Урод

Наступила весна. Все по парам ходят, нежатся, друг другу взгляды ласковые дарят, а я уже который год один и гол как сокол. Оно и справедливо – кому такой нужен, урод? Чужой среди своих. Первый раз в одиннадцать лет обращение случается – процедура неприятная, но не смертельная, главное - один раз перетерпеть, а потом все легче с каждым разом. А я с детства хиленьким рос, болел часто и трансформацию не пережил – не до конца обратился. Ушки да хвост на теле человеческом, ни в какую сторону обратиться не получается. Уж бились-бились надо мною отец с братьями, да все бестолку. Братья у меня красивые, женихи завидные, да и гепардов везде уважают. Парами они уже давно обзавелись, счастливые. А я все – не пришей кобыле хвост, лишний раз и не высовываюсь. Хоть и знаю, что отношенье ко мне снисходительное, да токмо каждый раз чудится, будто косые на меня взгляды кидают, неприязненные. Пуще всех мне обидно от взглядов Алана. Появился он у нас в селе недавно, и полугода не прошло. По всему видать - не местный, не нашенский и не городской даже, издалёка пришел. Говор у него странный да внешность глазу непривычная. Зверем не оборачивается, но уважение средь наших имеет. Меня он с первого взгляда невзлюбил. Меня увидал, глаза на вылупку: - Ого! Нек! Мне, знамо дело, что такое "нек" - неведомо, но по интонации догадался я, что ругательство это, по-егошнему. А такому, как я, что иначе сказать можно? Хоть и понимаю я это, а все ж таки обидно, до невыносимости. Тем более, что красив Алан, как небо закатное. От такого слово услышать плохое - занозой в сердце обзавестись. Да ежели бы только раз это было - перетерпел бы, забыл. Чай, не злопамятный. Да токмо всё ему неймется, только меня завидит, так сразу начинается: то неком назовет, то и вовсе по-чудному "пушистиком", а вдругорядь и за хвост дернет - и смеется потом, заливается. Иной раз думаю и вовсе общину покинуть, коли пользы от меня никакой, да только куда ж я пойду-то такой, изнеженный? Тяжелую работу выполнять не могу, нету во мне силы оборотня, только человечья. На пилораме работать, али в лавке лекарственной тоже не сдюжу, аллергией замучаюсь. Так и получается, что и работа у меня, как я сам весь целиком, непутевая - на почте писарем работаю. Почерк у меня шибко красивый: и с завитушками писать умею, и вензелями по-всяческому, и картинку нарисовать могу - глаз не оторвешь. Да только среди нашенских труд такой, творческий, не ценится, бабским считается. А тут я, мало того, что собою не вышел, так и ремесло у меня тоже дурацкое. Даже отец родной с братьями потешаются. Знаю я, что не в злобу они, а все равно сердце кровью обливается, как обидно - с таким вот характером уродился я, обидчивый до невыносимости. *** На почту сегодня с самого утра поспешил, по порученью важному, государственному. Аккурат раз в месяц те, кто хозяйство крупное имеет али лавку продовольственную, должны о доходах отчитываться в администрацию царскую. Да токмо без моей помощи тут не сдюжат: не посчитают да не напишут. Такие дни я всем сердцем любил - кому не понравится нужным себя почувствовать да значимость свою ощутить, коли в другое время этого не дождешься? Средь пришедших фермеров да лавочников и Алан затесался. Торговал он сувенирами да тканями заграничными, бывало, что и специи привозил чудные, нашему взору да вкусу непривычные, но дело его процветало. Покуда я бумаги заполнял по форме положенной, всё он на меня глядел, глаз не отрывая. Я на секунду представил, что взор его не из жалости иль презрения, а из интересу да восхищения - аж в сердце екнуло радостно. Жаль токмо, что никогда такой взгляд, нежный да ласковый, мне от него не заполучить. *** Село у нас большое, все равно, что город маленький. Не только перевертыши обитаются, людей тоже хватает. Однако ж преступности в городе почти не было, детей не боялись до темноты на улицу выпускать, чтоб у кого-то украли что-то - и вовсе редко. Посему, когда на меня из темноты две фигуры в балахонах вышли, я даже испугаться не сообразил, только глянул на них растерянно. - Кошель давай! - прохрипел тот, что слева, демонстрируя нож, в руке зажатый. - Да поживее, пока без хвоста не остался! - рыкнул второй. Меня будто парализовало. Стою недвижим, скале подобно. Сердце от страха часто-часто бьется, а рука мешочек на поясе сжимает - токмо расчет получил. С монетами мне нипочем расставаться не хотелось - месяц ночей не спал, лишнюю копейку заработать пытался, чтоб совсем юродивым не слыть, чтоб уваженье какое-никакое хотя бы в семье собственной заслужить. - Ну что, котеночек, - осклабился левый, - поиграем? - и ножик в руке прокрутил. Мне от ужаса взвыть захотелось. Знали эти двое, на кого нападать - силы оборотня во мне нету, когтей тоже, на помощь своих позвать не смогу - жертва идеальная. Я уже приготовился смерть свою принять - жил в позоре, так хоть умру достойно, - но не пришлось: откуда ни возьмись на дороге Алан появился. Спрашивать, кто прав, кто виноват, не стал - сразу правому промеж глаз врезал. Второй участи товарища повторять не желал, потому утек сразу, только его и видели. - Ты чего по темноте шатаешься? - спросил меня Алан, взглядом буравя. - Чего тебе дома не сидится? А я бы и рад ответить, да только от ужаса пережитого меня трясти начало, как лихорадочного, зуб на зуб не попадает, а на глаза слезы наворачиваются. - Язык проглотил? - не замечая моего состояния, строго спросил Алан. А мне от тона его ещё хуже сделалось, да так, что и он это заметить смог и зашептал тихо, успокаивающе: - Ну, тише-тише, пушистик, все прошло! Напугался, да? Это ничего, больше не сунутся, подонки, я в лицо того, что бил, запомнил. Тш-ш, прекращай дрожать. Ты чего поздно-то так? - С работы шел, - выдавил из себя я. Дрожать от страха я перестал, зато начал по другой причине. Весна ведь на дворе, а тут ко мне стоит красивый парень прижимается, и пахнет от него одуряющие, и прикосновения его рук настолько приятные, что волны тепла по всему телу разливаются и потереться об Алана хочется, и укусить, чтоб все знали - моё, а потом свернуться у его ног клубком и мурлыкать, коту подобно. - Так рабочий день уж закончился давно, порядочные люди дома, с семьей. - Ну, видно, непорядочный я... Да и нет у меня семьи, кроме отца да братьев, а с ними вечерами не посидишь, да и разве захочется им глядеть на меня лишний раз, на такого... Алан будто бы опешил, глянул на меня с удивлением. Прижиматься ко мне перестал, однако ж руку свою на моей груди покоиться оставил. - Какого "такого"? - спрашивает. - Урода, - шепчу с горечью. - Позор семьи, все равно, что юродивый... - С ума сошел?! - ахнул Алан. - Да я таких красивых парней, как ты, не видывал нигде, а я, уж поверь, во многих местах бывал! Я на Алана гляжу, даже дышать перестал. Неужто обо мне он это сказал? Неужто и впрямь он так обо мне думает? - Правда? - только я из себя и выдавил, глаз не поднимая. - Кривда, - усмехнулся Алан. – Идем, котенок, до дома отчего провожу тебя да заодно разрешения попрошу за тобою ухаживать! - За мной? – все никак я не мог поверить в чудо такое. - Ну не за отцом же твоим! Давно ты мне понравился, котеночек, да только никак не решался я подойти, боялся отказу. А ты вон оказывается что – в уроды себя записал, да и другие не лучше! Дикие здесь нравы, неправильные. Не видывал я раньше краше тебя парня! У меня против воли слезы на глаза наворачиваться начали, все равно, что у девицы чувствительной - что за склад у меня такой, нелепый! Но Алан только прижал меня к себе снова, провел рукой дразняще по спине да сказал: - Поцеловать бы тебя, да только покуда у отца твоего разрешения не спрошу – стыдно, не принято ведь так у вас. А мне сказать хочется, что не прознает про это никто, да токмо и впрямь – соромно без отчего согласия, посему я потупил взгляд скромно, а хвост мой сам собою Алана обвил – так мне его отпускать не хотелось. Так мы до дому моего и дошли, в обнимку. У нас уже и свет не горел, время позднее - и сразу мне как бритвой по сердцу: не волнуется никто, не переживает, где я есть. - Извини, хозяин, за время визита позднее, да только работы много – сам понимаешь, - поклонился Алан отцу, когда тот из комнаты спальной вышел посмотреть, кто покой его нарушил. - Понимаю, Алан, сам иной раз до поздней ночи сижу. А чем обязан я визиту твоему? Я в уголок комнаты быстро прошмыгнул, чтобы там наблюдать, чего Алан отцу моему скажет. А никак обманул он меня про разрешение? Никак поверить не могу, что люб я ему! - Пришел я разрешения просить за сыном твоим ухаживать. Отец опешил на мгновение, а потом проговорил медленно: - Уважаю я тебя Алан, да токмо и ты меня пойми – сыновья у меня пристроены, парами обеспечены, живут счастливо! - Я, Онгхус, про младшего твоего сына говорю, про Нейла. Разрешишь за ним ухаживать? Я затрепетал весь от восторга, не смея поверить такому счастью. Такой красивый, такой успешный молодой мужчина, по которому все молодые перевертыши с ума сходят, меня избрал! А те слова чудные: «нек», «пушистик» - может, и не ругательства то были, а я по глупости своей не понял? - Позволь узнать, Алан, почему твой выбор на Нейла пал? Ежели намеренья у тебя несерьезные, то и не трави парню душу, ложных надежд не давай, ведь и так непросто ему средь нас живется. - С самыми серьезными намерениями, Онгхус. Разве ж можно не залюбоваться сыном твоим? Тонким станом его, походкой изящной, глазами дивными да внешностью необычной? Разве можно внимания не обратить на таланты да на ум его? Разве можно не восхититься нравом скромным да кротким? Разве нельзя не восхититься добротою? Даже при дворе царском никого с душою такою светлою да помыслами чистыми не встречал! Я от похвал зарделся весь, а сердце пуще прежнего стучать стало. - Ну что ж, Алан, - улыбнулся мой отец довольно. – Вижу я, что и впрямь ты к сыну моему чувства имеешь. А коли так, то и даю тебе свое благословение. - Благодарю, Онгхус. Ждать теперь буду того дня, когда родственником тебе стану! - Ишь, шустрый какой, - ухмыльнулся отец. – Завоюй сначала сердце Нейла, а потом уж о том, чтоб породниться, думай! Не знает отец мой, что и так сердце мое давно Алану принадлежит! *** Таким счастливым я не был никогда за всю жизнь свою! Красиво за мною Алан ухаживал, на зависть всем! Каждый день меня встречал с подарком маленьким – когда с букетом цветов полевых, когда со сладостью какой, когда с набором палочек для письма – да до работы провожал. В обед записочки с посыльным присылал, а в записочках тех – комплименты, от которых таял я, не хуже мороженого днем солнечным. Вечером забирал меня да в корчму вел ужинать. Никогда я такого внимания к себе не видел! Всегда Алан спрашивал о чувствах моих, о том, как день прошел, о том, тревожит что. А уж историй всяких на целую книгу знал и рассказывать мог их без устали мне на потеху да удивленье. Токмо и я не лыком шит, знаю, что коли промеж людей чувство возникает – двое должны разгорающееся пламя поддерживать. К Алану внимательным стараюсь быть: еду ему готовлю, чтобы на работе питался хорошо, подарочки по мере возможности тоже делаю – даже портрет его написал, так он так по сердцу Алану пришелся, что он дома над камином его повесил. Весь я отдаюсь отношениям нашим, не хочется, чтобы кончилось все, расставание с Аланом даже на ночь – пытка ужасная! *** Чрез месяц ухаживания Алан подарил мне кольцо. - Давно ты в сердце моем, пушистенький. И думы мои только о тебе. Не хочу боле расставаться с тобою ни на миг, хочу всегда рядом быть. Прошу тебя, Нейл, будь мужем моим, половиной моей, сердцем моим! Разве мог я отказать? Повис с визгом радостным на шее у Алана, а тот смеется и целоваться лезет, ласковый. Уж до чего сладок поцелуй с любимым! До того хорошо мне, что хвост из стороны в сторону мечется, а по телу нега сладкая разливается. Сыграли свадьбу ровно через четыре дня. До сих пор не видывал наш народ свадьбы такой! И я до сих пор никогда столько взглядов завистливых не ловил на себе. Иной раз таким взором ненавидящим окинут, что страшно становится, да только рядом любимый мой, муж мой, от всех взглядов защит. - Навеки ты теперь со мною связан, - шепчет под покровом ночи, когда лежим мы около камина, отдыхая, когда тела наши томятся в неге сладостной от наслаждения пережитого. - Всегда рядом с тобою буду, - шепчу и прижимаюсь крепче.