ненасытным, в очередной раз поражаясь тому, как действует на него Джон Ватсон, и отправился в душ, где надеялся смыть не только свидетельства ночи, но и ослабить тугой комок зарождающегося возбуждения под горячими струями воды. Выходя из ванной через двадцать минут, Шерлок узнал запах тостов, меда и чая, который никто не умел заваривать кроме Джона. Завтрак стоял на отвоеванной у химического оборудования половине стола, а сам доктор смущенно улыбнулся: — Доброе утро. Я тоже в душ. — Я подожду тебя, — детектив проводил покрасневший вздернутый нос самодовольным взглядом и уселся за стол, разворачивая газету, которую, очевидно, положила под их дверь миссис Хадсон. Совершенное утро. Но любой идеал имеет закономерность падать с пьедестала, на который мы его возвели, и этот ранний час не стал исключением. Оставленный на столе телефон Джона неожиданно завибрировал и разразился какой-то противной мелодией. На экране появилась фотография светловолосой женщины и надпись: «Мэри». Шерлок прикрыл глаза, судорожно вцепился пальцами в край столешницы и с удивлением обнаружил, как сердце разбивается о ребра в мелкие осколки, болезненно впивающиеся в душу. Неужели ничего не изменилось? Он так долго ждал, думал, что этого никогда не произойдет, но теперь, когда он знает, каково это — быть с тем, кого любишь, его снова нужно делить? Но ведь Джон не говорил, что они общаются, он даже не помнил, когда она ушла, они ведь развелись. Могли ли они снова начать встречаться? Почему бы и нет. Мог ли Джон умолчать об этом? Нет… нет, он не мог. Или мог? Кровоточащие осколки подернулись белой дымкой льда — сердцу нельзя доверять. Доктор вышел быстрее, уложившись в десять минут: сияющий, свежий, помолодевший за одни сутки. Шерлок стоял полностью одетый, даже в пальто, посреди гостиной и увлеченно печатал смс. Он обернулся и холодно бросил через плечо: — Одевайся, кэб будет через 10 минут, — его голос сочился враждебностью и презрением, отчего пол пошатнулся под ногами. На Бейкер-стрит поселился северный ветер, приносящий ледяные бури. — А завтрак? — зачем-то спросил Джон, слепо вглядываясь в спину детектива. — Некогда, жду внизу. Доктор дотронулся до седого виска — боль маленьким колокольчиком вернулась, обещая ему, что больше не покинет, что будет бить в набат, разрывать голову ударами молота. Он тяжело прошел в комнату, плохо соображая, что произошло. Отводя глаза от разобранной постели, от пятен на простынях, он принялся собирать разбросанную одежду. Свитер оставался в гостиной на кресле, нужен был только телефон, Джон на ходу сунул его в карман. Пока он одевался, на ум пришло только одно слово — месть. Пустота развернулась в душе с видом полноправной хозяйки, и больше всего захотелось оказаться в своей квартире и забиться в угол, чтобы долго и с чувством пить и больше никогда не возвращаться в эту жизнь. Ватсон спустился вниз, и Шерлок тут же распахнул дверь и выскочил к подъезжающему такси. Он сел и захлопнул дверь, так что Джону пришлось обойти машину и сесть с другой стороны. Это было необычно, Холмс не поступал так даже во время самых тяжелых ссор. Хотелось просто уйти, но доктор обещал свою помощь, и он доведет обещание до конца — миссис Хадсон была права, он не бросил бы Шерлока и в жерле вулкана. Кэб мягко тронулся, петляя по мокрым улочкам. Весь выпавший снег таял на глазах, превращаясь в мокрое месиво под яркими лучами солнечного света. Погода для декабря была не самой удачной, а для отвратительного настроения в салоне автомобиля — тем более. Таксисты в Лондоне — довольно разговорчивый народ, но в этот раз водитель лишь нервно поглядывал в зеркало заднего вида, надеясь, видимо, что взрыв, когда бы он ни случился, произойдет точно не здесь. Небольшое, но уютное здание хосписа оказалось не так уж и далеко, и через двадцать пять минут путешествия по извилистым дорогам машина плавно притормозила у крыльца. Грег уже был здесь и курил недалеко. Заметив их, он затушил окурок и подошел. — Привет, ну что, как вчера … — Лестрейд, мне совершенно не интересно слушать ваши глупые вопросы, как и не интересно на них отвечать, поэтому предлагаю сразу перейти к делу и закончить с ним как можно быстрее. Инспектор осекся и нахмурился, глядя на детектива, затем перевел взгляд на Джона и застыл, не в силах поверить, что друг снова затерялся в лабиринтах собственной боли, где-то в пустоте синих глаз, подернутых тоской, как мертвой пеленой. Миссис Меррилоу оказалась полной женщиной, простодушной, но не плохой. Она легко созналась, что написала записку и рассказала посетителям о своей пациентке. — Как давно миссис Рондер является вашей пациенткой? — Семь лет, — ответила миссис Меррилоу. — Она скрывает свое лицо? — Да, вуаль, она почти никогда ее не снимает. — А вы когда-нибудь видели миссис Рондер без этого аксессуара? — Знаете, мистер Холмс, то, что я увидела, вообще едва ли можно назвать лицом. Однажды я принесла ей молока и печенья на ночь и застала ее без вуали, она поспешила закрыться, а затем сказала: «Теперь, миссис Меррилоу, вы знаете, почему я никогда не снимаю вуаль». Молоко я потом еще полчаса оттирала с ковра. — Вам известно хоть что-нибудь о ее прошлом? — Ничего. — Ее кто-то рекомендовал вам? — Нет, сэр. У нее было много денег. Она не торгуясь выложила плату за три месяца вперед. В наше время такая бедная женщина, как я, не позволит себе упустить подобную клиентку. — Она объяснила, почему выбрала именно вас и этот хоспис? — Он скромен и невелик, посетителей здесь немного, да и пациентов тоже, находится в тихом районе. Кроме того, она выяснила, что я беру всего одного пациента, а своей семьи у меня нет. Полагаю, она рассматривала несколько вариантов, но этот подошел ей больше других. Миссис Рондер искала одиночества и покоя и была согласна за них платить. — Так вы говорите, она не открывала своего лица все то время, что прожила у вас, исключая тот единственный случай? Да, это довольно занимательно. И не удивительно, что вы, в конце концов, захотели во всем разобраться. — Дело даже не в том, мистер Холмс. Для меня вполне было бы достаточно того, что она исправно платит. Более спокойного пациента — а она не доставляла мне никаких неудобств — трудно найти. — В чем же тогда дело? — Меня волнует ее здоровье, мистер Холмс. Она просто тает на глазах. Видимо, ее мучает нечто ужасное. Она вскрикивает во сне. А однажды ночью я слышала, как она кричала: «Жестокий! Зверь! Чудовище!» Это было так жутко. Утром я зашла к ней и сказала: «Миссис Рондер, ведь с вами что-то происходит. Если на душе у вас неспокойно, обратитесь к полиции или священнику. Возможно, кто-то сумеет вам помочь». — «О, только не полицейские! — сказала она. — Да и от священнослужителей я проку не жду. Но, тем не менее, мне станет гораздо легче, если перед смертью я расскажу правду хоть кому-нибудь.» Ее кошмары становились все сильнее, в один из них она чуть ли не бредила, шепча странные слова «Аббас Парва». Я так и записала. А потом наткнулась на статью о вас в старой газете, когда все думали, что вы умерли, а вы вернулись пару лет назад. Газета случайно сохранилась у меня в ящике стола, тут я и подумала: «Если он такой любитель загадок, как о нем говорят, эту-то он не пропустит». — Хорошо, миссис Меррилоу, — задумчиво произнес Холмс. — Можем ли мы поговорить с вашей пациенткой? — Конечно, но только умоляю, будьте с ней помягче. Мне не хочется, чтобы она страдала, бедняжка и так натерпелась сполна. С этими словами сиделка повела мужчин по светлому коридору, застеленному бежевым ковролином, приглушающим шаги. Джон шел через силу, с трудом выдерживая эту пытку, не глядя на Грега, сверля взглядом кудрявый затылок, а потом снова равнодушно опуская глаза. Боль в виске усиливалась, и хотелось прижать к нему холодное полотенце. Через пару поворотов они остановились возле простой двери. Миссис Меррилоу постучала, и красивый женский голос ответил ей, что комната не заперта. Пристанище несчастной миссис Рондер было небольшое, но светлое: кровать с красивым постельным бельем, скромный шкаф, письменный стол с ноутбуком. На постели лежал планшет, а на стене поблескивали кнопками роутер и пункт вызова помощи. — Миссис Рондер, меня зовут Шерлок Холмс. — Я знаю, кто вы, господа, — женщина стояла спиной к двери, глядя в окно. На звук голоса Шерлока она обернулась: вся верхняя половина ее лица была скрыта под плотной черной вуалью, виден был лишь подбородок и аккуратные пухлые губы. — Простите, здесь некуда присесть. Вы пришли, чтобы арестовать меня? — Это зависит от вас. — После выздоровления меня допрашивал мистер Эдмундс из местной полиции Беркшира. Мне пришлось тогда обмануть его. Возможно, сказать всю правду было разумней? — В любом случае скрывать истину нехорошо. Но почему же вы ее скрыли? — Потому что от этого зависела судьба другого человека. Он оказался существом никчемным, я знаю, но мне не хотелось сознательно губить его. Мы были так близки с ним! — А разве теперь этого препятствия не существует? — Мужчина, о котором я говорю, уже мертв. — Тогда почему бы сейчас не сообщить полиции все, что вам известно? — Я обязана думать еще об одном человеке — о себе. Публичного скандала и сплетен, которые неминуемо вызовет новое полицейское разбирательство, мне не вынести. Жить и так осталось совсем мало. Хочется умереть спокойно. Но в то же время просто необходимо найти справедливого, рассудительного человека и доверить ему мою печальную историю, чтобы он смог все разъяснить, когда меня не станет. — Вы мне льстите, мадам. Но у меня свои принципы. Не стану заранее обещать, что после вашего рассказа не сочту своим долгом передать дело в руки полиции, представитель которой находится в этой комнате, — Шерлок указал в сторону Лестрейда. — Можете считать, что меня здесь нет, и если мистер Холмс решит не предавать дело огласке, я буду считаться отсутствующим при этом разговоре, — Грег знал, что за такие сделки ни его, ни детектива по головке не погладят, но о чем не знает Майкрофт и его начальство, значит того и не было. — Благодарю, господа. — Хотите, чтобы я рассказал, как все произошло? — Шерлок, очевидно, уже знал все основные подробности этого дела и хотел помочь несчастной. — Нет, я рискну рассказать о своей трагедии. — Мы готовы внимательно выслушать вас. Женщина подошла к комоду и достала из ящика фотографию. Человек, изображенный на ней, очевидно, был акробатом. Настоящий атлет удивительного телосложения, снятый со скрещенными на могучей груди огромными руками и улыбкой, пробивающейся сквозь густые усы — самодовольной улыбкой мужчины, одержавшего множество побед. — Это Леонардо, — сказала она. — А это… мой муж. Второе лицо было ужасным — так явственно выделялись на нем звериные черты. Такой, как у него, отвратительный рот легко было представить постоянно чавкающим, с пеной ярости на губах. Во взгляде узких злых глазок ощущалась неприкрытая враждебность, обращенная на весь мир. Обрюзгшая физиономия, на которой словно начертано: грубиян, негодяй, чудовище. — Эти два фото помогут вам понять историю бедной цирковой девочки-сироты, выросшей на арене. В десять лет я уже прыгала сквозь обруч, а когда подросла и повзрослела, Рондер влюбился в меня, если так можно сказать о его низменной страсти. Он принудил меня выйти за него замуж под страхом обвинения в воровстве, которого, уверяю, я не совершала. С тех пор он стал дьяволом, постоянно мучившим меня. В цирке все знали, как муж ко мне относился. Бросал меня ради других женщин. А если я начинала протестовать, связывал мне руки и ноги и истязал хлыстом. Меня тайком жалели, его осуждали, но сделать ничего не могли — боялись. Рондер вызывал у окружающих страх, а когда напивался, в нем просыпалась кровожадность. Время от времени его судили за оскорбление действием, угрозы или жестокое обращение с животными, но штрафы ровно ничего для него не значили: денег у него было много. От нас ушли лучшие артисты и авторитет цирка заметно пошатнулся. Былую славу немного поддерживали только Леонардо, я да наш клоун, малыш Джимми Григс, который старался, как мог, сохранить программу, хотя у него тоже не имелось особых поводов для веселья. Со временем Леонардо стал все больше и больше входить в мою жизнь. Вы видели, каким он был. Потом-то я узнала, какая мелкая душонка скрывалась за великолепной внешностью. Однако по-сравнению с мужем силач казался мне сущим ангелом. Он жалел меня и помогал, чем мог. В конце концов наши отношения переросли в любовь — глубокую и страстную, такую, о какой я лишь мечтала. Муж подозревал нас, но Леонардо был единственным в цирке человеком, которого он побаивался. И Рондер мстил, мучая меня больше обычного. Однажды вечером мои крики услышал Леонардо и прибежал к дверям нашего вагончика. Трагедии тогда едва удалось избежать, но скоро я и Леонардо, мой любимый Леонардо, поняли, что иного выхода нет: мой муж должен умереть. Леонардо обладал ясным умом, он-то и придумал все. Говорю это не для того, чтобы обвинить сейчас только его. Я готова была идти с ним на что угодно. Просто на такой план у меня не хватило бы воображения. Мы… Леонардо изготовил тяжелую дубинку и на ее свинцовой головке укрепил пять длинных стальных гвоздей с остриями, торчащими наподобие выпущенных когтей на львиной лапе. Ею и собирались нанести Рондеру смертельный удар, а оставленный след свидетельствовал бы о том, что все совершил лев, которого мы собирались потом выпустить из клетки. Когда муж и я, по обыкновению, отправились кормить своего Короля, стояла кромешная тьма. В оцинкованном ведре мы несли сырое мясо. Леонардо прятался за углом большого фургона, мимо которого лежал наш путь к клетке. Леонардо замешкался и не успел нанести удар, когда Рондер проходил рядом с ним. Тогда он на цыпочках последовал за нами, и я услышала, как его дубинка проломила мужу череп. Подбежав к клетке, я открыла защелку. А затем случилось непредвиденное. Вы, вероятно, знаете, как хорошо чувствуют хищники человеческую кровь. Некий неведомый нам инстинкт мгновенно сработал. И едва решетчатая дверь оказалась приоткрытой, зверь выскочил на свободу и в тот же миг ринулся на меня. Леонардо мог прийти на помощь, но растерялся и с воплем ужаса бросился прочь. Я видела все своими глазами. Тут страшные клыки сомкнулись на моем лице. Я попыталась руками оттолкнуть огромную окровавленную пасть и позвать на помощь, затем услышала, что наш лагерь пришел в движение. От горячего зловонного дыхания я почти лишилась чувств и уже не ощущала боли. Смутно помню нескольких подбежавших мужчин. Среди других там были Леонардо и Григс. Больше в моем сознании не сохранилось ничего, мистер Холмс. Долгие месяцы прошли в беспамятстве. Когда же наконец я пришла в себя и увидела в зеркале свое лицо… о ужас! Что со мной было! Я проклинала своего Короля за то, что он оставил мне жизнь. Хорошо, что я имела деньги и могла позволить себе уединенную жизнь. Словно раненое жалкое животное, я забилась в нору, чтобы ждать своей смерти. Таков конец Эжени Рондер. Несчастная женщина завершила свой рассказ, и все долго сидели молча. Потом Холмс протянул руку и ободряюще похлопал ее по плечу с выражением такого участия, которое у него никогда не наблюдалось на месте преступления или допросах. — Сочувствую вам, — произнес он. — Судьба обошлась с вами жестоко. Что же стало потом с Леонардо? Почему вы не сделали пластическую операцию? — С тех пор я не виделась с ним, но не осуждала его, потому что видела, во что превратил меня зверь. Врачам удалось восстановить лишь низ моего лица, как видите, почти без шрамов, но верх так разрушен, что сделать почти ничего нельзя. Они спасли только мои глаза. Я продолжала любить, хотя Леонардо, бросив меня в когтях зверя, затем покинул вообще. И все-таки я не могла отправить его в тюрьму. Поверьте мне, мистер Холмс, вовсе не из страха наказания, грозившего мне самой. Разве есть что-нибудь более ужасное, чем существование, подобное моему? — А теперь он мертв? — Да, месяц назад утонул во время купания где-то возле Маргейта. Сообщение о его гибели я прочитала в газете. — Куда делась его дубинка с пятью когтями? Именно она является самым необычным и неповторимым моментом во всей этой истории. — Не могу сказать, мистер Холмс. — Ну, хорошо. Сейчас это не имеет особого значения. Дело-то уже закрыто. — Да, — ответила женщина, — теперь дело закрыто наверняка. Шерлок поднялся, давая понять, что разговор окончен, дело закрыто и всем пора покинуть комнату женщины, но что-то в ее голосе насторожило Холмса. Он поспешно повернулся к ней. — Помните, миссис Рондер: жизнь, какой бы она ни была, прекрасна. Жизнь — это судьба, и от судьбы своей нельзя отрекаться. — А кому она нужна, такая жизнь? Или судьба, как вы говорите. — Образец терпения, с которым переносят страдания — сам по себе полезный урок для нашего беспокойного мира, дорогая Эжени Рондер. Ее реакция на эти слова оказалась просто страшной. Она подняла вуаль и кинулась к свету. Зрелище, представшее перед посетителями, было поистине ужасающим: прекрасные живые глаза загнанно глядели, а вокруг них лишь безобразные руины на ее некогда прекрасном лице. Джон вышел последним, притворяя за собой дверь и думая о странных словах Шерлока. Он редко философствовал, еще реже давал советы или утешения, и почти никогда — своим клиентам. Это поведение не шло из головы, а тем временем Холмс и Лестрейд о чем-то тихо переговаривались. Доктор смотрел на сосредоточенный лоб, который он гладил ночью, на губы, которые шептали его имя, на белоснежную шею, которую он целовал, и все это глухой тоской оседало в его памяти. Из раздумий его вывела трель телефонного звонка. — Да. Мэри? — Джон удивленно вскинул брови, не замечая, как Шерлок обернулся на это имя, вглядываясь в его фигуру, маячившую в конце коридора. — О, я рад за тебя. Нет, правда, желаю тебе счастья. Не стоит, знаешь… и ты меня прости за все. Счастливого Рождества. Ватсон обернулся и столкнулся с зеленым пламенем ярости, глядевшим на него с лица Шерлока Холмса. Он застыл, не в силах пошевелиться, сказать что-либо, пока Грег не воскликнул: — Боже, Джон, что-то случилось? Ты выглядишь… испуганным. Это из-за звонка? Доктор с трудом сглотнул и повернулся к инспектору: — Нет. Это Мэри звонила, она уезжает в Штаты, хотела попрощаться и поздравить с Рождеством. Сегодня уже канун Рождества? — Джон хмурился, потирал висок, а затем протянул руку Лестрейду. — Знаете, дело закрыто, мне, пожалуй, пора. Счастливого Рождества. Ватсон пошел прочь, не глядя на Шерлока, не видя его растерянного лица и в ужасе закрытых глаз. — Что случилось? — Грег недоумевал. — Я идиот. — Опять? Шерлок, ты начнешь учиться на своих ошибках или нет?! Догони его! Что ты смотришь на меня, как на китайскую вазу — догоняй! Темное пальто развевалось по коридору, как последние не выпавшие из крыльев перья, еще способные поднять один раз в небо — самый последний, необходимый. Доктор успел сделать всего несколько шагов от крыльца, когда крик сзади заставил его остановиться и зажмуриться. — Джон! Детектив резко развернул его на себя, вглядываясь в хмурый взгляд, стараясь вычитать там последнюю надежду. — Джон, прости меня. Я идиот! Я так устал делить тебя с Мэри, что… Сегодня за завтраком позвонил твой телефон, это была она. Я подумал… — Что я пришел к тебе, как к любовнице? — Джону хотелось вспылить и еще раз разбить нос этому гению. — Ты так и не научился, Шерлок, не научился разговаривать, а не делать гениальных выводов, неверных чаще всего в отношении этой глупой материи, называемой тобой сантиментами. Впрочем, я понимаю, понимаю, почему так произошло, я виноват не меньше, но ТАК я не могу тоже. — Нет, Джон, прошу, поверь, я не допущу больше этого, умоляю, посмотри на меня, — Шерлок приподнял лицо друга, любовника, напарника — самого необходимого человека в мире — и заглянул в глубину его отчаяния. — Прошу, ведь сегодня канун Рождества — одно маленькое чудо. — Ты даже не нарядил елку, — Джон уже знал, что никуда не уйдет, что сейчас сожмет чертов шарф в ладони и будет целовать этот несносный, говорящий глупости, необходимый рот, пока вся эта чушь не перестанет срываться с манящих губ. — Ты мне поможешь? — Я ведь всегда тебе помогаю? — Конечно, я пропаду без моего блоггера. Ты нужен мне, — весь его вид показывал, какое облегчение принесли эти слова. Он словно освободил сокрытого в бутылке джина, отпуская его на волю после заточения в тысячу лет. — Ты должен мне завтрак. — Твоя очередь платить. — Нет, ты не дал мне съесть то, что я приготовил, так что ты должен мне завтрак. — Ты маленький скряга, Джон. — Маленький? — Нет, не начинай, даже не думай. — К черту, я люблю тебя, Шерлок. — Я люблю тебя, Джон. Старый дом, наверное, уже давно не видел признаний в любви, не видел он и таких запоздалых и странных, возможно, он даже никогда не видел, чтобы это были двое мужчин. Но в его довольно обширной биографии теперь будет новый пункт, который он будет нашептывать по ночам ветру и звездам — сплетникам, которые разнесут эту историю по всему свету. *** Утро Рождества на Бейкер-стрит было тихим и уютным. Химическое оборудование, перенесенное накануне в верхнюю спальню, а теперь лабораторию, не занимало больше кухонный стол, на котором красовались остатки рождественского пиршества. Елка, которую в пылу страсти забыли выключить на ночь, все еще сверкала огнями у дивана. На полу в беспорядке была разбросана одежда, вывернутая немыслимыми способами. Миссис Хадсон осторожно открыла дверь и покачала головой с улыбкой. Она выдернула шнур гирлянды из розетки, переступила через разбросанные вещи и поставила небольшую коробку на кофейный столик, рядом с кожаным креслом Шерлока. В носки над камином она положила сладости: Шерлоку — миндальное печенье, Джону — булочки с курагой. И тихо вышла. За окном, наконец, побелело. Снег пушистый и мягкий сыпался на Лондон с бешеной скоростью, и дети высыпали на улицу ловить эту красоту в свои варежки. Взрослые, кутаясь в пледы и потягивая рождественский грог, смотрели с улыбкой из окон, надеясь, что к завтрашнему дню это все не растает и не превратит улицы в реки. Спальня ожила поздно. Расцвела омелой, глядя на целующихся взрослых мужчин, сумевших вновь найти дороги друг к другу. И хотя месяцы боли и отчуждения еще долго будут заставлять их спотыкаться, накрывая темнотой глаза, но и в этой тьме они не заблудятся. Джон вышел из душа, с улыбкой принял чашку кофе от любовника, который даже не испортил его ради такого чудесного утра. Печенье и булочки были тут же замечены и составили кофе компанию за этим поздним завтраком. — Что это? — Джон указал на столик и небольшую коробку. — Курьерская служба, видимо, миссис Хадсон приняла, — Шерлок вскрыл упаковку и достал небольшой пузырек. — Как думаешь, что это, Джон? — спросил он с улыбкой и передал доктору флакончик. — Красивая этикетка, какие бывают на ядах, — доктор открыл пробку. — Приятный миндальный запах. Синильная кислота, — определил Ватсон. — А вот и записка: «Посылаю Вам свое искушение. Последую Вашему совету». Думаю, нам не составит труда угадать имя отправителя? — Это ровно то, чего мне не хватало, — доктор отставил кружку и поднялся с кресла. — Я возьму твой ноутбук? — Как назовешь новый рассказ? — «Дело необычной пациентки». — Какая драматичность, — Шерлок тоже встал и отошел к окну, где по-прежнему лежал футляр со скрипкой. Легкая рождественская мелодия закружилась вместе со снегом над домом двести двадцать один «б» по Бейкер-стрит.