Idol

Холодные лучи плачущих новогодних звёзд освещали безбожную улицу с колонтитулами окружающих её людей. Они были не здесь. Каждый кутался в собственных тёпленький пуховик своих собственных семейных проблем, эхом рассеивая своё счастье по звонкам родных и близких. Поверьте, тому пробегающему мужчине или той проскользнувшей в толпе девушке глубоко плевать на кого-то, кроме себя или своих близких. В их пуховиках слишком много пуха. В отличие от сотен тысяч других людей, двое молодых людей не стремились к тому, чтобы за свою жизнь обзавестись слишком большими или экстремально тёплыми пуховиками близких и родных людей. У каждого из них была своя собственная маленькая безрукавка, которая, несмотря на отсутствие некоторых элементов, согревала лучше, чем выкинутые на свалку дырявые и холодные тёплые вещи. Минхо всегда любил рок. Ему была подвластна любая гитара его офиса, струны нервной системы которой он предпочёл бы перебирать настолько часто, чтобы порвать их. Благо материальное состояние всегда позволяло ему «подлатать» жертвенной гитаре струны или купить новую. Он никогда не сожалел о выкинутых гитарах даже, если после этого они попадали в более умелые руки. Он всегда тешился новыми. Ведь если у гитары нет настройщика, она не сможет издавать прекрасные звуки. Она останется чистой и новой. А от таких инструментов толка нет. Ньют всегда любил популярную музыку. Он обожествлял айдолов. У них всегда всё хорошо. У нас завтра три фотосессии? Натягиваем улыбки – и вперёд, покорять сердца юных слушательниц. Что-что? А, ещё и съёмки двух передач по два часа? Чудесно – будет повод показать новые концертные костюмы. У них никогда ничего не болит. Возможно, слёзы в нездоровых глазах и гипс заметят фанатки, отчаянно разыгрывающие из себя мамаш. Возможно, даже сам айдол. Но только не на публике. До последнего момента, до безумной боли в почках и гангрены по нескольким органам он будет утверждать, что всё замечательно, а на фотографиях талантливые фотошоперы всё уберут, отретушируют. Это нормально. Это – часть их жизни. Ньютон тоже хотел быть таким. Корчил из себя героя. Героя неопределённых взглядов: не поймёшь либо он недоступный такой, либо наоборот, слишком открывается публике. Но парень особо над этим не заморачивался. Целью жизни для него оставалось превозмогать боль, а не бежать от неё. Он с самого детства, как впервые окунулся в атмосферу поп-исполнителей, привык жить с мыслью о том, что боль – это просто испытание, которое нужно преодолеть с честью, а именно – терпеть и не ныть. Боль скрывалась под тональным кремом и блёстками концертного наряда. Потому, что он не хотел, чтобы она вышла наружу. Потому, что он не хотел беспокоить окружающих. Или потому, что окружающим было насрать на его боль. - Нет, не нужно, - Ньют не желает укутываться в одеяло своей беспомощности. Он игнорировал боль тогда, когда лимфоузлы начали стремительно увеличиваться, превращая шею в подушку безопасности. Он стал принимать хоть какие-то лекарства лишь тогда, когда лёгкий ветерок становился причиной волны болезней. Ньютон не хотел признавать того, что кто-то о нём сейчас заботится. Он не хотел кого-то заботить. Он не хотел кого-то беспокоить. - Заткнись и получай удовольствие, - лежащий рядом Минхо нежно провёл рукой по оголённому плечу; тонкой коже, лишённой малейших частиц жира. И это зимой. Совершенно ненормально. Но ему плевать. Минхо готов был целовать эту кожу вечно, смотреть в заплаканные уставшие от мимолётного ветра глаза до последней минуты, видеть перед собой жертву ужасающей болезни каждую секунду своей жизни, ведомыми и неведомыми способами пытаться делать так, чтобы болезнь не забрала его ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц. Ньют ещё многого в этом мире не видел. Он же айдол, превозмогающий свою боль. Он ещё не видел восхода в Сеуле, на родине «рокера», дня в овеянном запахом кофе и ванили Париже, заката на Мальдивах. Он не видел ещё ни-че-го. Ещё так много осталось. Так… мно…го… - Ты заставляешь меня чувствовать себя слабым, - тихо вздыхал Ньютон, переходя на более высокие, восторженные ноты. - Потому, что ты и есть слабый, беззащитный, - Минхо уткнулся носом в шею любимого, вдыхая запах дорогого мыла и не менее дорогих таблеток. Корейцу никогда не льстил запах больницы. Иногда ему даже казалось, что он делит койку вместе с этим собирательным образом женщины, провонявшейся инъекциями и ингаляциями. Ньют у них один на двоих. Но Минхо готов был ревновать его только к этой женщине. Потому что понимал, что его любимому человеку это нужно. - Нет, я не такой! – пытается возразить Ньют, за что получает ещё один нежный поцелуй в слабую кожу шеи. Так легко, но так приятно. Словно яркая неоновая бабочка во мраке повседневности. Он противился, но в душе мечтал о том, как они всегда лежат в этой кровати, обнявшись. Вечность. - И не вздумай мне перечить, - тихо шепчет кореец, рукой забираясь под мягкую однотонную футболку. Ладонь медленно блуждает по белоснежной коже, кое-где спотыкаясь о сыпь и раны. Это нормально. Это часть жизни Ньюта. Это часть их совместной жизни. Потому, что Минхо никогда не бросит Ньюта, даже умирающим. Потому, что он любит. Как жаль, что любовь – не главное лекарство от спида… - Мииинхо, - что есть сил, блондин пытается выдавить из себя улыбку. Она настоящая, но она искажена болью. Лишь жаркий, но аккуратный поцелуй на мгновения возвращает его к жизни, к настоящей жизни. К жизни, в которой нет места боли, кашлю, разодранному горлу. - Молчи, просто молчи, - брюнет пытается действовать как можно аккуратнее, сдерживая весь свой порыв внутри. Он не простит себе, если с Ньютом что-то случится по его вине. Любуясь друг другом, утопая в чувствах друг друга, они не замечают, как в голубом ящике какой-то мужик начинает что-то говорить, а потом открывает шампанское, приветствуя всех с каким-то праздником. А какой сегодня праздник? Сегодня ещё один день, когда Ньютон радуется жизни, наступая на горло боли. Потому, что у него есть тот человек, ради которого он хочет скрывать боль. Тот человек, которого он не хочет беспокоить, не хочет обременять. - Я скоро вернусь, - Минхо улыбается от чистого сердца, поглаживая по щеке своего любимого человека. Он уходит в ванную, оставляя своё закутанное в плед чудо смотреть «Один дома». Традиционно. В ванной как всегда горит желтоватый свет, а в зеркале – отражение корейца без рубашки. Ему неведомо, скольких мускулов он лишился с утра да и вообще сколько они уже будут ныть от того, что он не ходит в спорт-зал. Просто он не может. Нужно быстрее выпить таблетки. А то буду как спасательный круг. Лимфоузлы, чёрт бы их побрал… И кашель этот. Чёртово заболевание. Чёртово всё. Он глотает очередную таблетку, вспоминая, как под дверью кабинета врача пытался вычитать в его корявом почерке диагноз. Минхо вертел и так, и этак, но строчка складывалась всего-то в несколько букв, от которых кровь в жилах превращалась в лёд. Брюнет не знал, как долго ещё протянет. Он не знал, как долго протянет Ньют. Но он решил стать айдолом. Он решил прятать свою боль за стальным рабочим пиджаком и деловым костюмом покорителя офисных гитар. Какой сегодня праздник? Сегодня ещё один день, когда Минхо радуется жизни, наступая на горло боли. Потому, что у него есть тот человек, ради которого он хочет скрывать боль. Тот человек, которого он не хочет беспокоить, не хочет обременять. И если он умрёт, Минхо останется один дома. Но он не Кевин – за ним не приедут ни родные, ни близкие. Сложно материализовать то, что уже безвозвратно ушло. Поэтому Минхо не останется дома один. На случай смерти Ньюта у него припасена верёвка. Потому, что один дома он точно не протянет…