Предаем, не желая.

Бьякуя: Было что-то неизъяснимо теплое, трогательное и остро-болезненное в том, как она вспоминала их прошлое. Быстро. Быстро и в то же время мучительно медленно. Он не подозревал, у них столько воспоминаний, он не подозревал, что пять лет — это так много, когда начинаешь вспоминать каждый день. Они сидели вечерами — за столом, или на диване, или на полу; с чашкой чая или кофе, бокалом вина или пачкой мороженого — и собирали пазл своей жизни. Кусочек за кусочком складывали ушедшие дни, ночи, жизнь. Собирала — она, а он только помогал. Они смеялись, грустили, держались за руки или клали головы друг другу на плечо. По-разному. Эти вечера проходили по-разному, но каждый из них добавлял целый фрагмент в общую картинку. Но была среди общих воспоминаний тема, которой он боялся. Тема, которая никак не вспоминалась — вероятно оттого, что не было у нее зрительного образа, кадров из жизни, на которые можно было бы опереться. Рукия. Потерянная ею, найденная им младшая сестра. И им же чуть не убитая. При мысли о том, что, вспомни она о Рукии, ему придется рассказать о своем поступке, сердце малодушно сжималось от накатывающих волн страха. Чего он боялся — капитан Шестого отряда? Гнева жены? Она никогда не злилась, и он сомневался, что она вообще способна к такой эмоции. Что не простит? Он был виновен и готов был нести за провину свою наказание, каким бы тяжелым оно ни оказалось. Он боялся сказать ей, что предал ее — предал данное ей обещание, ее веру в него, саму память о ней. От мысли этой во рту становилось сухо и делалось дурно, дурно и холодок страха начинал растекаться по телу. Рано или поздно случается все. Она вспомнила — скорее поздно, чем рано. Вспомнила, как оставила ее под дверью одного из нищих домов Инудзури; как искала ее — день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Как не нашла. Вспомнила последнюю свою к нему просьбу — и последнее его ей обещание. А он сжимал зубы, улыбался, и делал привычно-обычный вид. А потом она задавала о сестре вопросы: как выглядит и какой у нее характер; какой дзампакто и как справляется с обязанностям лейтенанта; какой любимый цвет, а блюдо, а напиток; а цветок; а время суток; а запах... А он мало что мог ей ответить о той, от кого он максимально отгородился стеной льда и безразличия, на кого не глядел в беседе, оставляя за порогом комнаты, о ком заботился только издали, потому что... потому что та была мучительно похожа на нее. На Хисану, на его жену. Она вспомнила это в прошлые выходные, отпуская его домой в полной растерянности, в смятении, не знающего, как ей рассказать, но твердо понимающего, что рассказать должен. - Хисана, — сказал он, когда они вернулись в ее маленькую и уютную гостиную после привычного ужина. Сказал тихо, глухо и, кажется, тревожно. Он опустился на диван рядом, но не притянул ее привычно к себе. Чашка с чаем — в ладонях, а большой палец правой руки привычно скользит по ее краю, — по поводу Рукии. Есть кое-что, что я тебе еще не рассказал. Он замолчал, собираясь: с мыслями, с духом. Было страшно — и свидетельством этому был холод в животе, и гулкие удары сердца, и малодушное желание солгать. Капитан никогда не задумывался, боится ли он пустых — он делал то, что должен был делать. Но здесь и сейчас — четко осознавал свой страх. Говорят, смелый не тот, кто не боится, а тот кто страх может побороть. Наверное, он смелый. - Я... чуть не убил ее, — глухо сказал он. — Совершенно сознательно и по собственной воле. Хисана: Небо не рушилось на землю, небо всё ещё оставалось там, высоко-высоко. А она, Хисана, была безобразно, до невозможности счастлива. Дурным пьяным счастьем от того, что в её жизнь вернулся человек, которого она искала. И они говорили, много-много, ведь он помогал собирать ей осколки вдребезги разбитого зеркала памяти. От своей смерти и назад, словно смотрела фильм наоборот. Пять лет с Бьякуей она вспомнила всего за полтора месяца. Дальше было труднее, ведь он не мог подсказать ей, не мог направить по той жизни, которую она вела до него. И тут она чаще говорила, чем он, словно пытаясь подобрать, подтянуть фрагменты так, что они складывались в единую картину. И... она вспомнила то, отчего её сердце было неспокойно. Она вспомнила Рукию, которую оставила в Инудзури и вспомнила бесконечные, безнадежные поиски. День за днём, надеясь, что дитя выжило, что не осталось без крова и совсем уж без пищи. В тот вечер, когда ей вспомнилась Рукия, она долго-долго расспрашивала о ней. О её привычках и о том, что ей нравится. Хисане хотелось вникнуть в каждый аспект жизни её сестры, узнать её, прочесть, чтоб не было столь мучительно стыдно за свой проступок. Вина грызла её, словно мифический Цербер из легенд далекой Греции, прочитанных когда-то в детстве. И, может, потому она не заметила, как её возлюбленный отводит глаза, как опускает голову и как запинается, когда рассказывает о юной синигами, о гордости своего рода. Ведь Рукия была гордостью? Она ведь не совершала ничего предосудительного? Ничего, что могло запятнать честь её любимого мужа? Тогда Бьякуя увильнул от разговора, промолчав и она решила не бередить рану, взамен пытаясь понять - что же скрывает он? Неужели всё-таки что-то страшное, от чего он берег её, как берег всю ту её жизнь с ним? Хисана надеялась, что нет. Надеялась и хотела расспросить его подробнее, но не решалась. Она знала, что когда муж будет готов, он скажет ей сам и сам начнет трудный разговор, как это бывало всегда. Наверное, именно эта сдержанность так увлекла её тогда, и именно его деликатность и терпеливость не задавили осторожный и робкий росток чувств. но дали ему прорасти, пронизать всю её сущность, удержать память даже после перерождения... Когда он опустился на диван, сжимая в ладонях кружку с чаем, вместо того, чтоб притянуть её к себе, когда заговорил таким глухим и потерянным голосом, что сердце её болезненно заныло, она поняла - сейчас. Сейчас он скажет, что случилось. Почему он отводит глаза, когда она спрашивает его о Рукии... Ситуация так напоминала ей тот случай на мосту, что у неё закружилась голова. Неужели он опять боится, что она оттолкнет его? После всего?! Вздохнув, она взяла дзабутон и уселась в сэйдза перед ним, отодвинув низенький столик ближе к камину, сделанному на европейский манер, устроив ладони на коленях. Заглянула ему в глаза, стараясь передать хотя бы каплю уверенности или теплоты. Но когда он сказал то, что сказал, потрясенно застыла, пытаясь осознать сам факт. Он едва не убил Рукию. Её любимый, её муж, её основа и сердце. Он. едва. не. убил... В это было невозможно поверить. Хисане подумалось, что она ослышалась. Неосознанно, она тискала подол тоненького белого свитера, который носила дома, пытаясь донести не до сознания, а до сердца, что так было. Что он поднял руку на Рукию. Она заглянула ему в лицо, пытаясь отыскать подтверждения тому, что это шутка. Жестокая, глупая шутка, которую он зачем-то сказал. Но... именно его лицо, закаменевшее, как маска, его глаза, в которых плескались боль, страх, темная вина и то отвратительное чувство предавшего доверие. О да, она знала, каков этот коктейль на вкус и не хотела, чтоб он знал. И всё же, он узнал. Муж и жена, что два дзори - правый да левый. Совершили одну и ту же ошибку, каждый на свой манер. И от этого было так больно, что хотелось взвыть, но она привычно подавила желание разрыдаться... - Бьякуя... - она говорила негромким ровным и невыразительным тоном, которым говорила всегда, когда было невозможно что-то сказать, но и молчать тоже - нельзя, опустив лицо и глядя на свои руки. - Расскажи мне, что вынудило тебя поступить так? - Хисане не верилось, что он поступил так из жестокости или ненависти к её сестре. Значит, были иные причины, которые заставили его. Что-то такое, что связано с честью дома и долгом... по крайней мере, ей так казалось. Бьякуя: Хотелось прижаться губами к волосам — как обычно он это делал, утешая ее. Но как можно сделать это сейчас, после того, что он сказал, после того, как потрясение явно читалось на ее лице? Он прикрыл глаза и медленно вдохнул, ощущая тяжесть в грудной клетке. Опять это чувство — бесконечной беспомощности, когда делаешь больно дорогому человечку — самому дорогому — и не можешь не делать. Лучше бы она плакала, рыдала навзрыд, обвиняла его — так легче, получать то, что заслуживаешь, — вместо сдержанных слез и попытки понять и оправдать. Имеет ли он право на такую жену? - Это... будет очень долгий рассказ, — он сделал из чашки несколько глотков и снова сел, как сидел прежде. Молчал несколько секунд, думая, с чего лучше начать, чтобы она поняла — нет, не его положение меж двух огней, а всю ситуацию в целом. Он начал рассказ с того, что происходило сто лет назад: с изобретения Урахарой Хогёку, с экспериментов Айдзэна, стараясь не упустить ни одной важной для понимания детали и в то же время максимально сокращая, давая только сухую выжимку фактов. - Сихоин Ёруити помогла Урахаре сбежать из Общества душ в Мир людей. Найти их не смогли. На этом все и закончилось, как думали тогда. Но полтора года назад Рукия была направлена на грунт вести патрулирование — Каракура находится в ведении Тринадцатого отряда. Была ранена и, чтобы спасти смертного и его семью от пустого, передала свои силы синигами этому смертному, Куросаки Итиго. По мере того, как он рассказывал об этих, совсем недавних событиях, голос его становился суше и жестче. В нем не было никаких эмоций — равно как и в самом рассказе. Словно он был сторонним наблюдателем, которого не коснулось ни одно из событий. Он считал, он не вправе рассказывать ей о том, что переживал тогда. Он сам загнал себя в ситуацию, из которой не было выхода — его вина, его переживания, и они не должны влиять на восприятие женой всей ситуации в целом. - Когда я нашел Рукию и привел ее в клан Кутики, очень многие воспротивились. Я на правах главы принял ее в клан, игнорируя возмущения и недовольство. Однако после церемонии принятия я поклялся на могилах родителей, что более никогда не нарушу закон, правила и приказы. Потому, когда я получил приказ доставить Рукию из Мира живых в Сэйрэйтэй для казни, я выполнил его. Она была приговорена к смерти за нарушение законов Общества душ и должна была умереть. А я должен был быть гарантом исполнения приговора. Несмотря ни на что и ни на кого. Ни попытка Укитакэ-сэмпая воззвать к родственным чувствам и здравому смыслу, ни действия Рэндзи и Куросаки не должны были помешать исполнению «правосудия». Здесь он запнулся — произнося это «правосудие». И наверное, это было единственное проявление эмоций, единственная демонстрация его отношения к ситуации, к законам и к его собственному положению как главы древнего и могущественного клана. Он избавил ее от рассказа о том, как метался, не имея возможности поступить сообразно своим представлениям о справедливости, он не говорил о том, чего ему стоило планомерно пресекать все попытки чужих по сути для Рукии людей помочь ей, в то время как старший брат, клявшийся своей жене защищать и оберегать Рукию, не был в состоянии исполнить данной клятвы. Только факты: только процедура казни на Сокёку, появление Куросаки, общая сумятица, появление Айдзэна, Тосэна и Итимару. - Рёка помешали планам Айдзэна, однако он сумел забрать Хогёку из твоей сестры. Приказал Итимару убить ее, поскольку контейнер для Хогёку более не был нужен. Но благодаря Куросаки и Унохане-тайтё, по приказу которой ее лейтенант сообщила всем о настоящем положении дел, ее успели спасти. Он закончил рассказывать часам к трем ночи. Допил свой чай, потому что горло пересохло от долгого говорения, и, сжав губы в тонкую нитку, замолчал, глядя перед собой. Он не знал, свяжет ли Хисана шрам на его ребрах с битвой на Сокёку. Она никогда не спрашивала о его происхождении, видимо, полагая, что он получен в бою с пустыми. Ну и славно. Закрыть Рукию собой — это самое малое, что он мог сделать, после всего того, что он не сделал. Хисана: Хисана слушала его молча. Молча вглядывалась в снова заледеневшее лицо, слушала бесчувственный ровный голос, прекрасно понимая, что он испытывал. Такой всегда обязательный, такой любящий... он ведь дал ей слово защитить Рукию во что бы то ни стало и... вынужден был его нарушить, сохраняя верность родителям. На миг кольнуло обидой, но она не колеблясь отбросила это чувство, зная, что иначе он не мог. Кто-то другой - может быть, но не её Бьякуя. Она затаила дыхание, вникая в каждую мелочь. Когда-то ей это было привычно. Общество Душ, синигами, ежедневная рутина в большом поместье, гости, встречать мужа после сражений и давать ему необходимое. Опору. Давать знать ему, что тылы надежны, как никогда, и что бы ни случилось, дома он всегда сможет обрести успокоение и тепло... Её смерть, видимо, стала тем порожком, который отделил его от всех других. Ведь выживи она тогда, он не разрывался бы меж двумя крайностями, пытаясь решить, какое из даных им обещаний правильнее. Какому нужно последовать. И чем суше становилась его речь, тем больше Хисана понимала, насколько же было ему больно. Настолько, что он сейчас прячет перед нею свои эмоции, словно боится надавить ей на жалость, повлиять на её решение. Недовольство клана... верно. Он пожертвовал ради неё тогда очень многим. Куда большим, чем она заслуживала. Он сделал безродную своей женой. И Хисана представляла, насколько должен был взбунтоваться клан, чтоб вынудить дать подобное обещание его, вспыльчивого, резкого и искреннего в глубине души. О да, она прекрасно представляла. Наверное, Рукию хорошо приняла лишь Акэйн, Оторо-сан, Синдзиро-сан и ещё несколько человек, которые всегда были добры к ней. И она была уверена, что её друзья тайком помогали девочке, так похожей на неё, пусть её муж и запретил рассказывать сестре о той, что её бросила. Наверное, Рукии было ещё тяжелее, чем ей. Ведь у неё был Бьякуя, а здесь... она видела, что он отгородился от всех. В том числе и от той, которая так напоминала ему о потерянной жене. - Приказ... доставил... - тихо повторила. Интересно, как сама Рукия отреагировала на такую жесткость? Бедная её сестренка... она, наверное, всю душу себе исполосовала, считая, что действительно виновна. Такие разные и такие похожие. Самые дорогие ей люди. Хисана опустила взгляд, рассматривая измятый подол тонкого свитера. Забывшись или сконцентрировавшись на какой-то задаче, она всегда тискала что-то, что попадалось под руку. Будь то ручка, крышечка от бутылки с водой или, вот прямо как сейчас, краешек белой ткани. Ему приказали, не считаясь с родственными чувствами. Ему приказали, прекрасно зная, насколько такой приказ будет трудно выполнить. Но безупречность и честь - прежде всего. Он поступил сообразно своему долгу... а она поступит так, как велит ей её долг. - Ты получил шрам тогда? - спросила, подняв взгляд на мужа. Спокойный и ровный, словно зеркальное озеро, над которым вьется туман и ничего нельзя разглядеть. Поднялась, понимая, что всё время рассказа сидеть в сэйдза было не лучшей идеей и ноги совершенно затекли. Постояла, чувствуя, как противно покалывает икры и лодыжки, восстанавливая кровообращение. Забрала у мужа кружку с заваркой и ушла на кухню, сделав ещё чаю. Давая ему собраться с мыслями и чувствами. Вернулась, присела рядом. Говорил он, а ей отчего-то казалось, что горло пересохло у неё, но она лишь молча поставила кружку на пол рядом с ножкой диванчика и забралась ему на колени, садясь лицом к лицу, обнимая, прижимая его голову к груди. Давая услышать биение сердца - немного беспокойное, рваное. Поцеловала в макушку, как делал он, успокаивая её. - Кутики Бьякуя, - чуточку строго прошептала и замолкла, будто подавившись, а на деле просто пережидая, когда ком, вставший поперек горла, немного ослабнет. - Ты опять себя не щадил... Мой ответственный и бестолковый муж... - она баюкала его в своих объятиях, чувствуя, что больше не в силах сдержать слезы, чувствуя горячие капли, стекающие по щекам. - Я прощаю тебя. Прости и ты себя, Бьякуя, - прижалась щекой к его макушке, ласково перебирая черные пряди и поглаживая его шею под волосами. Бьякуя: Он поднял на нее вгзляд — тяжелый, такой же глухой, как и голос, — когда она задала вопрос. Зачем тебе знать. Хисана? - Да, — ответил он ей, потому что ложь во спасение не всегда бывает хороша и к месту. Да и о каком спасении может идти речь после всего сказанного? Он проводил ее взглядом, а когда она скрылась в дверном проеме, опустил голову и сжал переносицу кончиками пальцев. На душе было погано, как и тогда. Он словно снова пережил то состояние беспомощности, что тогда выворачивало ему руки, не давая сделать ни шага к спасению Рукии. Но эта беспомощность была ничем по сравнению с тем, что он предал данное Хисане обещание. Сознательно и добровольно, сделав свой выбор в пользу закона и чести клана. Пожертвовав личным ради общественного. Он делал так всегда, когда дело касалось лично его. А в тот раз он пожертвовал Хисаной. Он будет нести свою вину до конца своих дней — он принял решение. Как ему хватило духу все это время смотреть ей в глаза, обнимать, прижимать к себе, целовать... - Хисана! — выдохнул он, когда она, сев ему на колени, прижала его голову к себе. Он рвано дернулся, обнимая ее, привлекая ближе, не отпуская. Прижался к ней лицом, вдыхая простой цветочный аромат духов и собственный ее запах, не слыша, но ощущая, как бьется ее сердце. А она ощущала, как подрагивая расслабляются мышцы его тела. Словно в каждой из них были натянутые струной нервы — а теперь их отпустили. — Хисана, прости... Не плачь, милая. Хисана: Ей казалось, что она плачет за двоих. Тихо, вцепившись в плечи мужа, прижимаясь к нему, прижимая к себе, крепко-крепко, почти до боли. Ей казалось, дыхания не хватает, казалось, что она сейчас задохнется, но на губах блуждала дурацкая ухмылка. Это ведь так глупо, попасться в ту же ловушку, биться в ней, как в сетях, не зная и не видя правильного выхода. Она пожертвовала Рукией во имя выживания, он - во имя чести. Но честь давно для него стала вторым "я"... - Бьякуя, - она взяла его лицо в ладони, поднимая, целуя в губы мягко и осторожно. - Мы с тобой совершили одну и ту же ошибку, тебе не за что просить у меня прощения, - отвела с лица длинную челку кончиками пальцев, мазнула по щеке, лаская. - Ты винишь себя, я виню себя. Что два дзори - правый и левый, - уткнулась ему в лоб своим лбом. - Я прощаю тебя, прости и меня... за то, что оставила тебя один на один с этой ношей, - лицо мужа порою расплывалось от того, что она никак не могла остановить слезоразлив, тщетно пытаясь утереть выступающие солоноватые, прозрачные капли. - Ты знаешь... - смешно сморщила нос, чувствуя, как расслабляются его плечи, как покидает его тело напряжение, сковавшее за время такого трудного и с тем - столь необходимого разговора. - Я тебя люблю, Бьякуя. И если ты сбежишь от меня в свою вину, то очень обижусь, - в который раз утерла слезы, немного сердито, и уткнулась лицом ему в плечо. - Прости, я, почему-то не могу перестать... - негромко и совершенно расстроено, пытаясь оправдать то, что плачет, как маленький ребенок. - Давай пойдем в нашу спальню? - предложила, тихо шмыгнув носом. - Нам нужно поспать...