Чёрное. Красное. Голубое.

Чёрное. Красное. Голубое. Густой вонючий дым и синяя пустота над головой, под руками стынет вязкое, красное, ползущее по острому женскому подбородку. Голод просачивается изнутри, истончает кожу и нервы. Как страх, только осязаемый, ощутимо острее. Мальчик ростом с лопату лежит на свежей сегодня засыпанной могиле. Между рёбрами и влажной чёрной землёй – рубаха, перед глазами красные круги на синем и холодном. Немая тишина душит и оглушает. Голод обсасывает кости. Шум смешанный из лязга, окриков и шагов; сталь, давящая одним только присутствием; тяжёлая напитавшаяся дымом табака куртка и очень тёплый, пустой бульон, сразу оказавшийся на чёрном, вперемежку с красным. Квадратная ладонь за плечо притягивает к тёплому телу в пропотевшей, выгоревшей на груди матроске. Санджи уходит из мест над которыми висит вечно-синяя пустота. Слыша что надо сражаться мальчик показывает плохонькие молочные зубы, высохшая губа расползается, кожа собирается складками к скулам, уже зная с кем бороться Санджи улыбается. Голод.

***

Безродный ублюдок выросший на полевой кухне переводится в 31 батальон. По слогам разбирая скошенные влево буквы на линованной бумаге молодой мужчина смеётся и потирая подбородок с начинающей расти бородкой, звонко и изощренно посылает всех к чёрту. Видимо кто-то контуженный: он никуда не пойдёт. Выбирать не предлагают: ни судьба, ни командование. Старик Зефф хрипит, грозно хмурит грязно-серые лохматые брови, говорит вцепившись квадратной лапищей в ворот, мол вернётся с того света и накостыляет сопляку. Потом добро посмеиваясь, повторяет: - Справишься. Мерзко булькает что-то в районе чужих лёгких. Старик улыбается, совсем по отечески. Не успевает закрыть глаза, и повару приходится сделать это за него. Санджи забирает сигареты и данное человеком в выгоревшей на груди матроске имя. Он уходит, снова, небо стремительно пустеет. Над лагерем истерично бегут облака оставляя близкому фронту пустую синеву, классика, и Санджи как раз туда. Брезентовые палатки с грязным краем, тишина пахнет засадой и полиролью. Командующим оказывается возмутительно молодой мужчина, едва старше самого Санджи. Только война не имеет возраста, и у детей всё чаще глаза стариков. И юноша, с абсурдно зелёным ёжиком волос смотрит холодно и уверенно, только одним глазом. Двигается странно, не типично для армейца, так по простому что это выводит. Молчит. Бросив один взгляд уходит. Санджи фыркает, и идёт к кухне, то, что капитан говнюк не отменяет хороших людей в батальоне. Завтра лагерь снимается: тридцать первый двигает линию фронта на север. Освобождение территории, превращается в бойню, их посылают после перемолотого в мясо батальона. Пехота-фарш. Не было приказа держать, был приказ гнать к чёрту стреляя в спины. Плесневелая башка оказывается плечом к плечу с Санджи – полный идиотизм под аккомпанемент пекла. Санджи хохочет как привык, Зоро рядом скалит зубы, патронов нет. Ад привычный, сытый порохом и горелым мясом. Война идёт в голове, рвёт струны и воет. Война тяжёлыми сапогами топчет землю, сыплет пеплом и рыдает попадая в редкие паузы между очередями. Война хочет жить, мы тоже. Никто другой не пойдёт в рукопашную на автоматы. А Зоро попёр, и одержал верх. Пленных не берут. Полковник не отпускает никого, лично обезглавив тридцать пять таких же как мы, просто с другими нашивками. Санджи решает что ненавидит таких как Ророноа, у него непонятные глаза и тяжёлая рука. Полковнику от этого ни холодно ни жарко, выглядит именно так. Санджи засыпав могилу падает на взрытую землю, лицом вниз, чёрное впитывает красное: может трава вырастет, зелёная. Похлёбка рывками поднимается из желудка, Санджи чувствует горлом перловку с желчью. Зеленоволосый однако не спешит убраться. Высокий, широкоплечий, раздражающе самоуверенный. Палатку и голову до краёв заполняет низкий, чуть рычащий голос: - Так и будешь полоскать рвоту туда-сюда? Сплюнь. Завитушка. У "Завитушки" дёргается нижнее веко. Ророноа ухмыляясь толкает сапогом жестяное ведро, оно грохоча ручкой о мятые бока подкатывается к койке. Прямо у ног Санджи. Комбат уходит слыша за спиной плеск и прерывающиеся ругательства. У Зоро глаза как у северных собак. Льдисто серая радужка с чёрным ободком и стальными канатами стром. Совершенно невменяемый в бою, а сидя у костра наоборот чёрный, тяжёлый, заставляющий замолкать, сжирающий расползшимся до предела зрачком блики света. Зоро хрипло подтягивает песни, сидя в кругу своих ребят с каменным лицом. У него ненормальный, слишком меняющий положение голос. Санджи злиться, чтобы не начать боятся. Зоро знает триста четырнадцать живых и семьдесят шесть мёртвых солдат в лицо и по имени, знает где кого ждут и заходит к раненым, ничего не говорит о себе, не пишет писем. И это тоже плохо. Ведь и Санджи некому писать. Зоро спит как настоящий армеец, где угодно, сколько угодно и как угодно, фильтруя однако каждый посторонний для лагеря звук. Зоро плутает по своему лагерю и не может найти свой шатёр, его вечно сносит в сторону кухни, так вообще бывает? Зоро пьёт водку как воду, сколько угодно, а угодно много, это напрягает повара, и разумеется злит. Зоро плевать что жрать, выглядит именно так. Это бьёт по гордости. Зоро бегло читает и пишет наклоняя буквы влево. Санджи так не умеет, это бесит, тоже. Зоро дорожит жизнью, просто не своей. Это слишком. Полковник бросается под пулю пущенную в светловолосую голову. Это против правил, Санджи так не играет. Он не может быть обязанным жизнью этому. Линию фронта переносят на плечах солдаты, подальше от родной земли. Тут кто-то начинает сходить с ума. Бой за боем, спиной к спине. Так получилось. Кровь у них одна на двоих. Четвёртую отрицательную гоняют по кругу каждый раз, Санджи злится, он не хочет быть проспиртованным, Зоро отвечает, что не хочет быть истеричкой. Санджи сам запускает в вену иглу, этот ублюдок не имеет права сдыхать унося с собой его долг. Так получилось. У них тепло одно на двоих, под одним плащом. Вцепились, так и осталось. Ророноа горячий, тяжёлый, с мозолистыми руками и сухими пряными губами, с одним единственным шрамом на сильной спине: пулевое, сквозное. То самое, засевшее у Санджи в голове сумасшествием, вместо обещанной пули.