Фетиш

Чёрная нить медленно входит в плоть. Хидан делает вдох и замирает. За многие годы он привык к боли, своей и чужой. Научился чувствовать оттенки и понимать полутона, продлевая агонию своих жертв. Но боль, разделённая на двоих, и боль, доставшаяся одному, слишком отличаются... Хидан делает вдох и ёрзает. – Сиди ровно, – одёргивает его Какудзу. Хидан вновь задерживает дыхание, чтобы полностью сосредоточиться на ощущениях. Эта боль особенная. От нити, проходящей сквозь кожу и мясо, дрожь стекает по нервным окончаниям. Мышцы непроизвольно сокращаются. Возбуждение вспыхивает и растекается под кожей. Хидан откидывает голову и медленно выдыхает. – Кончишь снова – будешь штопать себя сам. Всё это уже не в первый раз. Какудзу не обращает внимания на возбуждение Хидана, порождённое его извращёнными пристрастиями. Отчего Хидан каждый раз решает вопрос сам. Но сейчас ему приходится сдерживаться, поэтому он опускает руку и пережимает член, закусывая губу. – Садист херов, – сдавленно говорит он. – Мышцы живота сокращаются, – констатирует Какудзу, продолжая сшивать края раны. – Мешает. Хидан выпускает член и проводит пальцами по животу, собирая кровь, потом облизывает их. На языке оседает привкус меди и прохладный терпкий вкус чакры Какудзу. – Эй, старый хрен, ты скоро? – Могу оставить так… – Я подрочить хочу, – жалуется Хидан. – Потерпишь. Хидан замолкает, но на выдохе мстительно тянет высокую ноту. Нити в животе вздрагивают так, что тело прошивает внезапной вспышкой удовольствия и Хидан давится собственным голосом. – Я сейчас и рот зашью, – обещает Какудзу, стягивая последние стежки. – Думаешь, мне не понравится? – Думаю, тебя это не остановит, поэтому бесполезно. Хидан ощупывает шов. Идеальный. Симметричный и аккуратный. Будет украшать его живот несколько дней, пока тело полностью не восстановится. – Эй, Какудзу! Хидан замолкает, ожидая ответа. Но Какудзу молчит, втягивая нити чакры, и не собирается отвечать. – Какудзу, – повторяет Хидан. – А тебя это не возбуждает? Какудзу невозмутимо сшивает свое тело и вопросительно смотрит на напарника. – Ну, всё это движение внутри и снаружи. Сам себе, сам с собой. Не? – пытается выразить свою мысль Хидан, но под скептическим взглядом Какудзу теряет терпение. – Твою мать! Ёбаный асексуальный ублюдок, ты ж нихуя не понимаешь... – Нет, – соглашается Какудзу и поднимается. – Идём. Мы потеряли много времени. Хидан матерится почти весь оставшийся день. Проклинает всех его родственников, ёбаные техники, ублюдочную отмороженность, и замолкает только во время вечернего привала. – Лучше бы подрочил, - невозмутимо замечает Какудзу. – Сука, – устало отзывается Хидан, но тут же замирает, и по его лицу начинает расползаться улыбка. Одна из тех, которые символизируют маленькую победу извращенца над гением. Воодушевление Хидана ничего хорошего не сулит. Какузу понимает, что был неосторожен в словах, и за это придётся платить, глядя, как Хидан выпутывается из вещей, с раздражением швыряя их на землю. Вероятно, это должно быть вызывающе сексуально, в представлении Хидана, но он постоянно путается в тряпках, и в результате выглядит нелепо. Однако он умудряется раздеться, не потеряв равновесия. После чего садится голой задницей на плащ. - Подрочил, значит… – в глазах Хидана нездоровый восторженный блеск. Он устраивается удобнее и разводит ноги шире. У него уже стоит. – Мне это не интересно. – Зато интересно мне. Охуенно интересно. Видишь? – Хидан с силой проводит по стволу. Пальцы легко скользят по выступившей смазке. Он чуть подается бёдрами навстречу руке и облизывает губы. – Это всё твоя штопка утром… – Дешёвое представление, – Какудзу смотрит на Хидана цепко и оценивающе. Такой цвет кожи называют фарфоровым. На чёрном плаще, влажный от пота, в свете огня Хидан кажется ожившим призраком, пришедшим из другой реальности, или демоном. Не то, чтобы он был особо хорош, но Сасори как-то сказал, что он с удовольствием сделал бы из Хидана марионетку, слишком правильные черты и интересные техники, а ещё эстетическая красота, которая обычно не свойственна людям. Больше они не возвращались к этой теме, но кукольник дал повод задуматься и посмотреть на напарника со стороны. – Для тебя бесплатное, так что наслаждайся, – Хидану всё происходящее нравится. Он любопытен и безумен, а это самое плохое сочетание. Он не знает, что такое останавливаться, и лишен здравого смысла. Ничто не мешает ему вытворять подобное. Хидан прерывается и подносит руку к лицу. Язык скользит по руке, между пальцев тянутся влажные нити слюны. Потом он с силой кусает, отчего кровь смешивается со слюной. – Мне нравится этот запах. И вкус. Хорошее дополнение, – Хидан опускает руку и резко ведёт по члену, от основания к головке. Его передёргивает, он всхлипывает и выгибается под собственной рукой, потом собирает смазку с головки и ведёт руку обратно. – Эти твои нити… Каждый раз, когда ты меня зашиваешь, мне кажется, будто меня трахают в самые внутренности. Это извращённо… и охуенно, – Он облизывает пересохшие губы, – Может, всё-таки трахнешь меня по полной? – Мне это не интересно. – Пиздишь, – Хидан поднимается и подходит ближе, опускаясь перед ним на колени. – Ты же не Сасори, – его рука накрывает пах Какудзу, и на лице расплывается похабная усмешка. – Я так и думал. Какудзу мог бы его остановить, но зачем? Провокатор из Хидана никудышный. В результате представления он не выдержит сам и возьмёт дело в свои руки. Хидан убирает руку от паха и стягивает с Какудзу плащ, потом ведёт руками по груди и животу, ненадолго задерживая пальцы на швах. Подаётся вперед. Подцепляет языком нить, ловко перекусывает, затем вновь подцепляет языком и тянет зубами. Пока Хидан распускает шов, Какудзу чувствует, как от этих нехитрых манипуляций тело окатывает тёплой волной. Возбуждение, сначала неуловимо пульсирующее под языком Хидана, распространяется с током крови, сбивая сердца с привычного ритма. Хидан распускает шов и резко запускает руку внутрь раны. Какудзу передёргивает. Тёмные нити чакры скользят по чужому запястью, обхватывая предплечье, перетекая по коже, и льнут к чужому телу. Хидан единственный, кому позволено делать нечто подобное. – Сейчас будет кайф, – Хидан проталкивает руку дальше и проводит руками по плотному сплетению нитей, мерно бьющемуся внутри. Какудзу сжимает зубы и выгибается. Это неприятно, немного болезненно, но, попробовав один раз, хочется непременно повторить. Хидан притирается пахом к его колену и всхлипывает, сжимает руку сильнее. Какудзу хрипло вздыхает и перехватывает его руку. – Ты или я? – Разберёмся, – Хидан стягивает свободной рукой маску Какудзу и зарывается в волосы, одновременно с этим целуя его в губы. Швы на щеках расходятся, и к горячим языкам примешивается прохлада нитей. Хидан запускает обе руки в штаны к Какудзу, беспорядочно хватая за член и яйца, словно не зная, что предпочесть. – Выбери уже что-нибудь, – раздражённо хрипит Какудзу, отстраняясь. Нити между ними натягиваются, продолжая исследовать рот и лицо Хидана. – Нееееет, – злорадно тянет он. – Я хочу всё. Сразу. По максимуму. Я терпел целый день. Я заслужил награду. – А если нет? – Хидан в ответ только улыбается. Стягивает с Какудзу штаны и устраивается на его коленях. По бледной коже бёдер и живота ползут чёрные нити из распущенного шва, собирая пот и чертя причудливый узор. Хидан ловит губами нити из шва на лице и перебирает их языком. Кажется, что прикосновение проходит прямо по обнажённым нервам. Какудзу выдыхает и проводит руками по его бёдрам. Под ладонями перекатываются мощные мышцы, а кожа тонкая и бархатная на ощупь. У него нет шрамов, дефектов, и даже волос мало, всё из-за проклятого альбинизма, который превратил взрослого мужика в тактильное извращение. А ещё он чувствительный настолько, что его возбуждает любая мелочь. Хидан теряется: руки, нити, кожа – всё это до одури приятно, и хочется стонать только от одних этих ощущений, даже не прикасаясь к себе. Но он сдерживается. Просто из вредности, просто потому, что это ещё не всё, что можно взять от Какудзу. – Я передумал. Если я испачкаю твой плащ, ты меня убьёшь? – Что ты хочешь? – Тебя. – Почему на моём? – Он ближе… Ну же, не выёбывайся. Я долго не выдержу. – Скорострел, – припечатывает Какудзу. Хидан прижимается к нему всем телом, укладывая на плащ. А потом у него срывает тормоза. Он целует шею, лижет бьющиеся под кожей вены, кусает, доводя себя до исступления одними этими ласками. Никто не знает о том, как сильно бьётся пульс Какудзу. Никто не слышит биение пяти сердец так близко. Никто не знает о том, какой он горячий. Никто… – Хватит пускать на меня слюни. Займись делом или им займусь я, – нити очерчивают мышцы на спине, надавливают на поясницу и резко проникают в анус. – Блять! – выдыхает Хидан, вздрагивая от неожиданности. – Это подло! Я... – Поделом, – Хидан чувствует, как по бёдрам скользят новые нити, которые наверняка тоже пойдут в ход. Он сжимает зубы и садится между бёдер Какудзу. Выдержка его подводит. Он уже дрожит, член буквально сочится смазкой, а стенки ануса сжимаются. – И не вздумай кончить раньше времени. – Сука, – почти рычит Хидан и одним движением проникает в Какудзу. Замирает, пытаясь справиться с нахлынувшими ощущениями нереальности происходящего. Это слишком охрененно, чтобы осознать полностью. Его разрывает на части, волочёт в небытие, из которого нет возврата. Это лучше, чем боль. Лучше, чем что бы то ни было. Его маленькая награда, потому что сверху он бывает редко. Какудзу не из тех, кто часто и легко бывает нижним. Это больше, чем просто доверие. Это вечность, разделенная на двоих. Хидан сглатывает и начинает двигаться. Сначала медленно, чтобы хоть как-то привыкнуть к распирающему давлению в заднице и обволакивающей тесноте на члене, к скольжению нитей по влажной коже, к пристальному взгляду Какудзу. Затем его движения становятся резче и сильнее, он сорвано и хрипло дышит, стараясь сдерживаться. Эмоций Какудзу не разобрать. Учащается дыхание, громче бьются сердца, он подаётся навстречу, даже иногда срываются стоны, такие низкие и гортанные, что происходящее кажется сном. Но, несмотря на всю сдержанность Какудзу, Хидан знает, что ему всё это нравится, иначе он бы никогда не согласился на подобное. От этого осознания его волочёт к разрядке, так, словно подцепило крюком за рёбра. Дыхание перехватывает, напряжение свивается в тугой узел шевелящихся нитей, а потом его словно потрошат заживо, отчего тело становится лёгким и невесомым. – Ебааать… – стон почти жалобный, Какудзу делает несколько ленивых движений нитями и убирает их, отчего Хидан чувствует себя опустошённым. Поддаваясь внезапному порыву, он ведёт раскрытой ладонью по животу Какузу и не верит своим ощущениям. – Ты кончил от одного этого?! – Не льсти себе. Я и сам могу себе подрочить, – Хидан слышит усмешку в его голосе, – Может, слезешь? Хидан отстраняется, но не может молчать. – Это нечестно! – Кто бы говорил. Ты готов кончить от одних только... – Это… Твои… Да ты охуел?! Какудзу перехватывает его за знак Джашина и бесцеремонно тянет ближе. Хидан удивлённо смаргивает, глядя в его глаза. В такие моменты он смахивает на переросшего ребёнка, наивного, беспомощного и эмоционального. Но жалеть его не хочется, только дать оплеуху или съязвить, чтобы посмотреть на реакцию. Иногда Какудзу кажется, что он питается его энергией и эмоциями. Словно этот мальчишка доносит до него нечто давно забытое и брошенное на пути жизни, как ненужный хлам, а он разглядывает каждую такую вещь, поражаясь, как мог он её там бросить, а потом прячет подальше, чтобы никто больше этого не увидел. Он жаден. Жаден до всего своего. А Хидан уже давно стал тем, кто слишком дорог и при этом бесценен. Но ему совсем не обязательно об этом знать. – Заткнись, – коротко говорит Какудзу, целуя. – Эй, Какудзу, - произносит Хидан после, – Может, как-нибудь ты мне сделаешь минет с этими своими… Какудзу ничего не отвечает. Только возводит глаза к небу, будто там есть для него спасение.