Скрытые метелью

      В Эренделле необычайно холодные зимы, и Юджин рад очень, что куртка у него тёплая и толстая, не зря последние деньги на неё потратил. Но вот сколько времени ему потребовалось, чтобы понять, что холод — это не единственная его проблема, сказать сложно.       Куда ни глянь, и впереди, и сзади, белая пустыня расстилается. Хруст под ногами, монотонное гудение ветра и лёгкая скованность мышц, ведь при таком темпе Фицгерберт без сил свалится где-то часа через три, не раньше. Юноша пыхтит, он не намерен останавливаться, ведь уже успел устроить привал, минуя городские ворота — последний оплот на фоне былого величия.       Увиденное заставляет усомниться в правдивости слов старожил, воспевающих фьорд богатым и процветающим. Казалось бы, сколько лет минуло с той трагедии? Восьмилетней сестрёнке Юджина ещё не было и года. Всё так изменилось.       Жалкое зрелище. Не хватает только надписи на ткани, прибитой к покосившимся столбам: «Добро пожаловать в королевство Эренделл».       Да и какое королевство, так, деревушка глухая с недавних пор. С десяток покосившихся домиков, пара-тройка лавочек и один полуразрушенный дворец, всё что удалось сохранить с минувшей снежной бури. Народное достояние, чтоб его. По кирпичам разобрать рука не поднимется, да и кто под тень мрачную ступить рискнёт? Быть погребённым под тяжестью изуродованного чудовища, бывшего храма, в глазах запуганных жителей, не хочет никто. Такого смельчака ещё найти надо.       Но Юджин не из трусливых. Да и выбора у него особого нет. Вернётся ни с чем или сам не вернётся — разница невелика, детишки голодными останутся при любом раскладе.       Руки мёрзнут, не спасают даже тёплые варежки. Шарф закрывает половину лица, да что толку, Фицгерберт уже носа не чувствует, а как окажется в тепле, он уверен, сопли на кулак придётся наматывать. За версту любое приведение его шмыганье услышит, вот радость то им будет — долгожданный гость.       Небо хмурится, метелица обороты набирает, сметая всё на своём пути. Юджин ей не преграда, его снегом заваливает, да так глубоко, что не откопаешься самостоятельно. Но, с другой стороны, как бы он ещё пристанище королевской семьи, ставшее им гробницей, отыскать сумел? Оно в снежных объятиях схоронилось стыдливо, как страус, шпиль запрятав глубоко под снежной толщей. Попробуй доберись, попробуй откопай. Та ещё задачка для подслеповатого воришки, успевшего попрощаться с отмёрзшими пальцами, но таки проскользнувшего внутрь сквозь узкую щель.       Но, как это обычно бывает, рано он обрадовался. Внутри-то ещё хуже, чем снаружи.       Вьюга за спиной озлобленно песнь свою распевает. Выхода нет, выход запирают наглухо в тот же миг, стоило только вперёд протиснуться. Морозом запаян, отворить — задача непосильная, рука отмерзнет окончательно и отвалится. Фицгерберт стягивает шапку, шарф, ему дышать тяжело, словно лёгкие снегом забило, острыми сколами льдинок, коих здесь заместо пыли видимо-невидимо. Кружат себе в неведомом танце, забот не знают, им до молодого воришки и дела-то нет.       Так думает Фицгерберт, пока они за его спиной резво в тонкую девичью фигурку собираются. Он в сторону, а она за ним скользит, след в след.       Внутри, за толстыми стенами и расписными инеем окнами, относительно тепло, так что Юджин стягивает ещё и куртку, решив, что так и передвигаться будет сподручнее, а не колобком катиться по ветвистым коридорам архитектурного творения.       Осмотреть чертоги господ за короткий срок не получится, даже будь тут вместе с ним ещё парочка крепких ребят, так что у предусмотрительного Фицгерберта ещё полтора дня в запасе и сумка с припасами (старался экономить как мог, большую часть еды детям оставив), пока он обратно в родные края не двинется. Там солнце ярче, погода благовоспитаннее. Но тот же голод, та же нищета и разруха.       Здесь и сейчас, кругом осматриваясь, он думает, что никуда и не уходил. Тоска и печаль царит и властвует. Говорят, дворец вымер в одночасье, людей просто не стало, раз — и пусто. Злая магия их всех забрала, а кого не забрала — умирать оставила.       Пугающее зрелище, особенно если знать, что до такого состояния Эренделл довести и десятка лет не понадобилось. Юджин испуганно оглядывается, реагируя на каждый шорох излишним выбросом адреналина. Плохо, очень плохо. Такими темпами он тут и получаса не продержится, а едва ли сокровище будет храниться у всех на виду.       — Как раз наоборот, говорят, его под носом у пришедших прячут. Да как прячут, прямо под ноги подкладывают. Но люди жадны и торопливы — ничего не видят дальше носа. И потому, кроме смерти, они ничего не найдут.       Фицгерберт подскакивает на месте, трусливо, совсем по-девичьи, вскрикивая. Оборачивается и, к своему стыду, оседает на пол. Видимо, польстившись на сладкие речи местных бардов, он от бессилия окончательно голову потерял.       Девушка перед ним словно из снега вылеплена. Кожа — мел белый, и глаза, как у ящерицы. Жуткие, неестественные, в самую душу глядят, прибивая к полу. Не отползти, что уж там, не шелохнуться.       У Юджина горло от ужаса вмиг пересыхает. Он хочет пить, солнечными лучами живительными насытиться, но кругом лишь стены, удушье королевского склепа и диковинная чаровница, хранительница сех мест, которая медленной поступью приближается неотвратимо. Шаг-шаг-шаг — и расстояние, что разделяет их — воздух. Юджин сглатывает, ему в обморок падать никак нельзя. Ещё чего не хватало. Он мужчина или кто?       Видимо, этот вопрос интересует не его одного. Волшебница голову склоняет, смотрит так, что сердце сжимается, мечется в груди и изнывает жалобно. Оно, сердце Юджина, у неё на ладони в один миг, но правду девушка сумеет получить, лишь вопрос задав, лишь ответа крупицы стребовав жадно:       — Кто вы? — Фицгерберту от сияющих диковинных очей взора не оторвать. Чаровнице приходится свой вопрос повторить, и не раз, прежде чем у воришки язык развязывается. Тут то слова и начинают литься бесконечным потоком, сказывается стресс, путь долгий и страх за сохранность жизни своей. Не за себя ведь одного отвечает.       — Флинн Райдер, миледи. Бродил тут поблизости, да буря началась, уф, — руками взмахивает, девушка отшатывается пугливо и настороженно. Думает, нападёт, думает, Юджин представляет угрозу. Воришка виновато прижимает ладони к груди. — Простите, о чём это я? Ах, да, еле укрыться успел.       — Здесь? — смотрит по сторонам. Словно сама едва понимает, где находится. Или, быть может, в голове у неё не укладывается, как это во дворец чужаку пробраться удалось.       — Ну да.       Он видит, что волшебница ему не верит. Он видит, что она хочет его настоящее имя узнать, а вместе с ним и цель своего прихода. Не мог же Юджин прямо с потолка ей под ноги свалиться. Липкий страх вдоль по позвоночнику ползёт от одного только взгляда тяжёлого. Фицгерберт нервно оттягивает край кофты, ему становится очень жарко, хотя минуту назад у него зуб на зуб не попадал.       Молчание затягивается. Девушка оглядывает его с головы до ног пристально, но на контакт не идёт.       Юджин не придумывает ничего лучше, чем поинтересоваться в ответ:       — А вы какими судьбами здесь, миледи?       — Я здесь живу.       — Да как тут по доброй воле поселиться можно, позвольте спросить? Ни за что бы не согласился остаться здесь даже на ночь.       — А разве вы были приглашены? Вы гость?       — Оу, я не уверен.       — Значит, вам здесь делать нечего. Я прошу вас удалиться.       — Но там буря, миледи. Как же так? Вы не верите мне? Так выйдите, я прошу вас, и убедитесь сами.       Волшебница сжимает губы в тонкую линию, пальцами комкает богато расшитый подол платья, прежде чем из себя выдавить:       — Мне не положено выходить отсюда.       — Отчего же? Кто вам может запретить, если здесь никого нет? Вон дверь, — кивает, поднимаясь на ноги. Прежняя робость сходит на «нет», Юджин отчего-то уверен, что обедом ему не стать, пускай на вид и вкусен он, и привлекателен. — Толкните её, сразу отворится.       Воришка лукавит, но что-то подсказывает, волшебнице хватило бы сил и гору сдвинуть, если бы она захотела.       — Не всё так просто, — у неё скрипучий хрипловатый голос и взгляд старухи, уже не одно столетие кочующей по белому свету. Мудрый, но опечаленный монолитным горем, осевшим на её хрупких плечах, отчего чаровница горбится, но упрямо продолжает бремя своё нести. — Пускай вас сюда не жажда наживы привела, вас это не оправдывает.       Вот тут бы он, конечно, поспорил бы. У Фицгерберта душа наружу вывернута, но ничего ценного в ней, кроме любви безмерной к подопечным своим, к ребятишкам. Ему скрывать нечего, в отличие от волшебницы-чаровницы, чей силуэт рябью идёт, словно она ненастоящая, иллюзия лишь. Искусно вылепленная статуя среди обезображенных покоев.       А если призрак это, али дух усыпальницы королевской? Старейшины предупреждали ведь, разговорами уводя Фицгерберта прочь от злосчастного места. Но у Юджина иногда выхода нет, и даже сейчас, нос к носу с преградой столкнувший, вера в хороший исход крепка и нерушима. Он прошёл долгий путь, не время назад поворачивать.       — И вы уйти теперь не сможете. На свою беду вы не оставили себе и шанса.       Волшебница проницательна, она в его голове.       Усмешка расползается по усохшему от мороза лицу. Юджин молчит и дальше себе бредёт, фигуру точёную обходя. Ему до предсказаний дела никакого нет, у него во дворце цель иная, отлагательств не требующая. И он к поискам приступает незамедлительно.       Проходит несколько долгих кропотливых часов, прежде чем Юджин понимает, что, кажется, наделялся зря. Сокровищница королевской четы Эренделл пуста, и бог её знает, бедствовали ли они изначально или всё растащили уже после случившейся трагедии.       Обидно, досадно, но он упрямо продолжает поиски.       Волшебница неустанно следует за ним, куда бы Юджин ни пошёл, к самой высокой башне дворца или в винный погреб заглядывая с любопытством. Спальни семьи королевской плотно закрыты, свету не пробиться, как и Юджину, который не знает, как и подступиться. Он чувствует — двери магия удерживает. Стоит ли рисковать?       — Там нет того, чего вы ищите. Там ничего нет.       — Что-то же должно быть? Мебель, например. Кровать там, стулья.       — Всё быльём поросло, — плечами жмёт, в голосе холод сквозит, а глаза леденеют. Юджин неумело напевает приставучий мотив детской песенки, стараясь отогнать домыслы, которые его никак не касаются. Которые забудутся, когда он покинет проклятый дворец, с волшебницей-призраком попрощается.       Он продолжает искать, продолжает искать как проклятый. У него нет иного выхода, у него ничего нет. А потому силы не покидают его, нет, так быстро воришка сдаваться не намерен, Фицгерберт просто решает сделать небольшой перерыв.       Колдунья присаживается рядом, в шаль кутаясь, на Юджина поднимает глаза. Поволока смертей, пепел, осевший на самом дне пульсирующих вертикальных зрачков, — вот, что он видит. Сколько спрятано, погребено, и что не стоит откапывать, — вот, что он видит.       Фицгерберту неуютно, он страх знакомый ощущает и неуместный трепет, как если бы брал в расчёт чужой привилегированный статус. Кем же ещё волшебнице быть, призрака крестьянки дворец сторожить не оставят. Приближённая к королю? Герцогиня, баронесса? Казалось бы, важная деталь, задуматься стоит, тон речи сменить, но, уверяю вас, последнее, что молодой вор сделает, так это, действительно, начнёт испытывать уважение к человеку, чьё величие растёт из его удачливости — ему вот родиться в богатой семье не повезло.       Волшебница смотрит так, будто душу сейчас выпьет, до самого края разума доберётся, а там уж бери его, Юджина, тёпленьким и от глаз её вездесущих не скрытым. Смешно ли, но Фицгерберту уже и не страшно почти. И совсем чуть-чуть интересно.       Он начинает разговор, особо не надеясь, что ему ответят. Но девушка отвечает и со временем, когда поиски Юджина вновь ни к чему не приводят, даже признаётся скромно, что Эльзой её зовут. Ах, вот оно как. Воришка замирает, на месте спотыкаясь, молчит, оборачивается и на чаровницу смотрит — теперь сколы и трещины души чужой от него не скрыть. А уж из этого несложно сделать вывод, кем она была на самом-то деле.       Удивительно, он бы и сам догадаться мог, но что-то в голову не пришло даже…       Фицгерберт откашливается, старательно подбирая слова. Его очередь настала маленькими тайнами делиться.       — Меня зовут Юджин, Ваше Величество. И вам ничего не стоит довериться мне, раз уж я застрял здесь.       И Фицгерберт руку помощи протягивает, пускай и не знает о королеве ничего, кроме того, что она сама о себе рассказывала, да что он слышал от напуганных жителей умирающего Эренделла.       Она молчит. Долгое время лишь молчаливо следует, шаг в шаг, неотделимое целое. Юджин почти забывает, как звучит её голос, когда она произносит:       — Мой дворец, моя клетка, — и в этих словах скрыто намного больше, чем можно представить.       Эльза так похожа на ребятишек, за которыми он приглядывает. Она тоже отбилась от стаи, она тоже спряталась в своём шкафу. Только шкаф её больше намного. И без помощи чужой волшебница там так и останется, не смея наружу высунуть и кончик носа.       — Из любой клетки вырваться можно. Надо лишь правильную отмычку подобрать.       — Не в моём случае. Мне суждено остаться здесь. Вот моё наказание, моя ноша.       — По силам ли она вам?       — Не тяжелее и не легче вашей, — качает головой, улыбается грустно. Точь-в-точь малышка Диззи, умная не по годам, знает, что до утра едва ли доживёт. Сколько бы Фицгерберт ей ни клялся, сколько бы ни уговаривал остаться.       Выхода нет. Выхода нет. И она умирает.       Юджин рвёт и мечет, не хуже бури снежной за толстыми стенами. Он напуган, он на Эльзу бросается, сомнения отбросив, границы размыв. Волшебница податлива в его руках, жмётся ближе в поисках тепла. Глаза бездонные блестят от слёз, юноша вытерпеть их не в силах. Поэтому веки его плотно закрыты, когда он Эльзу целует. Голодно, до проступающего внутри колющего жара.       Можно обжечься, растаять можно. И потеряться, и утонуть.       Пытаясь уместить себя в чужом сердце хоть как-то, Фицгерберт каждую слезинку сцеловывает, ловит каждый вздох. Он — не просто тепло человеческое, волшебницей ледяной поглощённое, не инструмент к достижению цели. Но даже при такой перспективе протянет он недолго.       — Юджин… — срывается жалобное с покусанных губ. Он не хочет отпускать, всеми силами сопротивляется магии ледяной. Жаль, что Фицгерберт человек и сил его будет недостаточно.       Эльза отрывается первой, но отойти ей всё равно не дают, рядом держат.       — Ты хотел сокровища забрать. Уверяю тебя, счастья они не принесут. Но если жадности зов ты переборешь…       — Дети умирают, Эльза. О какой жадности ты говоришь? — вор сжимает тонкие девичьи пальцы, ему теплом человеческим поделиться ничего не стоит. Но какое же это для волшебницы искушение. Она всхлипывает, позволяя себя в крепкие объятия утянуть. — Представь, сколько денег можно выручить? Мои братья и сестры никогда не будут нуждаться ни в чём.       — Не в деньгах счастье, — глухо отдаётся в груди. Сердце сжимается в ответ, выпуская наружу накопившуюся боль, и страх, и злобу.       — А в чём? В чём, чёрт возьми, счастье?       У него перед глазами маленькая девочка, тоненький стебелёк, старательно пробивающийся на свет. Голубое платьице из самого дешёвого материала, вечно сбитые коленки и босые ноги. Ей лет пять, не больше было. Она умерла с голоду несколько недель назад на руках у Юджина, который ни слезинки не проронил, закапывая маленькое тщедушное тело в глубокую яму. Времени не было. Таких, как она, семеро по лавкам в забытой богом хижине с покосившейся крышей. Фицгерберт не единственный ребёнок, но легко ли заработать денег, будучи рабом? Единственный шанс отправиться туда, куда никто не рискнёт.       Но разве у него есть выбор? Не возвращаться — нельзя. Ещё одной смерти Фицгерберт не переживёт.       Эльза считывает боль воришки, жадно пьёт, до самого дна осушая. Девичьи ладони обхватывают впалое лицо, тянутся к губам, всего на миг прикасаясь. И Юджин понимает, она знает всё. Она сожалеет. Она хочет помочь. Но боится очень.       Дрожит и сопротивляется магии этого места.       — Проклято, — шепчет на повторе. — Здесь всё проклято. Смерть всюду.       Эльза не просто пленница. Она этого места извечный страж.       — Беги, Юджин. Беги, пока не стало поздно, — пока не исчез, другим подобно. Заледенеет статуей, трещинами покроется, а затем пылью, снежной крошкой обратится. Всех их убивало время. Всех их убивала магия Эльзы.       Волшебница плачет, а Фицгерберту и крыть нечем. Горькая правда, страшный обман, сказка, которую перед сном он рассказывает ребятишкам. Самое страшное зло этих мест перед ним, и ему бы подчиниться, покинуть недобрые края, в норе своей укрывшись. Да куда уж там. Юджин всегда был упёртым. Наперекор идёт, вцепившись зубами. Наивный мальчишка. Увлечённый мальчишка. Мальчишка, который ради своих родных на край света отправился. И они всё ещё его ждут.       Фицгерберт нужен им. И Эльзе он нужен тоже.       — Корона принцессы, она держит меня здесь. Мой долг. Я не могу уйти. Не могу бросить своих родных.       Юджин вздрагивает, оборачиваясь. Стены увешаны портретами, потёртые и выцветшие, но неизменно одно — живые глаза, словно дворец доверху людьми полон, словно и не исчезал никто. Энергия из всех щелей сочится, трудно не заметить. Фицгерберт отшатывается, сбежать — единственная мысль в его голове. А затем он смотрит на Эльзу, она кивает понимающе. А как иначе, кто готов компанию ей составить, забывая на миг, что у него и своих обязанностей полный рот.       — Но как же так…       — Другого выхода нет, — и улыбается так, словно ей ничего не стоит в подобном признаться. Подобное принять. Что нет кровоточащей раны, рассекающей её сердце на две равные части: до и после.       — Давай я заберу её, заберу корону, — Юджин начинает лихорадочно придумывать выход. Как не ему знать о тяжести вины. А именно она Эльзу держит и не отпускает. За то, что выжила, за то, что посмела силой обладать, которая и защитила, которая и стала причиной всех бед.       Лицо королевы меняется. Она отходит от Фицгерберта на шаг, но даже это маленькое расстояние чувствуется, как непреодолимая стена.       — Глупостей не говори. Пошёл прочь. И корону забрать я тебе не позволю.       — Так уж и на пути встанешь?       — Ты знаешь, сколько их было здесь? Юнцов и старых воинов, пожелавших набить карманы проклятыми монетами. Они все здесь, Юджин, до сих пор, — голос срывается, волшебница руки протягивает, но прикоснуться к себе не даёт, сопротивляется, сама с собой борясь. Магия искрами расходится, едва Фицгерберта не задевая всполохами жгучими. Шипит и пенится на коже мутными разводами. Вред приносит.       — Эльза, остановись, — сдавленно шепчет, умоляя.       Да куда уж там, буря снежная разрастается, стонет и плачет от её тяжести старый дворец. Вот она, настоящая, а не та, что за окнами, стенами, так, подделка, поскулит и забудут.       Юджин от снега отплёвывается, упрямо оставаясь на месте стоять. От него не так легко избавиться, воришка корнями прорастёт, зацепится репейником в волосах, не отдерёшь ничем. Злить волшебницу ледяную ему не с руки, но ведь и она не права, что ему молча с её словами смириться.       — Их сгубила не я и даже не моя магия. Их сгубила жадность, Юджин. Ты тоже хочешь богатства дворца? Ты можешь получить их все прямо сейчас!       Мешки с монетами рвутся под своим весом. Словно золотая антилопа, Эльза окружает воришку бесчисленным богатством, которого ему никогда не достичь. Которого он никогда не будет достоин.       Кровь-кровь-кровь. Как же много крови кругом.       Юджину становится противно от того, что для Эльзы он ничем от этих людей не отличается. Он отшатывается, боясь поскользнуться, боясь утонуть в липких красных кусках золота. Металлический привкус на языке, и подол платья королевы испачкан. Её глаза наполнены жалостью к нему. Юджина тошнит. Он думал, что его душа наизнанку вывернута, но, как оказалось, ещё недостаточно, чтобы в себе разобраться.       Он найдёт другой выход. Не таким путём. Поступить так — Эльзу предать. Её слова подтвердить и опасения.       — Нет. Я этого не хочу. Мне этого не нужно.       Глаза Эльзы вспыхивают. На краткий миг очертания тонкой фигуры распыляются ледяными гранулами, чтобы собраться вновь. Иллюзия и не более того.       — Ты свободен. Дворец тебя боле не держит.       — А как же ты?       — Это не имеет значения, и тебя волновать не должно. Ты испытание прошёл, иди теперь.       — Ты не можешь навечно оставаться здесь. Это бесчеловечно!       — А разве я человек? Держать тебя здесь — вот, что бесчеловечно, да и бессмысленно, как я понимаю. Твоё сердце, как моё, стенам этим не принадлежит. Возвращайся домой, Юджин, — заветное «целее будешь» звучало бы как приговор, но волшебница этих слов не произносит. Отворачивается, горбясь. Цепи, что за ней тянутся, становятся ещё более материальными.       — Но, Эльза…       — Не нужно, — останавливает взмахом руки. В глазах стоят слёзы. Прощаться всегда тяжело.       Юджин уходит. Его в разрушенном дворце ничего не держит. Эльзе же, как неотъемлемой его части, уготована иная судьба: прятаться среди изуродованных стен до тех пор, пока оболочка бесплотной не станет и она в немощную тень не превратится. Всеми забытая, угасающая, с памятью прожитых лет, стёртых воспоминаний.       Одни говорят, дворец четы Эренделл простоял ещё с месяц и ранним утром под лучами палящего солнца растаял, подобно снежной бабе, слепленной детворой в зимнюю пору. Другие с пеной у рта уверяют — простоял он ещё ни один век, пугая жителей стремительно редеющего поселения. Ну, а третьи рассказывают о лихом юноше, отчего-то решившего удачу попытать ещё раз. Безумец, скажите вы? Но слухи о том, что вместе с ним дворец тогда покинула девушка в наряде снежном, живы до сих пор.