Мертвые цветы

      Этот запах знаком мне с детства.       Прекрасный. Самый любимый и желанный запах на свете.       Мама говорила, что так пахнут засохшие цветы. По всему дому в вазах стояли темные розы, желтоватые, словно пергамент, лилии и хрустящие веточки гвоздики, пленительно источающие манящую меня сладость.       Правда, я не мог дотронуться до бутонов. Они ломались даже при малейшем прикосновении, осыпаясь вниз словно пеплом и пачкая своим прахом пальцы.       Пыльные темные цветы в вазах.       Мертвые цветы.       Это единственное, что я помню о своей матери. Она умерла, когда мне было десять лет. И появилась тетя, которая выкинула из дома все цветы вместе с вазами.       Тетя ненавидела меня и цветы.       Я ненавидел тетю.       К счастью, и она умерла, когда мне было девятнадцать. Я даже радовался этому, заказав несколько огромных букетов цветов и расставив их по всему дому.       Я хотел вернуть прошлое. Потому и смотрел, как гниют снизу влажные веточки моих цветов, смотрел, как испаряется вода и засыхают бутоны.       Мертвые цветы помогали мне чувствовать себя живым.       Тетя была отвратительной и жестокой женщиной. Ее меры воспитания напоминали средневековые.       На моей спине до сих пор остались рубцы. Она часто порола меня, считая, судя по всему, что боль помогает человеку лучше запоминать прошлое.       Но я усвоил из этого только одно.       Боль лишь помогает ненавидеть тех, кто дерзнул нам ее причинить.       После смерти тети я долго не мог оправиться. Так думали другие.       На самом деле я размышлял, как же мне жить дальше.       Каждую ночь мне снилась моя девушка в свадебном платье. Она лежала в гробу, мертвенно бледная и холодная, а я жадно целовал ее неподвижные губы, спускался к шее, стягивая зубами шелковую бархотку и задыхаясь от нестерпимой нежности с желанием слиться с ней воедино, стать таким же мертвым...       А потом просыпался, в душе все же надеясь, что сон обязательно сбудется.       Сейчас он действительно сбылся. Она лежит передо мной неподвижная и спокойная. Грудь едва-едва трепещет от тихого, почти неуловимого дыхания.       На белых простынях ее волосы напоминают мне кровь. Я пропускаю мягкие пряди через свои пальцы, трогаю их беспрепятственно.       Будучи живой, Эмили ненавидела, когда я даже случайно касался ее волос. Кроваво-красные волосы до середины спины были ее гордостью, которую никто никогда не должен трогать.       В детстве мать слишком часто таскала своенравную и непослушную дочь за них и била за любой проступок.       Именно поэтому Эмили ненавидела в этой жизни только свою мать и всех тех, кто посмеет коснуться ее волос.       У каждого из нас есть свои странные страхи.       И каждый желает реализовать собственные желания, какими бы сумасшедшими они ни были.       Тело Эмили идеально. Аккуратная грудь с коричнево-розовыми сосками, тонкая талия. Я всегда любил от скуки пересчитывать ее ребра, которые так мило обтягивала молочно-белая кожа.       Эмили всегда была анорексичкой.       Маленькие аккуратные ступни. Ногти покрашены в черный. Сами пальчики такие крошечные, что чем-то напоминают фасолины. Беру один в рот, пробуя на вкус.       Вкус ее кожи для меня особенный и в некоторой степени даже родной. Это как для сладкоежки вкус конфеты. Как для диабетика порция инсулина во время очередного приступа.       То, что придает жизни краски. То, что помогает жить.       Медленно поглаживаю ее пяточки, поднимаясь ненавязчивыми движениями выше.       Я помню похороны своей матери.       Она лежала в гробу в окружении цветов и некогда близких ей людей, которые думали в тот момент не об утрате, а о ее завещании. Я уже тогда все понял, потому и возненавидел наше богатство, что порождало порочное желание любить не самого человека, а все то, что он сможет тебе дать.       Эмилия любила меня. Она искренне желала быть со мной, даже когда я не имел ни копейки за душой.       И теперь, когда она полностью открыта для меня, хочется быть искренним.       Я прижимаюсь к ее груди, слушая затихающий стук сердца. Совсем как Дамер, зачарованный пульсированием крови в чужом теле.       Касаюсь губами шеи, представляя, что могу делать с Эмили что угодно: в том числе изнасиловать и убить, как делал это Банди.       Но я слишком люблю ее.       Я часто представлял, как после расчленения можно избавиться от тела, а голову оставить себе. Но не высушить и повесить на стенку, как это делал Гейн со свежими трупами из могил, а заспиртовать в банке и поставить возле кровати. И каждое утро смотреть в навеки распахнутые голубые глаза...       Но как бы я не хотел что-то с ней сделать, я каждый раз понимаю, что не смогу простить себя за это.       Потому, накрыв обнаженное тело простынкой, я погладил Эмилию по щеке. Совсем скоро девушка проснется и в который раз не сможет вспомнить, как она уснула…       А пока снотворное все еще действует, я спустился на первый этаж. Там, в библиотеке, я курил одну за одной, стряхивая пепел прямо на персидский ковер. Меня совсем не заботило, что однажды я могу просто сгореть. Это было не столь важно…       Я смотрел на сухие розы.       И впервые не чувствовал их пьянящего запаха.