* * *
Однажды, целых тринадцать лет назад, Блор покуривал трубку в кресле, располагавшемся в их маленькой, но уютной гостиной, и хмурил брови над лежащим на коленях делом. Обыкновенная история: обеспеченная семья, состоящая из молодой незамужней женщины, ее старшего брата и их престарелого отца, в одну ночь лишилась всего столового серебра, хранящегося в буфете. Тогда Блор не знал ни имен, ни фамилии, не имел и самых необходимых сведений об этом примитивном деле, подобные которому он получал каждый день в огромных количествах и коими уже собирался топить камин. Аннет, его жена, трудолюбивая, расторопная женщина, сметала пыль с кофейного столика пушистой метелкой и что-то напевала; Блор, отрывая взгляд от бумаг, непроизвольно улыбался, глядя на нее. Умиротворенный, Блор наконец опустил веки и погрузился в сладкую дремоту. Аннет отложила метелку и новое дело на чистый столик, взяла в руки плед для мужа... Внезапно раздался громкий стук во входную дверь. Блор раскрыл глаза, досадуя на позднего гостя – было около одиннадцати часов по лондонскому времени. Вежливо посторонившись, Аннет пропустила мужа к двери: он всегда сам принимал посетителей, не позволяя жене заводить бесед с посторонними. Блор резко дернул дверной шпингалет, и дверь со скрипом, как и во всех старых столичных домах, распахнулась.* * *
Детектив вздрогнул, припомнив свое первое впечатление о том нежданном госте.* * *
Фактически ни глаз, ни волос его не было видно: верхняя половина лица скрывалась под мужской вычищенной, без намека на пятна, шляпой. Нос заметно кривился в сторону, уголки тонких бледных губ были устало опущены к острому подбородку. Торс незнакомца облегал легкий фетровый пиджак узкого пошива; ниже были простые мужские брюки и чуть забрызганные грязью, летящей из-под повозок, прогулочные туфли. Блор в недоумении уставился на гостя, не узнавая в нем коллегу по работе, но и не стремясь зачислить в клиента, ведь близилась ночь. Он склонил голову в попытке разглядеть чужие глаза под полями шляпы, но незнакомец не позволил этого сделать, опустив свою голову еще ниже. Мгновение оба молчали. – Вы, простите, кто? В такое время я никого не принимаю, приходите с утра. – Свое имя я бы предпочел не разглашать. Меня прислал Скотланд-Ярд к мистеру Уильяму Генри Блору в качестве помощника по делу о столовом серебре семьи Маскотов, – интеллигентно, но без улыбки произнес гость. Блор оторопел от неожиданности; ему было крайне неприятно, что Скотланд-Ярд считает своего бывшего сотрудника не способным к элементарному расследованию бестолкового дела о посуде. С нарастающим раздражением Блор смерил мужчину придирчивым взглядом, не спеша освободить проход. – Почему вам доверили работать со мной по этому делу? И как мне называть вас, черт побери? – Аннет, встав сзади, успокаивающе коснулась плеча мужа, но он одернул домашний жилет и указал ей на кухню. – Ранее мне не предлагали объединить усилия с каким-то подозрительным человеком, которого я впервые в жизни вижу! – Прошу вас, мистер Блор, пусть моя фамилия будет Смит. Я близкий друг семьи Маскотов, а также давно сотрудничаю с инспекторами из Скотланд-Ярда. Узнав о проникшем в дом моих дорогих друзей воре, я решил принять участие в его разоблачении, чтобы доказать мою преданность семье Маскотов. Инспектор Джейсон, с которым у меня сложились доверительные отношения, не имел ничего против и указал мне адрес детектива, не так давно отошедшего от крупных дел. Я прибыл сюда так скоро, как смог, мистер Блор. Смиту точно доставлял удовольствие собственный складный рассказ. Он заложил руки за спину и изобразил на губах едва приметную улыбку, как мальчишка, извиняющийся за шалость. Блор не нашел нужных аргументов, мол, Смиту здесь не рады и готовить ему ужин никто не собирается, потому что гость с навязчивой деликатностью вставил: – Не хотел бы мешать вам, мистер Блор, и отягощать вашу жену обязанностью готовки: я уже сытно отужинал и собираюсь уйти к себе домой. Просто было необходимо, полагаю, сообщить вам о своем существовании. Позволите завтра прийти сюда в девять утра, мистер Блор? – Ладно уж, – недовольно, но уже смирившись с положением, пробормотал Блор, глядя на глубокий шрам на щеке Смита. Та дрогнула от повторной слабой улыбки, только на этот раз из-за губ показались белые зубы, и Блор в странном трепете заметил, что один из зубов был сломан пополам. – Тогда до встречи завтра утром. Смит поклонился, как на официальном приеме, еще сильнее надвинул на глаза шляпу и, развернувшись, направился туда, откуда пришел. Детектив недолго смотрел ему вслед и, заперев дверь на ночь, обратился к Аннет, сцепившей от волнения руки: – Чертовски загадочный тип. Но интересно, каков же он в деле. – Дорогой, хорошо бы лечь спать, тебе просто необходимо как следует выспаться. Я слышала, этот джентльмен придет рано, а ты должен чувствовать себя бодро, чтобы не посрамиться перед ним. Аннет говорила с придыханием, как жена, искренне заботящаяся о самочувствии своего супруга, но делала это так неестественно и с непонятными, вымученными интонациями, что лицо Блора вытянулось в неприязни. Он хорошо относился к своей работящей, хозяйственной жене, но всегда избегал разговора с ней: сам не понимая почему, в момент, когда Аннет открывала рот и начинала говорить что-то, Блор ненавидел ее за фальшивость, унылый тон и всегда ненамеренную, но очевидную бестактность. – Хорошо, милая. Я пойду в ванную комнату, надо готовиться ко сну. – Стараясь не выдать возникшего омерзения, детектив поцеловал Аннет в лоб и спешно покинул коридор.* * *
– Эй, Блор! Воспоминания прервал зычный голос Ломбарда, доносящийся из углубления в соседней скале. Блор тряхнул головой, избавляясь от наваждения, и подбежал к взволнованному напарнику. Тот низко склонился над каким-то небольшим предметом, лежащим возле камня. Взглянув сбоку, Блор признал в предмете фляжку, которую Армстронг прятал от чужих глаз в ящике комода. Лужица у горла фляги неприятно потягивала алкоголем, но довольного собою Ломбарда это явно не смущало. Игнорируя протестующий возглас Блора, Ломбард поднял флягу с земли и, осмотрев ее на наличие этикетки, храбро глотнул содержимое. Детектива перекосило от подобного дилетантизма, и он нервно вцепился в локоть напарника, смакующего жидкость на языке, видимо, боясь, что тот может поперхнуться и умереть, как Марстон. Но Ломбард угрюмо хмыкнул, отстраняясь от Блора, и убрал фляжку во внутренний карман пальто. – Виски. Без содовой, если желаете. Насколько я могу судить, не отравлен цианистым калием, раз мой хладный труп не валяется сейчас на земле. – Кто же так проверяет, мистер Ломбард?! Это абсолютно безрассудно и глупо! У меня слов нет. И как вас до сих пор туземцы не отравили? – задыхаясь больше от возмущения, нежели страха за его жизнь, воскликнул обескураженный таким поведением Блор. Он и к тарелке, ему не принадлежащей, относился с плохо скрываемой опаской, а закуривая, пользовался лишь своей зажигалкой, грубо отталкивая чужую. Ломбард удивленно взглянул на детектива и невесело рассмеялся, сплюнув им под ноги. – Да вы параноик, Блор. Не будем ссориться. – Он покачал головой, видя, как тот раскрыл рот. – Продолжайте поиски и будьте осторожны: я слышал подозрительные шорохи в нескольких пещерах; возможно, Армстронг прячется в одной из них прямо сейчас. Произнеся это, Ломбард сунул замерзшие ладони в карманы и торопливо вышел из углубления в скале. Блор сглотнул, ощутив себя одиноким среди бездушных глыб, и завернул в вытянутую пещеру, где едва мог пройти человек его роста. В ней пахло сыростью и застарелым мхом; чтобы отвлечься от дурных мыслей, детектив достал из последней пачки сигарету и, чиркнув зажигалкой, закурил. В голове несколько прояснилось. Непроизвольно выдохнув дым через ноздри, Блор почти задумался над этим забавнейшим фокусом, но память вновь подкинула картинки из прошлого. Блор оперся о скалу и прикрыл глаза.* * *
Их совместная работа началась со следующего утра. Они вдвоем составляли список подозреваемых, узнав интересный факт, что в тот вечер Маскоты принимали гостей, созванных на роскошный ужин. Смит, как человек, который пользовался безграничным доверием со стороны семейства, ненавязчиво, но верно раскрывал Блору все тайны взаимоотношений Маскотов. Они опрашивали не лишь гостей, чьи адреса выпытали у пострадавших, но и членов семьи: женщину, малоизвестную актрису худого театра, ее брата, начинающего торговца какими-то экзотическими тканями, и их отца – сурового генерала с помятым лицом и тусклыми, как у рыбы, глазами. Блор серьезно подходил к делу, несмотря на его видимую простоту: преобладало желание не пасть в глазах Смита, с первого дня поразившего его своей эрудицией и тонким подходом к людям. Смит считывал лица тех, с кем беседовал, моментально; без видимых усилий он копался в человеческих душах и тащил из них все самое гадкое и приземленное, то есть пригодное делу. Многих это отталкивало, Блора же восхищало, потому что сам он был постыдно слаб в психологии и не мог восполнить недостаток из-за профессиональной некомпетентности. Образ мыслей Блора отличался от изощренности Смита, и, вероятно, это сыграло роковую роль в их отношениях. Поначалу Блор старался вести себя хладнокровно и равнодушно, мол, помощников не выбирают и сам он всего этого не желал. Блор милостиво наблюдал, как Смит забрасывал удочку с приманкой в чью-либо душу и хватал рыбешку за хвост, но не высказывал радости от проделанной работы, а принимал это как должное, как особенность чужой породы. Смиту не доставалось похвал за вечно срабатывающий трюк, но он не жаловался, считая, наверное, своим долгом помочь друзьям, а не наладить взаимопонимание со скупым на комплименты Уильямом Блором. Однако постепенно детектив смягчился, будучи от природы не злым, а лишь крайне недоверчивым человеком, и решил пристальнее изучить Смита, точно какую-нибудь дикую, но занятную зверушку. Сколько Блор ни бился и ни пытался развести помощника на личную беседу, данных о его прошлом он так и не обнаружил. Смит отмалчивался, пресекая всяческие попытки поговорить на сомнительную тему, и вспоминал о последних мировых новостях, вовлекая Блора в дискуссию о неустройстве людской жизни. И детектив не мог однозначно заявить, что подобные диспуты ему были неинтересны или надоедали. Напротив, Смит оказался очень оригинальным собеседником: его точка зрения никогда не совпадала со мнением Блора, он постоянно критиковал чужие взгляды на проблемы и предлагал свои методы решения, горячо и нецензурно бранил власть за бездействие, однажды разбил фарфоровую тарелку какой-то треклятой китайской династии, отчего Аннет долго лила слезы и куксилась от упоминания Смита, – и при всем этом Блор понимал, что человека прекраснее он не знает. Два месяца они работали вместе. Смит то бесцеремонно, то подчеркнуто официозно вторгался в дом детектива, раскладывал на письменном столе наспех начертанные алгоритмы опросов и поиска вещественных доказательств, сортировал найденные улики с усердием ученого, выводящего новую формулу в математике, и медленно, но неизбежно приковывал Блора к себе железными цепями. Блор сносил все буйные выходки, как оказалось, импульсивного помощника, сонными глазами окидывал многочисленные росчерки с цепочками причин и следствий, педантично проверял организацию картотеки с уликами и совершенно осознанно питал к Смиту безнадежные, противоречивые чувства. Смит все чаще обращался к нему по имени, возбужденно докладывая об их затянувшемся расследовании, а Блор сидел в прострации и молча смотрел на его шрам, зная, что тянуть время дальше становится невозможным – ведь дело стопорилось лишь потому, что Блор сам не хотел ломать над ним голову, что он пытался надышаться перед смертью, не желая терять только приобретенного им друга.* * *
«Друга? Смешно!» – подумал сейчас Блор, но почему-то не засмеялся, а издал горький звук, больше напоминающий сухое рыдание. Дым продирал горло, словно оглаживая его шершавой ладонью, и Блор закашлялся. Его тошнило от собственного слабоволия, что каждый раз, когда становилось противно на душе, он тащил из кармана брюк эти чертовы сигареты, что давно прогнил изнутри и с безразличием это осознавал, но не стремился исправить. Курить Блор начал тринадцать лет назад. И из-за Смита. Только тогда он еще цеплялся за помощника, как утопающий за соломинку, медлил с выводами и стратегией, даже четыре рабочих дня провел в постели, притворившись больным. Впрочем, как ни здорово было его тело, а душа болела, не в силах преодолеть страстное влечение. Аннет ни о чем не догадывалась, не замечала томительных взглядов Блора, направленных не на нее, и даже явную симуляцию простуды, однако она печалилась отсутствием внимания, жесткостью взгляда мужа, хотя обычно он смотрел на нее одобрительно, и страдала, ничего не понимая и окончательно запутавшись. Разве могла знать эта женщина, как обстоятелен и временами дерзок с ее мужем Смит, какие проницательные, живые идеи проскакивают в том трезвом уме и насколько сильно Блор зависим от их общения: так, что действительность казалась кошмарным сном?.. Но этому было суждено кончиться рано или поздно. Блор больше не мог тратить время: его карьера висела на волоске из-за малого количества стоящих дел, а единственное, привлекшее его и Смита, заинтересованного в исходе, в конце концов раскрылось. С помощью полицейских Скотланд-Ярда они засадили преступника, которым оказался сын старика Маскота, расчетливый лжеторговец, за решетку и приблизились к неизбежному перепутью. Вспомнив сцену их прощания, Блор стиснул кожу на висках и бросился прочь из душной пещеры.* * *
– Я должен уйти, мистер Блор, – однажды произнес Смит, надевая теплое пальто. В том году осень разбушевалась не на шутку: сметала горы только убранных листьев, гудела ветрами и сыпала мелкий, болезненно бьющий по голове град. Сезон весьма соответствовал настроению Блора, и когда-то он даже любил такую осень. Особенно с кружкой кофе, у окна, за которым грозно ревела равнодушная к человеческим страданиям стихия. Наверное, она сама о чем-то сожалела. И в тот момент Блор понял – о чем. – Заходите в гости, мы с женой будем рады вас принять. – Блор так и не отвык обращаться к Смиту на «вы», всегда соблюдая нужную дистанцию: он не мог поручиться за себя теперь. – Боюсь, не получится. На днях мне позвонил старый армейский приятель и пригласил поохотиться на редкие виды крокодилов. Я тотчас согласился: люблю рисковые авантюры! Завтра первым рейсом вылетаю в Африку. – Смит обхватил локти ладонями и хохотнул. – А потом перееду в городок пошумнее, быть может, даже не в Англии. Здесь скучно и до ужаса мало свободы! Не могу так жить. Блор вздохнул и переступил с ноги на ногу, впервые радуясь, что Смит не может встретить его взгляда. Он понял: более увидеться с помощником ему не доведется. Судьба всегда жестоко поступала с Блором, но тот удар он должен был перенести стоически, как мужчина, а не влюбленная барышня из бульварной литературы. На кухне загремела кастрюлями не желавшая угомониться Аннет – близился ужин. – Что ж, прощайте, в таком случае... Он не знал, что сказать еще, как выразить возникшую тоску по тому, чего он никогда больше не испытает: Блор был однолюбом. Женившись на Аннет, он оберегал себя от немыслимых, только мешающих нормальному человеку чувств, надежно укрывшись в непробиваемом панцире. Вернее, он наивно считал его непробиваемым. А этот Смит... – Передайте вашей жене, что у нее отличный муж, – очень серьезно произнес бывший помощник Блора и протянул ладонь для рукопожатия. – Приятно было работать с вами, Уильям. Блор немного помялся, но, оглянувшись на кухонную дверь, все-таки вложил свою ладонь в чужую. Смит крепко пожал ее, встряхивая, сильным и мужественным жестом давая понять, что их знакомство действительно было приятным событием, которое полагается забыть через какое-то время. Чтобы не забивать голову пустыми воспоминаниями... И Блор так же сильно стиснул его руку в ответ. Смит приоткрыл рот в попытке что-то сказать, наверное, положенное прощальное слово, какое обычно вставляют в эти моменты, но тотчас сжал их в тонкую полоску, не решившись. Детектив разжал рукопожатие, хотел уже убрать ладонь в карман жилета, но Смит в последнюю секунду перехватил ее и неожиданно прижал к губам. Блор застыл; в его глазах помутнело, но руку он вырвать не посмел. – Прощайте же. – С этими словами Смит выпустил чужую ладонь и переступил порог, толкнув дверь ногой. Та закрылась, кажется, даже не скрипнув несмазанными петлями, и Блор, впавший в ступор, очнулся. Стукнув кулаком по двери, остающейся безразличной, он спрятал покрасневшее лицо в ладонях и осел на табуретку. Блор ощущал себя пустым местом, вонючей червоточиной, а одна мысль прочно засела в голове. Смит все знает. Пошатываясь, он добрел до кухни и облокотился на обеденный стол с раздражающей ядовито-красной скатертью. В воздухе разлился специфический аромат запеченной рыбы и картофельного гарнира; Аннет переворачивала нарезанный ломтиками бифштекс на сковороде и мурлыкала под нос легкомысленную песенку, и сейчас Блор ненавидел жену, радостную, увлеченную, как никогда раньше. – Твой помощник уже ушел, дорогой? Я заканчиваю готовку, рыбка просто чудесная, купленная по скромной цене на лучшем лондонском рынке; я ездила за ней рано утром, очень боялась разбудить тебя; ты так устаешь на работе... И картошечка отменная, будь уверен, дорогой; я знаю Джорджа, что торгует овощами, он рекомендовал купить именно этот сорт, а уж Джордж плохого не посоветует; я знаю, я хорошо разбираюсь в людях... Аннет тараторила без передышки, наслаждаясь вниманием со стороны вечно занятого теперь мужа, тщилась вызвать в нем интерес к пустой, бессмысленной болтовне, но Блор, не слушая жену, перебил ее глухим и безрадостным голосом, и единым взглядом не удостоив дымящуюся на блюде рыбу, наваленный на нее картофель и истекший жиром бифштекс: – Он больше к нам не придет. – Правда? – Аннет отложила лопатку для переворачивания мяса и развернулась к Блору. – Ну и хорошо! А то этот Смит наводит на меня ужас, манеры отвратительные, даже шляпу в гостях не снимает! Разбил дорогую тарелку с многовековой историей, ее мне отец подарил, между прочим, на нашу с тобой свадьбу, а еще топтался по ковру, подарку моей любимой матушки, и даже ботинок не снял! Нет, хороша весть, что не придет. Блор смерил ее странным взглядом: упершая руки в боки, с темным пучком волос на голове и торжествующе сияющими глазами – Аннет была дьявольски мерзка в своем неподдельном счастье. Она вновь увидела просвет в отношениях с охладевшим было мужем, вновь гордилась своим красноречием и чувствовала себя нужной в их доме. Только Блор уже не питал к ней и малейшей симпатии. Эту женщину, как и испарившегося Смита, необходимо было вышвырнуть из его жизни. Превращение в отшельника, отсутствие мешающей Аннет – вот единственное, что могло спасти Блора тогда. Он прямо взглянул в глаза жены, хмурящей брови от напряженного молчания. Слова соскользнули с языка так просто, что сердце опять забилось спокойно, почти как раньше. – Мы должны расстаться. И Блор покинул кухню, оставив жену стоять с открытым от изумления ртом и беспомощными, ставшими какими-то детскими глазами, одну, с бифштексом на плите. Он вошел в редко посещаемый им пыльный, пахнущий запустением и старыми бумагами кабинет и упал на стул, зарывшись пальцами в волосы. Спустя мгновение из кухни раздался дребезжащий, раскатистый звук разбившегося об пол блюда с рыбой и картофелем; снятая с плиты сковорода полетела вслед, а Аннет закричала дурным голосом, захлебываясь в слезах: – Почему?! Почему, Уильям?! Возможно, он поступил жестоко с ней тогда. Все же Аннет всегда заботилась о нем: готовила вкусные обеды и ужины; до блеска полировала столики и прочие предметы декора, кроме тех, что в кабинете, куда он запрещал входить; просто, наконец, любила его и постоянно твердила об этой любви... Но не понимала – все, что угодно, кроме этого. Блор не испытывал к ней уважения, лишь ничем не обоснованную жалость и неясное превосходство над таким суетливым, попросту мельтешащим в доме существом. – Я же была хорошей женой, Уильям! Мы восемь лет жили вместе, я хотела нравиться тебе всю жизнь, до гроба, как пишут в сказках! Но все это ложь, мерзкая ложь, любви нет, нет, нет! Почему, скажи мне?! Душераздирающий голос не стихал. Блор опустил глаза и посмотрел на свое отражение в карманном зеркальце: безжизненный взгляд, подернутые ранней сединой волосы и отвратительная колючая щетина... Да, он и забыл побриться сегодня, утерял блистательный вид человека, у которого легко на душе и затишье в сердце. Зеркальце выпало из дрогнувших пальцев, полетело на полинялый ковер под ногами. – А все-таки хорошо, что ты ничего не поняла, Аннет... Хорошо...* * *
Они развелись уже на следующий день: Блор не желал медлить с неизбежным процессом. Аннет была бледна, некрасиво осунулась, в одну ночь похудев от переживаний, и молчала в ответ на сумбурные извинения Блора. Его начинали терзать муки совести, проснулся стыд перед ни в чем, по сути, не виноватой женщиной, поддерживающей мир и покой в их доме многие годы... пока он сам все не испортил. Не подав и руки на прощание, Аннет сухо кивнула и, взглянув на него с немым осуждением, уехала к матери на повозке. Вещи уже были собраны, и ничто более не могло удержать ее. Блор с того дня совершенно замкнулся в себе и перестал улыбаться. Спустя год, наплевав на зов разума и заученные в детстве заповеди, он добровольно ввязался в дело Лэндера, с готовностью дал ложные показания и был вознагражден за столь выгодное для заказчика ведение дела – фунты стерлингов грели обыкновенно полупустой карман. Эти деньги Блор задействовал в давно лелеемых целях: наконец разорвал все отношения со Скотланд-Ярдом и открыл собственное детективное агентство. Образ Смита почти стерся из памяти; лишь иногда чья-нибудь похожая шляпа, походка, нечаянный порез на щеке напоминали о человеке, разбившем сердце Блора, как китайскую тарелку... Времени не хватало: люди приходили к Блору, выворачивали наизнанку самые темные делишки, чем только улучшали его репутацию; деньги сыпались с дружелюбным звоном, а он точно помолодел от насыщенной жизни: с глаз сползла мутная пленка, морщины исчезли – Блор выглядел на свои тридцать лет. А то, что по ночам ему снились мрачные, тяжелые сны, упрекающие взгляды суровой Аннет и непонимающего, в чем он провинился, запуганного Лэндера, что Блор метался по ночной спальне со словами раскаяния, что тщетно пытался себя изменить, повернуть время вспять и спасти Аннет от себя самого, а Лэндера от каторги – нет, это никого не интересовало и никто не мог помочь ему в этом. А потом он и вовсе перестал раскаиваться. Если это случилось, значит, Блор был прав и люди не достойны его спасения. Было бы о ком жалеть...* * *
По глазам полоснул луч розового, новорожденного солнца: начинало светать. За ночь они с Ломбардом исследовали остров, оглядели самые мелкие его впадины и пещеры, прошлись по пустующему побережью и ничего, похожего на Армстронга, не обнаружили. Во всяком случае, это относилось к утомленному, с покрасневшими глазами Блору, которого нещадно клонило в сон: руки тряслись, а веки сладко слипались; он был готов прикорнуть на побитом волнами камне у кромки воды, и только необходимость дождаться Ломбарда удерживала его от соблазна. Прислонившись к коре дерева, он вновь закурил и поднял голову к светлеющему небу. Вдалеке рокотали, беснуясь, встревоженные чайки. – Вот вы где! – послышался запыхавшийся голос Ломбарда, еле продиравшегося сквозь колючие кустарники. Он выглядел не лучше Блора. Его бесцветные глаза еще заметнее потускнели от недосыпа, под ними показались темные круги, а спина устало ссутулилась; при всем этом Ломбард говорил с чувственным презрением и неудовольствием. – Я совершенно выдохся, бродя по этому проклятому куску суши, но не нашел ничего и приблизительно похожего на доктора. Предполагаю, он удачно схоронился в каком-нибудь углу дома, ну, либо же превратился в невидимку, – вымученно ухмыльнулся Ломбард и уперся головой в то же дерево, что и Блор. Стянув с рук перчатки, он швырнул их на песок и голой рукой прикоснулся ко лбу, отирая пот. Блор покосился на него, невольно подмечая изменения: язвительное лицо было изнуренным, губы плотно сжались, а веки смыкались под тяжестью бессонной ночи. Определенно, Ломбарда едва держали ноги, пусть упрямый блеск глаз это и отрицал. Блор хотел задать какой-то незначительный вопрос, чтобы разрушить возникшую тишину, но Ломбард, предугадав это намерение седьмым чувством, прошипел нечто укоризненное, и детектив закрыл рот, вновь уставившись в заплывшее облаками небо. Минуты тянулись, медленно рассветало, а мужчины в задумчивости и полусне продолжали стоять возле уродливого деревца: один – перебирая нелюбимые, терзающие покойный разум воспоминания, а второй – размышляя о чем-то недоступном ограниченной фантазии Блора. В мысли Ломбарда он заведомо не способен был проникнуть, да и предположения относительно этого необычного, жесткого человека казались чистейшим абсурдом. Сказывалась природная опаска Блора, извратившаяся в непристойный страх перед необузданным характером и пылкой речью Ломбарда, который одним своим взглядом принижал его чувство достоинства. Этот себялюбивый капитан, без малейшего душевного альтруизма, как признавал Блор, напоминал ему кого-то, кого-то из прошлого, и, похоже, детектив знал абсолютно точно – кого. – Что же нам теперь делать? – почесал в затылке Блор, отрывая завороженный взгляд от неба и переводя его на напарника, почти спавшего в неудобном положении. Тот сразу открыл глаза и ясно, с долей самоиронии, всмотрелся в лицо Блора, читая его, точно открытую книгу, а после хрустнул костями, потягиваясь, и усмехнулся: – Лично я собираюсь провести оставшееся время рядом с Верой; защита сейчас будет полезна и, я бы сказал точнее, необходима. – Вы будете оберегать мисс Клейторн от Армстронга? Благородно с вашей стороны, Ломбард, но, боюсь, здесь мы бессильны. Если уж доктору взбрела идея с истреблением людей, то помешать ему невозможно; даже мне пришлось смириться с этим, – грустно вздохнул Блор, как бы признавая за собой поражение. Однако он надеялся, что его лукавство останется незамеченным Ломбардом – нет, сдаваться окончательно он еще не собирался. Кто угодно, только не он. Память воспламеняла остатки инстинкта самосохранения; Блор прямо признавался себе, что готов подставить под удар и беспринципного во многом Ломбарда, и тихую, но подозрительную Веру, лишь бы выжить самому. Возможно, Армстронг проявит милосердие по отношению к нему, такому хитрому и ловкому, улизнувшему от смертельных ловушек... Детектив улыбнулся предстоящему триумфу – что там дальше: «Одного схватил медведь»? Медведей на острове точно не водилось, но безудержный докторишка мог спрятать за этой строчкой считалки что-то еще более опасное. Стоило быть начеку! А сейчас – притворяться. – Веру? – Ломбард с воем рассмеялся. – Вообще-то я имел в виду самозащиту, ведь именно она первый долг белого человека, верно? И честь спасти мою шкуру я любезно предоставлю Вере: она сильнее меня, и, пусть девчонка делает вид, будто пришиблена происходящим, с ней я буду в безопасности. Выражаясь фигурально, я могу спрятаться за ней от медвежьих клыков. Ведь об этом следующая строка? – Он пожал плечами и почувствовал новый прилив сил. Глаза уже не слипались, тело пришло в норму после беготни по скалам и лазания по вонючим пещерам. Подняв с песка перчатки, он сложил их в карман пальто, разбавив компанию чужого виски и пачки сигарет; Блор в негодовании смотрел на него, походя на надутую лягушку, и Ломбард нахмурился. – То есть вы хотите использовать бедную мисс Клейторн? Это низко и подло даже для вас, Ломбард, – нервно цокнул Блор языком и повысил голос на тон. – Она же верит вам, а вы, значит, решили прикрыться девушкой ради спасения собственной жизни? Она не достойна такого презрительного к себе отношения! Вы просто омерзительны!.. Ломбард внимательно слушал плюющегося Блора, и вдруг в светлых глазах мелькнуло бешенство; он резко прервал его, вставляя то, что заставило детектива пораженно открыть рот и по-настоящему испугаться: – А вы сами, Блор?! Не вы ли сейчас думали о том, как бы удачно втереться под крылышко ненормального Армстронга, чтобы он пощадил вас? Не вы ли хотите избавиться от меня раньше самого доктора и кинуть Веру куда похуже, чем планирую это я? Но, помимо нас, на вашем счету есть как минимум три предательства, о которых вы не успеете забыть до того часа, когда вас беспощадно, но справедливо укокошат! Так чем же вы лучше меня?! Блор быстро моргал, не зная, как реагировать на слова внезапно заведшегося Ломбарда, и не мог сглотнуть вставший в горле трусливый ком, сгусток животного страха к этому жуткому человеку; тому, что разгадал тайные мысли Блора в который раз. Он отошел от дерева, под которым они стояли, и пожалел, что за пазухой нет револьвера. Наверное, в этот момент он пошел бы на убийство, лишь бы не слушать, не видеть ничего... А Ломбард со скоростью гепарда приблизился к Блору; его только порозовевшее лицо вновь отдавало смертельной бледностью; кулаки сжимались, и он свирепо прошипел, глядя в паникующие глаза Блора: – Я знаю все про вас, гениальный детектив Уильям Генри Блор. Все! Блор рвано дышал и пытался утешиться мыслью, что Ломбард нагло зарывается; он не может знать о нем все, в особенности о... Нет! Не может! И о каких таких трех предательствах твердит этот, казалось бы, адекватный человек, на поверку же оказавшийся безумцем?! Ладно, он лично признался ему в своей роли в деле Лэндера, но что дальше? Да Ломбард сам погубил, пусть не буквально, двадцать человек, туземцев, в жилах которых текла черная, но кровь! Какое он имеет право обвинять честного, лишь однажды поправшего закон, профессионала в своей области – Блора?! – Вы сходите с ума, успокойтесь! – Он отшатнулся от Ломбарда, но споткнулся об камень на берегу и чуть не повалился на спину; Ломбард схватил Блора за руку и с яростью сам швырнул его на песок. Блор в ужасе глядел на сильного, дикого, как кабан, мужчину снизу вверх и прижимал к груди неудачно отбившееся колено. – Ну простите, что я сказал, будто вы используете мисс Клейторн; я беру слова назад; вы, кажется, сами недавно говорили, что ссориться теперь не стоит! Все хорошо, пожалуйста, придите в себя! – затравленно бормотал Блор, но Ломбард мотнул головой и сказал подрагивающим от злости голосом: – Вы как на ладони, Блор. Когда-то терзаемый совестью, забитый своими же тупыми мыслями, но еще имеющий жалкие потуги на гордость, – а сейчас? Вы претендуете на какую-то высокую мораль, на уважение и признания себя, своей личности, – личности, слышите?! Идиот! Армстронг, Оним, да как его ни называй, никогда не проявит сочувствия по отношению к вам, Блор. Равно как и ко всем нам. Я не знаю причин, не знаю имени чертовщины, движущей этим маньяком, но понимаю точно, что мы все заслужили мучительную смерть. А вы никак не желаете смиряться. Вы вините меня в бессердечности, в том, что я использую несчастную, оскорбленную Веру, принижаю ее, не так ли? А скольких использовали вы, святоша Блор?! О Лэндоре свистал весь Лондон, и все же я притворился несведущим, спросив вас, правда ли это. Правда! Полицейский, детектив – слуга закона, смешно! Да, я убил двадцать человек... Но хвалюсь ли я этим? Требую ли к себе особого отношения, которое так нужно вам ради удовлетворения гордыни?! Я скотина, не джентльмен и никогда им не был, и вы таковы же, как ни отпирайтесь. – Лэндор давно стал пережитком, какое мне дело до него сейчас?! Я стыдился себя когда-то, но время, а с ним и сожаление, прошло! Больше за мной грехов нет! – крикнул Блор, заменяя панику гневом, и поднялся, вставая напротив ощерившегося Ломбарда. Тот зло кривил обветренные губы и вдруг тихо произнес, прожигая Блора пристальным взглядом: – Только ли Лэндор? А как же преданная вам жена, которую вы бросили ради краткого увлечения? Вы могли бы расстаться с ней, как подобает, попросить прощения, объяснить причину, и она бы поняла. Женщина готова покинуть мужа, когда знает, что тот искренне полюбил; она бывает несчастна лишь из-за его внезапной прихоти: измены или скуки. Я уверен, Аннет ушла бы сама, расскажи вы ей правду. Однако какую правду вы могли сказать, когда развод сам по себе был прихотью человека, утомившегося однообразием, придумавшего единственное оправдание своей жестокости? – Откуда... откуда вы знаете?! Блор вспыхнул, его глаза округлились от шока. Он хотел убежать в дом, но вместо этого мистическим образом оказался так близко к Ломбарду, что тот оттолкнул его с недовольным рычанием. И сказал так же приглушенно, что не соответствовало его свирепому, хищному взгляду: – А этот Смит?.. Попытались ли вы разузнать о нем, когда он покинул вас, у Маскотов; желали ли на самом деле остановить, задержать его или добровольно подчинились грубой фальсификации любви; старались ли не осквернить чувство последующими грязными и ничтожными поступками, ссылаясь на раненую душу или как там это называется? Нет, нет и нет! Вы слишком долго лгали самому себе; вы никого не способны любить, кроме себя, и вы знаете это... Чем больше лет проходило, тем глубже вы осознавали свою подлость, совершенную низость – куда вы пали, Блор... Вы воспользовались остатками сердца, чтобы изобрести какое-то оправдание, а любили ли вы? Так не заблуждайтесь же в своих поступках: три предательства вас ни за что не обойдут. И вы за них расплатитесь уже скоро. Блор с трудом протолкнул в горло слюну, ему стало душно и одновременно холодно, рука без ведома хозяина поползла за очередной сигаретой, но он остановил ее. И все еще смотрел в глаза Ломбарда, нелепо, бестолково переворачивая что-то в себе, находя новые оправдания прегрешениям, за которые был в ответе перед всеми, кроме этого человека, так легко выплевывающего колючие, раздирающие на части обвинения в бездушности и аморальности Блора, что было неправдой, неправдой, нет! Блор впился ногтями в ладони и вдруг припомнил, как Смит рассказывал ему о своих путешествиях, а после улетел охотиться на крокодилов... Они с Ломбардом, вероятно, там и познакомились; в них есть что-то схожее, только Смит никогда не позволял себе предъявлять гнусные обвинения! «Но тогда и не в чем было...» – пришла на ум странная мысль, пока Блор молча стоял и почти задыхался от страха и напряжения. – Это Смит вам все рассказал? – наконец произнес он и выдавил подобие небрежной улыбки. – Какая любовь, какие чувства? Глупости, забредшие в его, верно, одурманенный пыльцой мозг. Смит был моим помощником два месяца, мы работали с ним над делом о посуде; после он улетел в Африку, о чем вы, видимо, знаете не хуже меня. Жаль, что я не могу как следует прочистить ему мозги, чтоб не распускал лживых, бессовестных сплетен и не позорил мое имя в обществе! Под конец речи Блор овладел собой и нарочито возмущенно хмыкнул, вздергивая голову. Он надеялся, что сказанное произведет нужное впечатление на Ломбарда и успокоит его. Опасность этого разговора вновь заставила совесть заткнуться: Блор опасался, как бы Ломбард не убил его раньше, чем медленно смыкающиеся на горле липкие пальцы Армстронга. Ведь последнему еще можно было заговорить зубы и покаяться во всех грехах, а капитан, знавший подноготную Блора, ни за что не остановится. Чертов револьвер в его кармане также не внушал доверия, и сейчас детектив спасал себя от нависшей грозовой тучи, чья молния, ударив однажды, не пощадила бы его. Ломбард покачал головой, выслушав сбивчивый монолог загнанного в угол Блора, и все такой же бледный, тихий, сдерживающий клокочущую изнутри ненависть, прошептал, вернувшись к одинокому деревцу и опершись на него спиной: – И про поцелуй, от которого у вас сперло дыхание, он солгал тоже? «О этот Смит, ничего не стыдится, абсолютно ничего!» – застонал Блор и предательски покраснел, оттягивая воротничок рубашки. С моря резко подул ветер, повиновавшиеся ему волны с плеском врезались в берег, шипя вздувшейся на водной глади пеной, но Блор совсем не ощущал прохлады, разлившейся в воздухе; на его лбу выступил горячий, мучительный пот, а губы пошевелились, не выдавив ни слова. – Не солгал, – покачал головой Ломбард, переводя пустой взгляд на скалы. – А вот вы, Блор, непростительно много врете. Прошу меня извинить, я притомился с вами беседовать и хочу в очередной раз низко и подло использовать Веру. Он улыбнулся одними губами – глаза же его оставались холодны – и, развернувшись, уверенно направился к лестнице. Его шаги были тверды; лицо, с тем же выточенным, злым профилем, вздернуто к пикам обгрызенных ветром скал, а руки засунуты в карманы пальто так, что Блор не мог знать об их дрожании. Блор перевел дух и, обхватив ладонями плечи, хотел пойти вслед за Ломбардом, но, сделав лишь шаг, вдруг остановился. Жалкая мысль пришла в голову, и он крикнул, стоя на одном месте, переминаясь в стыде и нерешительности: – Ломбард! Тот обернулся, смерив Блора презрительным взглядом человека более сильного и взглядом в целом более человека. Его подло-насмешливый вид в очередной раз испугал и принизил Блора, и он хриплым голосом спросил, стараясь казаться незаинтересованным в ответе, но выдавая страх впивающимися в плечи пальцами и нервным морганием: – Если... если вы пожелаете завести разговор с мисс Клейторн, то, прошу вас, не говорите обо мне! Она не должна ничего знать, она будет смеяться надо мной, я прошу вас... – Вы полагаете, – с веселым недоумением начал Ломбард, повернувшись к пристыженному Блору, – я предпочту беседовать с Верой, нежели заняться с ней чем-то более приятным и энергичным? Бросьте, Блор, даже если мне взбредет в голову затевать разговоры по душам, вы будете последним человеком, в них упомянутым! – И Ломбард, не сдержавшись, истерически расхохотался, откинув голову. Блор закусил губу и хотел было скрыться в одной из пещер, чтобы в одиночестве пересидеть унижение, но взгляд его, с неприязнью скользивший по лицу Ломбарда, внезапно остановился на рту. Пальцы беспомощно разжались, и он пошатнулся, проклиная себя и этого смеющегося идиота с идеальными острыми зубами. Идеальными совершенно. И только один зуб был сломан пополам. «Господи, нет, это невозможно, невозможно, черт побери!..» – Блор, что это с вами? Вы побелели и выглядите болезненно. – Ломбард уже прекратил хохотать, как умалишенный, и всмотрелся в пораженные глаза Блора, не отводившего взгляда с чужого рта. – Блор... Но Ломбард не успел договорить: Блор кинулся к нему и мертвой хваткой вцепился в вытащенную из кармана руку. Его зрачки сократились до точек, а дыхание возбужденно срывалось, и Ломбард, придя в ужас, дернулся в сторону, второй рукой разжимая цепкие худые пальцы, однако Блор не позволил ему сделать это и с отчаянием воскликнул, не слыша себя: – Смит! Это вы, Боже, спустя столько лет, это вы! Теперь он не понимал, как раньше не узнал этот холодный настороженный голос, эти тонкие, сжатые в полоску губы, и острый подбородок, и некрасивый нос... Шрам на щеке давно зажил, и ничто не напоминало о нем, кроме бледного следа и навсегда присохшей к коже капли крови. Только проницательные, а сейчас тупые от неожиданности глаза Блор не мог узнать, ведь Смит никогда не расставался со шляпой, и теперь он жадно глядел в них, почти безумный, не отпуская безвольно повисшую руку. – А вы не такой идиот, каким кажетесь, – повторил Ломбард уже произнесенную им вчера фразу, но не издевательским, а больным, задушенным голосом и, склонившись к Блору, поцеловал его в уголок губ и тотчас наотмашь врезал по застывшему от ужаса лицу. Закушенная губа треснула, по подбородку Блора моментально стекла алая струйка, и он разжал хватку. Блор не задавал вопросов, за что его поцеловали и за что ударили: Ломбард, Смит, как бы его ни звали, уже ответил ему на них. – И это все, что вы можете сказать?.. Ветер выл в расщелинах скал, воздух становился лишь холоднее и неприятно покалывал лицо, и Блор вдруг ощутил продирающий до костей холод, хотя его лоб был так же горяч и покрыт потом. Ломбард стоял, стискивая кулаки, трясясь от непонятного чувства, рвущего его, но говорил почти невозмутимо и старательно расставляя ненужные паузы: – Да. Я не собираюсь оправдываться перед вами. Все давно было кончено, не начавшись, и нет смысла разводить пустые сантименты... Блор, не размышляя над тем, что делает, кинулся к Ломбарду на шею и весь вжался в него, обнимая мощное тело, сминая пальто и жмурясь от ненависти и любви к этому отвратительно черствому человеку. И Ломбард прижал его к себе настолько плотно, что между их телами не осталось свободного места; Блор дышал ему в шею, черную от загара, и со злостью шептал на ухо, касаясь его небритой верхней губой: – Вы использовали меня... – Не более, чем вы меня, – ответил Ломбард, гладя талию Блора, запуская пальцы в складки его пальто, и, отклонившись, вновь поцеловал его в уголок губ, а после с отвращением оттолкнул от себя. И Блор сдался. Он уже не чувствовал в себе сил сдерживаться и с фанатичным блеском во взгляде сказал то, в чем раньше признавался лишь себе: – Ломбард, я больной, я сумасшедший, но я люблю вас, я уже сошел с ума от вас тринадцать лет назад и продолжаю сходить прямо сейчас; я люблю вас, люблю вас, и я никого так не любил, чтобы вас черти сожрали, мерзкая бездушная тварь! Вам же плевать на все это, верно?! Он с вызовом смотрел на Ломбарда сухими глазами и ждал ответа, как, наверное, ничего и никогда не ждал. Ломбард молчал, глядя на грязно-бурый песок под ногами, и только через полминуты, показавшиеся Блору часом, его голос разрезал тишину: – Вы правы, Блор. Мне плевать. Он развернулся и быстро пошел прочь от Блора. Тот спрятал лицо в трясущихся ладонях и отер позорно застывшие у глаз слезы, пытаясь побороть желание вновь броситься к Ломбарду и насильно поцеловать его или застрелить из собственного револьвера – он с одинаковым удовольствием проделал бы это по очереди. – Знаете... – донесся до Блора дрогнувший, как он ни старался притворяться, голос Ломбарда. – Я никого не люблю. Любовь спасает, тащит человека из выгребной ямы, а никто из людей не достоин спасения. – Блор вздрогнул, узнав в этих словах свои мысли. – Вы воспользовались мной, чтобы причинить страдания невинным людям, я воспользовался вами, чтобы возбудить в вас любовь и безжалостно растоптать ее, – все честно! Теперь мы с вами на равных, Блор; Армстронг убьет нас уже скоро, я чувствую, и вам пора прекращать копошиться и сопротивляться ему. Дохнуть тоже бывает приятно. – Ломбард дико улыбнулся и, прежде чем продолжить путь, последний раз взглянул в глаза Блора и почти нежно сказал: – Но кое-что вам нужно знать. Даже если я влюблен в вас... то не сознаюсь в этом до самого конца, чтобы не давать вам повод в очередной раз воспользоваться мной. Это чертовски больно, Уильям. Он горько усмехнулся и пошел, больше не останавливаясь.* * *
...Блор с неясным томлением прохаживался под окнами комнат, где под простынями гнили шесть остывших трупов, плохо отертых, склизких от крови, пропитавшей их постели. Эти люди – хотя люди ли они теперь? – уже не могли поведать ему, больно ли или страшно умирать, не могли его успокоить. Но он и не желал успокоения. Блор поднял голову к окну Веры Клейторн и увидел стоящие на подоконнике внушительные часы в форме медведя. Солнце лениво переливалось на медной сверкающей шкуре и грозно оскалившейся медвежьей морде, и Блор не мог оторвать взгляда от чарующего блеска. Казалось, эти чудовищные часы медленно, но неотвратимо придвигались к краю окна... Блор прикрыл глаза, не опуская головы, и судорожно облизал губы. Да. Люди определенно не достойны спасения. А достоин ли спасения он?