Дырявый город

Недавно я понял, что никогда настолько не знал и никогда, видимо, не узнаю город, в котором живу сейчас, насколько знал в детстве Касл Рок. Конечно, я знаю, где расположена больница или полицейский участок. Я не сверну не туда, если, например, мне понадобится попасть в банк, и не проеду нужный перекресток, чтобы посмотреть новейший блокбастер в кинотеатре. И все же мои нынешние знания о городе совсем иные, чем были в детстве. В двенадцать лет я знал, как добраться от своего дома до дома Криса за десять минут. Я знал, где расположена та старая (наверняка проржавевшая и грозящая сломаться, но в двенадцать лет я об этом не думал) труба, за которую можно зацепиться — моего роста как раз хватало, чтобы допрыгнуть, — подтянуться на ней, влезть на водосток, с него — на крышу кафе «У Ллойда», и, пробежав по ней, оказаться на другой улице. Если бы я решил дойти до перекрестка, там повернуть и, пройдя не меньше десятка домов, попасть на ту же улицу, я бы должен был потратить минут пятнадцать. Или десять, если бы проделал все это бегом, а ведь еще пришлось бы тащиться по ней до дома Криса. Потеря десяти минут для меня тогда была практически равносильна потере целого дня. За эти десять минут я бы мог уже добраться до конечной точки, если бы выбрал крышу. Мы бы уже встретились и решили, как проведем сегодняшний день. На ту трубу я заскакивал, не глядя и не задумываясь ни на секунду. Она просто была — существовала — в моем детстве и давала возможность быстро перемещаться по городу, когда тебе еще рано иметь собственную машину. И таких труб, лазов, прорех в заборах было полно. По крайней мере, мне так кажется сейчас, когда я вспоминаю Касл Рок. Этакий «дырявый» город. Став старше, я прочел какую-то научно-популярную книгу, где рассказывалось о том, что достигнуть сверхсветовой — и даже просто световой — скорости люди никогда не смогут. Поэтому существуют другие теории о способах добраться до края вселенной. Среди них — червоточины: своеобразные туннели в космосе, которые позволяют связать две весьма отдаленные точки пространства. Влетел с одного конца червоточины и сразу же вылетел где-нибудь у Альфы Центавра. В книге говорилось, что это — всего лишь теория. Но Касл Рок из моего детства имел эти червоточины. Мы перемещались по ним. Однако был один «проход», который, вообще-то, очень укорачивал дорогу с Касл-Ривер-Драйв до нашего «клуба» на пустыре, и которым мы однажды перестали пользоваться. Перестали не потому что выросли — с возрастом пользоваться этими городскими «червоточинами» стало как-то неприлично — а потому что там с нами приключилась одна история. * На Касл-Ривер-Драйв находился маленький магазинчик, где мы любили покупать всякие сладкие мелочи, на которые хватало наших небольших карманных денег: жвачки, тянучки, шоколадные конфеты, которые таяли в руках, и тогда их приходилось слизывать с ладоней. Бегали мы сюда при любом удобном случае, так что короткая дорога была просто необходима для того, чтобы не обходить десятки домов. Наша «червоточина» начиналась в узком тупике между магазинчиками. Здесь стояли мусорные баки, и сюда же хозяева свалили несколько старых витрин. Уж не знаю, нарочно ли так получилось или случайно, но под ними находился люк канализации. Именно он мог привести нас на нашу короткую дорожку. Даже не помню, как мы оказались там впервые. Если бы этот люк вел в настоящий канализационный сток, и если бы мы туда сунулись, то носы наших родителей сразу бы учуяли это, да и вымазались бы мы порядочно, а за это влетело бы нам по первое число. Но этот туннель был сухим. Длиной он был всего футов сто (как мне тогда казалось, потому что, честно говоря, я не представлял, сколько нужно было по нему бежать), начинался с этого люка под витринами и заканчивался в другом тупике на соседней улице. С обеих сторон он был отделен от остальных туннелей канализации кирпичными стенами. Ни я, ни кто-либо из моих друзей никогда не задумывался над причиной этого. Для того, чтобы ходить по этому подземному проходу, мы клали около металлической лестницы фонарики — один у одного входа, другой — у второго. Спускаешься вниз, нащупываешь фонарик в темноте и, включив его, мчишься по туннелю. Конечно, у этого способа был один недостаток (вернее, два — по количеству фонариков): часто получалось, что у одного входа оказывалось два фонарика, а у другого — ни одного, но обычно тот, кто пользовался «червоточиной», обязан был пройти по ней в обратную сторону и отнести фонарик к другому выходу, или просто предупредить друзей о том, что оба фонарика с одной стороны. Как ни удивительно, но накладки случались редко. Это произошло в июле тысяча девятьсот шестидесятого года. Я часто вспоминаю о том лете. Странное оно выдалось, не похожее ни на одно другое. С высоты прожитых лет мне думается, что то лето было апогеем детства. Лето вообще самая детская пора: безудержная, легкая, свободная. Мы еще не были настолько взрослыми, чтобы думать об ответственности; о будущем или прошлом, мы еще не стали достаточно осторожными, нам еще казалось, что пройтись по городу через «червоточины» — это нормально. Наверное, наши родители в обморок бы попадали, если бы узнали об этом. Ну или влепили бы по первое число. Крису уж точно досталось бы, а мне бы сказали что-нибудь, типа: «Деннис никогда не совался в подобные места». А мне кажется, что совался, вот только родители после его смерти идеализировали все, что было с ним связано. В общем, это объяснимо. * Мы договорились встретиться в «клубе» в девять утра. В это время солнце еще не пыталось выжечь все живое в нашем городе, так что добраться туда можно было даже без использования «дыр». Но когда мы с Крисом встретились на углу Маккелоу Авеню и Карбайн Роуд, то решили, что идти просто так — очень долго, да и просто скучно. — Придем раньше, чем Тедди и Верн, — заметил Крис. — И ты расскажешь какую-нибудь из своих историй. Предложение было заманчивым. Конечно, Тедди с Верном тоже любили слушать рассказы, которые я придумывал, но для них мне приходилось выбирать что-то попроще. Крису я мог рассказать любую историю. Особенно из тех, которые были с открытым концом. Несмотря на то, что о нем думали наши учителя, Крис умел размышлять. Обсуждая какие-то комиксы, мы дошли до тупика, где начиналась наша «червоточина». Протиснуться между сваленными витринами не составляло труда. Люк не был закрыт крышкой, да и мы столько раз пользовались этой дорогой, что я мог, не глядя, спустить ноги в дыру, тут же нащупать металлическую перекладину лестницы и начать двигаться вниз. Я уже был в туннеле и ждал того момента, когда спустится Крис. Сверху света сюда проникало мало, но его хватало, чтобы увидеть на полу, около креплений лестницы, два фонарика. — Вот ведь, — сказал я спускающемуся Крису. — Кто-то их этих придурков — Верн или Тедди — забыл предупредить, что пользовались туннелем и оставили тут два фонарика. А если бы нам надо было пойти с другой стороны? — Да ладно, — пожал плечами Крис. — Нам так даже лучше. Сможем сейчас взять оба, а вечером, когда пойдем обратно, заберем с той стороны один и оставим потом здесь. Так у каждого входа окажется по фонарику. Логика в этом была, но я все равно был немного возмущен: договаривались же предупреждать друг друга. Я бы (да и никто другой, думаю) не решился бежать по туннелю в темноте, хоть до другого конца и было недалеко по моим ощущениям. Мы взяли по фонарику, включили их — и все сразу изменилось. Я стал взрослым, но до сих пор не люблю этот момент. Когда стоишь в темноте без источника света, то чувствуешь, что тьма вокруг тебя глубокая, в ней есть пространство, к которому можно приглядеться, глаза привыкнут, а вот когда у тебя в руке фонарик, ты ничего не увидишь, кроме сияющего круга. Темнота становится глухой. Именно так — не пустой, не непрозрачной, а именно глухой. Я каждый раз чувствовал, как она начинает давить на уши, когда включал фонарик. Но сейчас я был в туннеле не один, а с Крисом, так что все неприятные ощущения скрадывались. — Ну что? Пошли? — спросил я. Крис кивнул и зашагал вперед, я — за ним. * Туннель, может быть, когда-то и использовался, но с тех пор, как с обоих концов его заложили кирпичами, он высох. Здесь даже плесени практически не было — только около люков, куда в дождливые дни заливалась сверху вода. Мы почти бежали. Светящиеся круги подрагивали при каждом нашем шаге. Эту дорогу мы знали как свои пять пальцев. Даже не помню, сколько раз мы по ней пробегали. Но, вообще-то, знали мы только пол, выложенный сероватыми кирпичами — пол в свете фонариков. Я не представлял, кажется, где он переходил в стены. Был ли там бордюр? Были ли дыры, которые остались от вывалившихся из стен кирпичей и которые крысы превратили в свои норы? Удивительно, но до того июльского утра я никогда об этом не думал. Я замедлил шаг и начал водить фонариком по сторонам. Пока луч фонарика не высветил угол между полом и стеной, мысленно я практически видел острые крысиные мордочки, торчащие из дыр. Я всегда легко представлял подобные вещи. Однако кирпичи были уложены очень плотно, нигде не было ни щели. Я остановился и, похоже, впервые за наше использование «червоточины» обернулся и посветил в ту сторону, откуда мы пришли. Туннель вдруг показался мне очень длинным. Я не увидел лестницы, по которой мы с Крисом сюда спустились, только кирпичную стену вдали. Наверное, лестница просто сливалась в свете фонарика с самой стеной, но в тот момент мое сердце, как на американских горках, провалилось вниз. — Горди, ты чего? — Крис, успевший сделать еще с дюжину шагов, наконец остановился и обернулся, поняв, что я не иду следом за ним. Луч его фонарика, когда он повернулся в мою сторону, бесцельно скользнул по стене, и на миг среди бесконечных кирпичей я увидел нечто, заставившее мое дыхание еще раз сбиться. — Да я просто… — я, честно говоря, не знал, что сказать. Я должен был ответить, что все нормально, я споткнулся или что-то такое, но в тогда я мог думать только о том, что на стене между мной и Крисом было нечто. И я хотел его рассмотреть. Хотел и в то же время понимал, что есть вещи, которые (особенно с моим воображением) лучше не рассматривать, если я хочу потом спать ночами. Но меня тянуло, меня манило, меня влекло. Моя рука с зажатым в ней фонариком, стала словно намагниченной, она сама, вопреки моей воле, начала подниматься. Я вцепился в нее другой, но это не помогало: луч фонарика продолжал тянуться к стене. — Горди? — позвал меня Крис еще раз. В его голосе я слышал удивление и легкое беспокойство. Наверное, в свете его фонарика, я выглядел весьма странно. Моя рука неуклонно поднималась, а у меня не хватало сил остановить это движение. Я видел, как Крис медленно переводит взгляд с меня и моей руки на стену, по которой ползет световой круг… — Какого черта, Гордон? — произнес он, когда фонарик достиг своей цели. — Что это? Я не знал. * Ладно, я немного приврал, сказав, что не знал, что такое увидел на стене. Я увидел в ней дыру. Теперь, когда мы с Крисом стояли рядом и оба луча наших фонариков светили прямо в нее, я мог сказать это точно. В том туннеле, по которому мы столько раз бегали, в стене была большая дыра. Размером где-то три на три фута. Кирпичи здесь, видимо, вывалились, а за ними виднелась черная земля. Это мне говорила логическая часть моего мозга, а вот та, где жило воображение, повизгивая, замечала странности и тут же превращала их в монстров. — Странно, — вдруг сказал Крис, луч его фонарика скользнул на мгновение вниз, а потом опять вернулся к дыре. — Кирпичи вывалились, а у стены их нет. Я вздрогнул. Мое повизгивающее воображение обрело голос: Чамберс произнес вслух именно то, о чем я подумал. — Может, их кто-то унес? — предположил я, хотя на самом деле мне представилось кое-что иное. — Наверное, — тихо ответил Крис. Я видел еще одну странность. Мне вроде как казалось, что если Крис тоже заметил то, что заметил я, то это окажется правдой, а подобная правда была неприятной. Я боялся, что об этой странной вещи скажет он, поэтому поторопился сказать сам: — Луч освещает только стену вокруг, а в земле исчезает. Я желал, чтобы Крис посмеялся и заверил меня, что это не так, или, может быть, нашел бы какое-то логическое объяснение для этого, но, вопреки моим желаниям, тот только кивнул. — Может, это не земля? — предположил Крис, и мне захотелось наорать на него: нашел время о таком говорить. — А что же это по-твоему? — натянуто рассмеялся я. — Нефть? Он пожал плечами, а меня будто понесло. — Черная ткань? — продолжал я. — Кошачья шерсть? Я не мог остановиться: — А что? Кто-то ободрал десяток кошек, сшил в большую шкуру и завесил эту дыру. Или, может, это сутана священника? Отца Уорвика. Кто-то украл ее у него, пока он был в душе, и повесил здесь. Или нет, украл даже не одну, а несколько в течение года. Крал и прятал тут. В моем голосе отчетливо слышалось что-то истерическое. — А может, это волосы? Длинные волосы. Черные. Кто-то годами брил индианок, а потом совал сюда их волосы. Или даже скальпы. Я чувствовал, что каждый раз выкрикиваю слово «кто-то» все громче и громче, я делал акцент на этом слове, и от него у меня мурашки бежали по коже. — Или там что-то живое… — Заткнись, Горди, — оборвал меня Крис. Голос его звучал тихо, но, несмотря на мои дикие вопли, я услышал его, потому что в нем была уверенность и спокойствие. Я замолчал и сделал резкий вдох. Мне стало очень стыдно, я не понимал, откуда вообще взялась моя истерика. Чего я так завелся? — Пошли отсюда, — сказал Крис. — Нет, подожди, — мне было неудобно из-за того, что я только что здесь орал. — Это же просто дыра в стене. Давай посмотрим, что там на самом деле. — Не надо, — покачал головой Крис. — Пусть все, что там есть, там и остается. — Да ладно, брось, — я смущенно улыбнулся. — Интересно же. Как и в случае с моей рукой, которую тянуло осветить лучом фонарика дыру в стене, сейчас меня, казалось, что-то заставляло говорить эти слова. Мне не было интересно, что там. Мне не хотелось касаться ‘этого. Мне не хотелось даже близко подходить. Но говорил я совершенно противоположные вещи. И, кстати, собирался их осуществить. — Кому интересно? — вторя моим настоящим ощущениям, спросил Крис. — Мне — нет. Тебе, я думаю, тоже. Я был полностью с ним согласен, но при этом покачал головой и с натянутой улыбкой сделал несколько шагов навстречу черноте в дыре. Теперь не только луч моего фонарика тянуло туда — меня всего влекло в эту темноту. Я двигался к ней, с усилием переставляя ноги, а мои мысли словно жили отдельно от меня. Глядя в черноту, я знал, что кирпичи из стены не вывалились и никто не унес их отсюда. Они просто всосались внутрь темноты, когда та завелась за стеной или, возможно, когда стала достаточно сильной, чтобы сделать это. Она всегда была здесь. Я содрогнулся, представляя, как мы раз за разом пробегали мимо нее, не обращая внимания. А ведь она смотрела на нас. Она нас ощущала. Она ощупывала нас. Взгляд ее был липким и гадким. Может быть, сегодня эта дыра неспроста возникла в луче фонарика Криса. Темнота ждала нас. Мне вспомнилось, что оба конца туннеля заложены кирпичами. Значило ли это, что кто-то нашел дыру в стене и решил, что надо отрезать ее от остальной части канализации? Я неуклонно шел к черноте, замечая, что даже фонарик меня, кажется, предает, как предали ноги. Свет, призванный защищать нас от тьмы или хотя бы отделить от нее, сдался на милость темноты. «Или там что-то живое», вспомнились мне мои собственные слова, которые я выкрикивал несколько минут назад. Да, там действительно было что-то живое — сама чернота была живой. Или, скорее сказать, существующей, потому что если жизнь там и была, то совсем не такая, как на поверхности. Совсем не такая, как в нашем мире. — Горди. Голос Криса прорвался сквозь мои мысли и выдернул меня из них. Правда, мало что изменилось. Я продолжал идти к дыре, только теперь осознавая это. — Я не могу… — прошептал я. Мне не надо было продолжать: было и так понятно, что я не могу остановиться. * Я был практически около дыры. Теперь я мог почувствовать идущий оттуда сладковатый запах. Так пахло от мертвых птиц, пойманных кошками и долго лежащих под палящим солнцем. Удивительно, но еще в пять шагах от дыры запах этот не ощущался, а вот сейчас отчетливо проникал в нос. «Мамочки, что же там сдохло?» — пронеслось в моей голове, захотелось разреветься, будто мне пять, а не двенадцать лет… В этот момент мне на плечо легла рука. Я чуть не заорал, но тут же понял, что это Крис. Он вцепился в меня и начал оттаскивать от дыры. И меня действительно приходилось именно оттаскивать, потому что я упирался, меня тянуло в темноту. Но вот мы сделали пять шагов, семь, десять, и притяжение начало уходить. Как ни странно, но я не выпустил фонарик, да и Крис тоже. Наши лучи бесцельно метались по каменному полу. — Ну что? — спросил Крис, его дыхание сбилось, словно после забега на длинную дистанцию. — Сам дальше пойдешь? Я стоял, наклонившись и упершись руками в колени, и пытался отдышаться. В голове был сумбур, но одно я знал точно. — Не пойду, побегу, — ответил я Крису, и мы оба рванули ко второму люку. * Больше мы там дорогу не срезали. Иногда я вспоминаю о том канализационном (канализационном ли?) туннеле, и мне кажется, что, возможно, мы и не были так уж не правы, когда перестали им пользоваться. Есть, конечно, вероятность, что во мне просто говорит мое безудержное воображение, порождающее те самые образы из книг, на которых я сделал свое имя и из-за которых меня порой считают сумасшедшим или маньяком. «Мистер Лашанс, скажите, откуда вы берете сюжеты для своих историй?» Ощущение, что мои фанаты ждут, будто я скажу, что сам испытал все, о чем пишу в романах. Но это лишь мое воображение — штука веселая, если тебе скучно, и страшная, если выходит их-под контроля. Однако та дыра… Я не думаю, что здесь виновато мое воображение. Я вспоминаю темноту внутри нее и вновь чувствую пробирающий до нутра взгляд оттуда. Вспоминаю и говорю «спасибо» Крису: если бы не он, я бы, наверное, заглянул туда. Сунул бы голову во тьму и, кто знает, смог бы я вытащить ее обратно. Почему-то я думаю, что не смог бы. Крис всегда обладал этой странной способностью предчувствовать опасность. Скорее всего, дело было в его семье: если у тебя такие отец и брат, удобно знать, как избежать неприятностей. Та дыра (или то, что было внутри нее) не то его не притягивала, не то он смог ей сопротивляться. Интересно, что мы обсудили произошедшее только один раз, и то очень скупо, словно стесняясь признать, что дыра в стене в старом канализационном туннеле могла на нас как-то воздействовать. Наши друзья тоже перестали туда ходить — хватило одного строгого приказа Криса. Наверное, когда он сообщал об этом, почувствовалось в его голосе нечто, из-за чего даже Тедди Дюшан решил не ходить и не проверять, что там. Другими «червоточинами» мы пользоваться не перестали. Они были удобными и не проходили в таких темных местах. Для них не нужны были фонарики. Эти дыры в заборах, на крышах и в других местах делали Касл Рок нашего детства удивительным. Порой я думаю о том, чтобы привезти сюда своих троих детей. Обязательно летом и обязательно, когда старшему из них еще не исполнится двенадцати лет. Почувствуют ли они то, что чувствовал здесь и я когда-то? Будут ли у них свои «червоточины»? Или же они дети другого поколения — более осторожные и рациональные? Мне хотелось бы впустить их в свое детство. Но, наверное, это желание — всего лишь желание, и я побоялся бы действительно отвезти их в Касл Рок, потому что, чем чаще я вспоминаю этот городок в штате Мэн (а с возрастом память о детстве посещает меня нередко), тем больше думаю, что в нем было слишком много странностей. Возможно, если бы я жил тут и взрослым, город потерял бы свою необычность, размистифицировался бы, так сказать, но я уехал отсюда, и Касл Рок остался наполненным детским волшебством, прекрасным, таинственным и порой пугающим.