Я люблю тебя

"Братец"! Да, он изменился... Но он не виноват - во всем виноваты маги. Он не виноват, нет! Не виноват. - Я люблю тебя! - немое изумление. Господи, я же твой брат! Как я могу не любить тебя? А ты? Что ты? Я же люблю тебя... И буду любить за двоих. Тем более, ты можешь, ты знаешь, ты же любишь! Я вижу. Ты же м о й любимый брат. Мой Рейстлин. Мой. Иди ко мне. - Я люблю тебя! - чуть громче, я с отчаянием смотрю на него. Как ты не понимаешь? Пусть, немного больше, чем позволено брату. Пусть, намного меньше, чем нужно любить тебя, чтобы ты, наконец, вернулся ко мне, убрал с лица эту вечную ледяную маску отчуждения и безразличия. Я знаю, ты будешь рядом. Никуда не уйдешь. Мой любимый брат. А если и уйдешь, я пойду за тобой. - Я люблю тебя!! - закричал я, и, резко вскочив, сократил расстояние между нашими лицами; впился в его губы. Да, изумляйся, изумляйся еще! Да только что в этом такого? Разве ты, ты - такой умный, такой... - не знал, что так будет? Ты же можешь видеть многое, ты же видишь гораздо больше, чем другие, ты же видишь будущее... неужели моя любовь обречена на погибель и поэтому ты даже не обратил на нее внимание? Брат... Я сокрушенно качаю головой, когда не получаю ответа, а его лицо кривится в странной гримасе - не то усмешка, не то отвращение ко всем - ко всему миру, ко мне, к себе, к происходящей ситуации, не то нервоз. - Я же люблю тебя... - мягко, доверительно глядя в глаза. Какие красивые глаза - золотистые, затягивающие. Я люблю тебя таким, какой ты есть, тем более, ты самый красивый; пусть, очень хрупкий и больной - но ты не виноват в этом. Почему я не говорю это вслух? Полоумный баран, тупой идиот... бревно! - Ты красивый. Я могу вечно смотреть в твои глаза. Золотистые, затягивающие. Я люблю тебя, пожалуйста, позволь... Позволь мне! - шепчу я и вновь сокращаю расстояние между нашими лицами. Гляжу в эти глаза - в эти удивительные глаза. Мой брат... Разве не для того, чтобы любить тебя, ты создан? Мой Рейстлин, как же я виноват перед тобой! Но я не хочу искупить свою вину, я просто люблю тебя. Ведь мы с тобой связаны, и... и я просто люблю тебя. Вновь прикосновение к упрямым, сжатым в той самой ужасной гримасе губам. Как же хочется ощутить их, такие горячие и привлекательные... - Позволь, Рейстлин! - тихо и спокойно умоляю я. - Позволь мне. Прошу. Сделай это. Просто позволь мне поцеловать тебя. - Я, пока позволяют, пока мне можно то, на что я, наконец, поддавшись порыву, решился, целую его лицо - эти упрямые, сжатые в тонкую полоску, темные губы, эти скулы, эти брови, этот высокий, красивый лоб с мерцающей желтой кожей. Мой брат. Мой любимый брат. Разве тебя можно не любить? Мы же одно... Случайно - видимо, он собирался что-то сказать, или вдохнуть воздух, или в перерыве между тем, как я настойчиво и в то же время безнадежно добиваюсь поцелуя, или просто расслабился - я попадаю на его влажные, горячие, раскрытые губы, замираю, делаю первое движение, пока он вновь поспешно и резко не сжимает их. Боже, зачем? Я, все же понимая, что это было протестом, причем, учитывая моего брата, категоричным, продолжаю абсолютно глупо, где-то глубоко внутри, надеяться, что это, может быть, ответ, и поэтому отстраняюсь, и, задыхаясь, умоляюще и изумленно, будто впервые вижу, смотрю на него, пытаясь понять. Все-таки это было "нет"... Прошу! Неужели тебе не достаточно моей реакции, чтобы понять, что я не вру? Рейстлин... Пойми и прими. Я ведь твой брат, что проку пытаться отринуть то, что всегда было и будет - мы одно, одно, одной плоти, всегда вместе! Позволь же... позволь. Захлестнувшее отчаяние переполнило меня, и я был готов расплакаться от боли. Но, вот, его губы вновь раскрылись, и я попытался впиться в них, и, к своему удивлению, не получил протеста. Брат! Рейстлин! В голове гулко застучало, я слепо целовал безжизненные губы, но меня, однако, больше не пытались оттолкнуть. Подумав, что это можно воспринимать как согласие, я, в своей безумной эйфории резко подхватил его на руки и подлетел к кровати. Аккуратно уложив его, не видя, не успев вновь узреть его резкое сопротивление, еще более явное, чем раньше, лег рядом сам, повернувшись к нему, и, как будто ребенок, который не может оторваться от новой игрушки, опять потянулся к его губам. Я мягко и в то же время настойчиво, ни на минуту не останавливаясь, с полной самоотдачей, словно пытаясь ощутить каждый нюанс этого нового яркого ощущения, придаваясь этому великолепному занятию, целовал эти - эти! - губы, уже не пытаясь добиться ответа, а просто наслаждаясь, пока возможно. Я сжимал их, посасывал, отрываясь лишь затем, чтобы отрывочно выдохнуть в них и вновь глотнуть воздуха, и, когда я попытался применить к делу язык, я, наконец, понял, что получаю ярый отпор. Я непонимающе посмотрел на слабую руку брата, упирающегося в мою грудь. Тонкие, худые пальцы напряглись, пытаясь удержать меня, кисть от напряжения конвульсивно подрагивает. Меня затопило невообразимым стыдом: как я мог подвергать его такому? В его состоянии это же так трудно! - Что? - несколько хрипловатым голосом нарушил я молчание, пытаясь понять и всматриваясь в золотистые глаза. Я могу смотреть туда вечно именно потому, что я никак не могу понять, что там внутри, никак не могу разгадать их тайну - да мне и не нужно... Лишь смотреть в их золотистую глубину и наслаждаться тем, что этот теплый, обволакивающий взгляд, взгляд цвета самого необыкновенного заката, самого чистого и драгоценного золота, самых ярких и искрящихся солнечных бликов на воде, никуда не исчезает, он здесь, и мне позволяют купаться в своих неизведанных глубинах - а я и не пытаюсь достать дна. - Зачем так? Неужели тебе неприятно? - молчание, боль в колотящейся груди вновь нарастает. Я, наплевав на все, вновь приближаюсь к его губам, в то время как рука вплетается в серебристые, мягкие волосы, пытаясь прижать его голову к себе. Опять! - Зачем ты сопротивляешься? Если позволил мне это, позволь мне идти дальше... - я умоляюще смотрю на него, вновь склоняюсь к желанным темным приоткрытым губам. Я ласкаю их, провожу по ним языком, внимательно и в то же время как-то грубо и как-то отчаянно проводя по их внутренней стороне, небу, тем не менее все-таки не получая никакого даже намека на ответ. Все тот же безжизненный взгляд в потолок, Рейстлин лишь позволяет мне это, раскрывая губы чуть шире в нужный момент. Хорошо хоть не сопротивляется! Мой брат... прости. Я отстраняюсь, убираю тонкие белые, как лунный свет, пряди назад, целую его лицо, упрямый подбородок, горячо шепчу на ухо: "Я люблю тебя", задыхаясь от запаха его кожи, целую его шею, в то время как рука ложится на грудь, медленно сползает вниз и, остановившись на бедре, начинает приподнимать полы мантии. Вновь сопротивление, пытаясь помешать мне, рука Рейстлина тянется к моей, он пытается поспешно подняться и оказывается в нелепом и сводящем с ума положении: его худые острые коленки раздвинулись, когда его тело напряглось при подъеме, спина соблазнительно выгнулась, когда он начал приподниматься на локтях, лицо оказалось совсем рядом с моим, а раскрытые в мучительном вздохе губы - самые желанные губы - заставили кровь пульсировать и сжигать меня изнутри. Я, спрятав восторженное изумление от этой случайной, но все же безумно порочной и красивой, соблазнительной, сводящей с ума позы, закрыл глаза и вновь впился в его губы, в то время как рука продолжила стягивать мантию все выше, пока не добралась до горячей кожи на бедре. Целуя брата, даже ощущая и прекрасно зная его сопротивление, я не мог остановиться: слишком изумительным и приятным было ощущение его горячей кожи - я лишь прервался на миг и зашептал в его губы: - Рейстлин, брат мой, я люблю тебя... Неужели?.. Зачем?... - я путался в словах, сходя с ума и падая куда-то в Бездну от ощущения этой пугающей эйфории, что он, наконец, рядом, что я целую его, ласкаю его кожу, и он мой, мой брат, мой любимый, мой желанный, мой обожаемый брат, одно целое со мной, наконец, позволил мне по-настоящему ощутить его и отдать свою любовь. - Неужели тебе неприятно? Зачем сопротивляешься? Ты же знал, ты же видел это... Ты же все видишь... - повторял я, в перерывах между фразами тяжело дыша и целуя все, до чего могли дотянуться мои губы. - Я не видел э т о г о. Я вижу лишь старение и смерть, прах, тлен. - наконец, за все время соизволил сказать Рейст. Как же он изменился! Как же не похож его этот голос на тот, каким он был раньше! У него и голоса-то теперь нет - только тихий шепот. Но для чего тогда нужен я, если не принимать его, любым, быть тем, кто всегда рядом? Я давно научился слышать среди громкой и оглушающей по сравнению с собой какофонии звуков вокруг этот легкий шелест, легче, чем тревожащий в осеннюю пору ветер кроны деревьев, легче и бесшумнее, чем что-либо не было. Но я научился, я должен был, я смог понять, как различать в нем интонации, как понимать по малейшим оттенкам этого шепота чувства, я смог настроить себя на то, чтобы слышать его, как обыкновенный голос. Как я мог этого не сделать, если он даже не обыкновенный, а самый важный голос в мире? - Значит, наша любовь не обречена! - обрадовался я. - Значит, она не умрет! - Рейстлин покачал головой и устало закрыл глаза, прервав мне доступ к этому золотистому океану, в котором я подчастую был готов утонуть. Я хотел в нем утонуть. - Твоя, братец, твоя... Твое сумасшествие и твоя сумасшедшая забота дошла до т а к о г о. Я сам могу жить, понимаешь? Мне вовсе не нужно э т о. - с презрением прошептал он. Нужно, я знаю, раз это нужно мне, то и тебе тоже. - Нет. Я не верю тебе! Наша любовь. Мы же одно, как ты не понимаешь? Позволь же мне... позволь. - "слиться с тобой, вновь быть одним целым" - действительно, как сумасшедший шептал я, хотя и не смог договорить, и, несмотря на то, что его глаза были закрыты, утопая уже в этом легком шелесте, похожим на шелест листьев, любимом голосе, утопая в этой сладкой, несбыточной Бездне, в которую я падал. Падал, падал, не пытаясь удержаться. - Раз позволил это, позволь же мне сделать остальное. Неужели в тебе нет ни капли никаких чувств?! Я же знаю, я знаю, есть... - брат еще сильней зажмурил глаза, его светлые ресницы подрагивали. Я, вздохнув, осторожно поцеловал одно тонкое веко, затем другое, разгладил пальцами морщины на лбу, дотронулся до приоткрытых темных губ, испытывая просто запредельное наслаждение и какой-то странный, восторженный трепет. Моя рука, так нежно ласкающая кожу на бедре, переместилась чуть выше и дотронулась до его плоти. Я задохнулся от восторга, это было просто прекрасно, вот так, держать Рейстлина в своих руках и доставлять ему удовольствие, хотя по нему совсем не было видно этого, я знал, что ему хорошо - да и кому не было бы хорошо... А Рейст как-то абсолютно беспомощно дернулся всем телом, раскрыл рот в беззвучном крике, запрокинул голову и резко выдохнул. Тебе нравится, я знаю. Я знаю, мой любимый брат. Вновь ненужное сопротивление - слабое, но есть. Зачем? Вновь шепчу: - Рейстлин, тише... Позволь мне. Раз позволил сделать все остальное, позволь мне сделать и это. Что в этом такого? - целую. Нежно ласкаю его горячую плоть, пальцы осторожно поглаживают, чуть сжимают; наслаждаюсь этим неожиданным и ослепительно ярким ощущением, привыкаю. Не выдерживаю, и, к счастью, не получив сопротивления, стягиваю одежду с него, не прекращая движений, жадно осматриваю это тело, вытянувшееся передо мной. Брат пытается упрямо сжимать губы, как будто ему противно, как будто это противоестественно, когда тебе, вот так, доставляет удовольствие твой родной брат. Что противоестественного в том, что твой родной брат любит тебя? Он напрягается - зря - ведь я прекрасно вижу, как уголки губ прыгают, лицо и все тело изредка пробивает мелкая дрожь - от того, что притворяться плохо получается - а губы периодически раскрываются, и тогда выражение лица становится именно таким, какое я и желаю видеть, какое было, когда я только что дотронулся до него: то самое чуть отчаянное, болезненно-изумленное наслаждение - я знаю, Рейст не привык получать его, множественные болезни с детства мучили, окружающие не принимали. Нам вообще мало доставалось хорошего в жизни, особенно ему. Это я виноват - забрал все себе, родился таким, какой есть, а ему оставил все остальное. Лучше бы было наоборот! Видеть брата здоровым и веселым было бы самое прекрасное, что есть. Я должен заботиться и любить его. И я заботился и любил - не потому, что должен, а потому что просто любил. Просто так было и всегда будет. - Я люблю тебя. Расслабься. Не нужно этого; не нужно - несмотря на то, как я глуп, я все же вижу, как трудно тебе сейчас. Я люблю тебя, я - твой брат, я имею право любить тебя, и всегда буду любить, несмотря ни на что. Просто позволь! - взмолился я и увидел, как Рейстлина постепенно перестает бить дрожь от напряжения, как пальцы, нервически вцепившиеся в простынь, расслабляются, и брат принимает. Он принимает любовь. Я снял с себя одежду и, ощущая, как его плоть твердеет, становится горячее, как рука, ласкающая ее, становится мокрой, принялся осыпать его поцелуями. Брат мой! Рейстлин! Я люблю тебя! Его горячее тело было совсем рядом, тут, под боком, Рейст, не издавая ни одного звука, кроме редких, отрывистых, вздохов и выгнувшись, был желаннее всех на свете, и безумно хотелось ощутить его под собой, ощутить его кожу рядом со своей, забрать его пылающий жар и отдать ему свой. Я, перегнувшись через него, старательно целовал его, его плечи, его грудь. Наконец, я, решившись, дотронулся губами и темной бисеринки соска. Рейстлин забился, лишь усилив желание трогать его языком, посасывать, доставлять удовольствие. В своей эйфорической горячке дошел до того, что несколько раз осторожно прикусил затвердевший сосок, но не добился ничего, кроме как вцепившихся в мои волосы тонких пальцев Рейстлина, пытающегося сопротивляться; четкой уверенности, что ему больно и не нравится это; и еще большего возбуждения, ведь, наконец, брат хоть как-то прореагировал, и, как и до этого, прекрасно понимая, что это "нет", и причем категоричное, надежда оставалась, и реакция на его действия была однозначной. Я остановился и, отстранившись, грустно посмотрел на брата. Как только я это сделал, он, по прошествии нескольких секунд, начал переставать дрожать и расслабился, только дыхание не выравнивалось. Рейст! Я знаю, тебе нравится, прости, за то, что сделал тебе больно. - Прости. Я люблю тебя. Что мне сделать, чтобы тебе было хорошо? Знаешь, чего хочу я? - спросил я у брата, всматриваясь в его спокойное лицо и вслушиваясь в сбивающееся и постепенно успокаивающееся дыхание. - Я хочу ощущать тебя всем телом, хочу быть с тобой единым целым, хочу, чтобы ты стонал и извивался, - брат слушал, не открывая глаз, я зачарованно дотронулся до его раскрытых губ, поцеловал, вновь отстранился и, внимательно наблюдая за братом, провел рукой по мерно, изредка срываясь на более рваный ритм, вздымавшейся и опускавшейся грудной клетке, по мгновенно поджавшемуся животу и дотронулся до налившейся кровью головки, сжал член. Рейстлин шумно задышал и с его губ сорвался крик, а рука дернулась в сторону моей руки. Нет, тебе не больно. Я перехватил руку и осторожно положил себе ее на лицо. Брат вздрогнул, широко открыл глаза и, будто впервые видел, посмотрел на меня. Я улыбнулся: - Неужели ты думаешь, что мне неприятны твои прикосновения? Я люблю тебя и не буду ничего требовать взамен, мне достаточно и того, что ты позволяешь мне любить себя, но как было бы приятно, если бы ты тоже любил... - я поморщился, ведь брат и так любит. По-другому и быть не может! - Мне приятны твои прикосновения. - Наконец, сказал я. Он, наверное, хотел возразить, но лишь покачал головой и вновь зажмурился. Я поцеловал его в лоб, и, осторожно перекатившись, оказался сверху, стараясь удержаться, чтобы не придавить его под собой. Внутри меня что-то лопнуло, взорвалось, а глаза заволокла белая пелена. Я, ужасающе провальными попытками пытаясь выровнять дыхание, с трудом осознавая, где нахожусь, чувствовал его тело под своим. Его плоть. Сковавшее его оцепенение, и тут же - он начал извиваться, скорее всего, пытаясь вырваться. Золотистые глаза брата вновь были широко раскрыты, а зрачок в виде песочных часов расширился. Странно. Я осторожно, пытаясь сдерживаться от резких движений, хотя мне безумно хотелось войти в него, нагнулся, позволяя ему почувствовать свою тяжесть и в то же время не без удовольствия ощущая его горячее тело под собой. Моя плоть запульсировала. Рейстлин тяжело задышал, так, что я вдруг подумал, не начался ли у него очередной приступ. Но, нет - мой брат испуганно смотрел на меня, и его тело пробивала дрожь. Я впился в его губы, оставил дорожку поцелуев по скуле, провел языком по шее, опустился ниже, задел темные и твердые соски языком, чуть прикусил, уже не боясь, что ему больно, сжал в руке, двинулся губами ниже, задевая своим телом его плоть и заставляя брата негодующе шипеть, чем вызывая у меня искренний восторг. Я опустился ниже и наклонился над его пахом. Рейст отчаянно задергался, когда понял, что я хочу сделать. Я легко провел пальцем от основания твердого и красивого члена к концу и опасливо посмотрел на его лицо, потом, вцепившись руками в его бедра, предупреждая попытки вырваться, дотронулся губами до налившейся кровью головки. Брат беспомощно вскрикнул, а я, словно боясь, что все сейчас исчезнет, жадно взял в рот влажную и соленую плоть, наслаждаясь ее вкусом. Рейстлин сдержанно, сквозь шипение, застонал, и я прекрасно слышал, как сбивается он, пытаясь этого не делать. Я доставлял ему наслаждение, подключив в ход все, что мог - губы, руки, язык - его вкус сводил с ума, голова закружилась, я заглотил член настолько глубоко, насколько мог, так, что он уперся мне в горло. И я знаю, так ему приятно. Как-то незаметно для себя пришло осознание, что, несмотря на тщетные попытки удержаться, брат двигается мне навстречу, входя в меня. Я обезумел, желание довести его до пика наслаждения, желание почувствовать, как он кончит мне в рот, желание продолжать также ритмично ласкать его плоть, особенно, когда брат был не только не против, но и сам подавался ко мне, стало первостепенным. Но, вместе с тем желание вспыхнуло во мне и огонь, охватывающий мое тело, переместился вниз. Я, поспешно смочив палец во рту и его собственной смазке, вошел в него; брат закричал, а я отчаянно продолжил, мучаясь между раздирающим желанием продолжать так или войти в него сам, удовлетворяя и его, и себя, сливаясь с ним. С другой стороны, брат был важнее, и я прекрасно понимал, что безумно приятно, когда чужие губы ласкают твою плоть; ему будет так лучше. Я был готов сам удовлетворить себя, лишь бы не прерывать наслаждение Рейстлина, но безумно хотел слиться с ним в одно. А время у меня еще есть - я успею все. Я знаю, я еще смогу удовлетворить его так, как захочу, а войти в него, слиться сейчас хотелось еще мучительнее. Плоть налилась тяжестью и огнем. Ритмично двигаясь губами по его твердому стволу и прислушиваясь к крикам брата, я входил в него пальцем, пытаясь нащупать ту самую точку. Мне безумно хотелось, чтобы Рейст кричал не от боли, а от наслаждения. Хотя ему было больно, он все еще, хотя его движения уже не были такими плавными, продолжал двигать бедрами, его ягодицы напрягались. Я прибавил второй палец - брат снова вскрикнул от боли, краем взгляда я заметил, как скомкала простынь одна напряженная рука и как дернулась вторая, стремясь остановить меня. Я всхлипнул, ведь я не хотел так, не хотел... Не прекращая движений руки, я с сожалением оторвался от его плоти и перегнулся, целуя его тело, покрывая поцелуями сокращающийся живот, пах. Жаль, что я не могу дотянуться до его губ. Я осторожно дотронулся до напряженной кисти и переплел пальцы второй руки с его. Внезапно брат вскрикнул - не так, как раньше, как-то куда более глубже, по-другому - я с надеждой вгляделся в его лицо: на нем больше не было напряжения и боли, лишь широко раскрытые глаза и изумление. Это вечное изумление! Я люблю тебя - неужели ты думал, что моя любовь приносит лишь боль? Потерпи, брат, сейчас тебе будет хорошо... Я двинулся еще, и еще, срывая крики с его губ. Тебе хорошо! Блаженное лицо, чуть нахмуренные брови от непонимаяния этого ощущения, крики, раскрывшиеся губы. Больше сомнений не было. Потерпи еще чуть-чуть! Я взял Рейстлина за бедра, и, приподнявшись, вошел. Брат громко закричал, на его лице заблестели слезы. Толчок, еще один... Сейчас, чуть-чуть подожди, тебе будет также хорошо, как было. - Я.. тебе... не шлюха!.. Чтобы!.. Чт.. Так... С-со мной... обращаться!.. - запинаясь, неровно дыша и вскрикивая от ритмичных движений, зашипел Рейстлин, я вздрогнул и остановился внутри него, хотя ощущение того, что вот, я, внутри него, что мой член погрузился внутрь, а он - такой горячий и желанный, мой - переполняло, и невыносимо хотелось двинуться дальше. Я вымученно слушал, вздрагивая чуть ли не через каждое мгновение то ли от того, насколько горела плоть и требовала продолжения, то ли от резких слов брата. - Найди себе другую... игрушку, найди... себе женщину!.. - так же вымученно и язвительно договорил Рейст, задыхаясь, и болезненно застонал, - Уйди, прошу! Оставь меня... ты мне не нужен. Мне никто не нужен... - я ошарашено глядел на него. Так вот как оно оказывается? Ты - моя игрушка? Найди себе женщину?! Захотелось встать и уйти, оставив его одного со своими комплексами и вечным одиночеством. Может, действительно найти себе кого-нибудь? В Утехе немало симпатичных девушек, а брат... что брат? Он проживет как-нибудь сам. Ему же никто не нужен... Больно. Плоть жгло. Рейстлин то ли стонал, то ли плакал, зло все повторяя последние слова. Я двинулся было назад... Нет! Резкий толчок. Не уйду! Я всегда буду с тобой, ведь я люблю тебя. Всегда любил и буду любить. Брат мой, мой любимый брат! Я люблю тебя! Я люблю тебя!! Ты - не игрушка! И сейчас тебе будет хорошо, я обещаю. Потерпи. Разве я когда-нибудь не выполнял свои обещания, в особенности, данные тебе? Нет. Разве я когда-нибудь хотел сделать нарочно тебе плохо? Нет. Мой любимый брат... Изнутри меня затопило теплом. Я задыхался, раз за разом входя в него, но не от этого на сердце стало так хорошо и спокойно: мой. брат. Мой! Любимый! Брат! - это любовь наполняет и окрыляет людей. Это может быть лишь любовь. Когда-нибудь ты, наконец, поймешь это и тогда найдешь покой. А пока он нам и не нужен. Лишь ритмичные, сжигающие движения, пожирающие кислород, лишь наше удовольствие. Я совсем по-звериному рычал, и брат, мученические всхлипы которого перешли в стоны, и причем стоны удовольствия - я видел это, я знал это - двигался навстречу мне, его пальцы смяли простынь, а по подбородку текла тоненькая струйка крови. Я замер. Это я так? Господи, зачем?! Неужели я никогда не смогу с ним по-нормальному, не причиняя ему боль?! Я остановился, вышел, хотя член обожгло, и почти не соприкасаясь с ним, чтобы не навредить, наклонился к брату, но все же мой пах накрыл сверху его твердую и влажную плоть. Рейстлин вскрикнул и задрожал. От того, что я потревожил ее? Я приподнялся, чтобы не делать ему неприятно или больно. Он замер, часто и судорожно дыша. - Рейстлин! Мой Рейст! - легкое прикосновение к его кровоточащим, вспухшим губам. Брат открыл глаза и зло посмотрел на меня. Я чуть было не отшатнулся от этого взгляда, в противовес которому тонкая ладонь легла на мою талию, слабо пытаясь притянуть меня к себе и заставив меня вздрогнуть. - Прости, это я виноват. Если ты желаешь, то... - Не ты. - коротко и гневно не то выплюнул, не то шикнул на меня он. - Братец. Зачем остановился? - я задохнулся от изумления и догадки и яростно вошел в него, смешивая наши тела, хрипло и тяжело дыша, в то время как он вскрикнул от боли и потом застонал от наслаждения, подаваясь ко мне. Я взял его за талию и, притянув к себе, посадил на свои колени, не переставая двигаться и прижимая его к себе. Его плоть оказалась прижатой ко мне и, двигаясь вместе со мной, он сипло стонал, насаживаясь на мой ритмично входящий член и так же ритмично соприкасаясь своим с моим телом, в то время как я целовал его все еще безжизненные приоткрытые губы, эти тонкие, темные, сводящие с ума губы, узкие плечи, ключицы, шею, смотрел на подрагивающие ресницы, наслаждался криками, вплетал свои пальцы в его волосы; движения стали глубже, дыхание - медленнее, его звук изменился, мы оба были уже на грани... Я вспоминал его вкус, вкус его губ, его кожи, его плоти, мечтая ощутить его вновь. Я обещал себе, что все будет. Этот миг, равно как и последующие, будет долгим, у нас еще есть время... Рейстлин свернулся у меня в руках, закрывая глаза. Я осторожно подтянул его на себя, убирая с лица волосы. - Прости. Я люблю тебя. Рейст? - он спит, такой влажный, еле выравнивающий дыхание. "Я люблю тебя. Жаль, что я не видел твоей любви - ведь я не могу видеть ее. Прости" - Рейстлин сильнее зажмурил глаза и провалился в сон, - "Братец..."