Что в сердце нашем самое святое? Навряд ли стоит думать и гадать. (Эдуард Асадов)
Стоит, однозначно стоит, если самое святое, что кроется в сердце, исчезло в один миг и никто не даст ответа, не утешит, не воодушевит. Вот уже несколько часов как вся прислуга в благоговейном ужасе занималась поисками сокровища султаната – Хасеки Хюррем Султан Хазретлери. Одному Аллаху ведомо, почему Падишах вскочил сегодня ни свет, ни заря и бросился в покои возлюбленной. Раскрывая двери в её комнату, он уже знал, какими словами успокоит её после вчерашней ссоры; видел, как зажгутся нежностью её глаза, а его губы найдут её, сливаясь в страстном поцелуе; предвкушал её наслаждение от ласк, подаренных им. Зрение отказывалось верить действительности, а сердце противилось нарастающей тревоге, которая, словно удав, опутывала его сердце и мысли. Тем не менее, комната была пуста. Спустя час выяснилось, что она покинула сердце Стамбула – главный османский дворец, не оставив за собою ни единого следа. Растворилась, будто бы была наваждением, прекрасным опиумным сном. Он сделал всё, что мог – поднял на ноги всю столицу, от купца до Великого визиря, однако результата не получил. Как могла женщина, султанша! покинуть самую охраняемую территорию во всей империи, не оставив и следа?! Приближался полдень и не на шутку взволнованный мужчина отправился на поиски жены. *** Солнце палило с поразительной силой, а влажность превращала узкие, затенённые и обычно прохладные улочки в настоящую преисподнюю. Даже в Константинополе такие «парильные дни» считалась необычным явлением. Тем не менее, жара не могла лишить жизни этот город, загнать его обитателей в свои дома, будто бы зверей по норам. Над землей равномерным слоем простилалась пыль, поднятая тысячами ног и копыт. Небо, вопреки обыкновению, не казалось успокаивающим, а словно само по себе излучала тепло, давило им на здания и людей. Посмотрев вдаль, виден был пар, исходящий от дорог, и то, как деформирует он предметы, колебля их словно на волнах. Волны… Золотой Рог или Халич, как называли его турки, сегодня был на удивление спокойным, даже скучным без пенящихся барашек и игривых бликов. Просто слегка качающаяся гладь, что тёмно-бирюзовым полотном делила кипящую столицу надвое. Чайки, кружащие над заливом, были единственными несознательными существами, осмелившимися на дневную деятельность, а их крики – единственными звуками живой природы этим днём. Однако городской шум не сводился к одним лишь чайкам. Повсеместно раздавались голоса людей: одни обсуждали погоду, другие политику, третьи семью и на этом список тем далеко не заканчивался. Женские голосочки оживляюще рассекали мужские басы и баритоны – все сливалось в единую симфонию. Из мастерских доносился стук наковален и шипение от печей (вот где на самом деле работалось ужасно в такие часы). Глашатаи разносили новости, гулко вещая со своих пьедесталов, их слова разносились по всех сторонах. В порту звенели колокола, ругались и спорили рыбаки, скрипели деревянные лодки, а рыба плескалась в сетях, привязанных у причалов. Время от времени появлялась городская стража, отбивающая такт своей мерной походкой, и побрякивала доспехами и оружием. Отовсюду звучали голоса торговцев, зазывающих взглянуть на свой товар; как только они не изгалялись, привлекая к себе внимание. Стоит заметить, что торговля была неотъемлемой частью жизни Константинополя, и купцов тут было как грязи. Их палатки встречались на улицах города, площадях и рынках, у мечетей и фонтанов и, конечно, в порту, где треть привезенного сразу же расходилась по прилавкам и дальше – по рукам клиентов. Но эпицентром купеческой деятельности неизменно оставался – Крытый Базар (Капалы Чарши или Гранд Базар). Он занимал огромную территорию, превратившись со времен Султана Мехмеда Завоевателя, при котором был основан, в небольшой городок, состоящий из нескольких десятков крытых улочек и сотен коммерческих лавочек. Рынок настолько разросся, что даже образовал небольшие внутренние площадки и с высоты напоминал несимметричный лоскут сетки. Каждый желающий имел возможность приобрести в этом месте всё, чего только душа желает: от разнообразнейших книг, собираемых со всего света, до рабов, также доставленных издалека. Кроме того, тут занимались и экономическими, и финансовыми операциями: работали банки, предоставляли услуги ростовщики. Деньги сыпались золотыми реками. Ах, Гранд Базар… Сводчатые и куполообразные потолки, украшенные цветастыми мозаиками с затейливыми арабесками, создавали длиннющие коридоры-улицы. Свет внутрь попадал через вереницы небольших окошек у самого свода, и рассыпался радужными лучами по всему помещению благодаря чудесным витражам. Из парфюмерий доносился легкий аромат жасмина, фруктов и цитрусовых, а также дюжины других, что в сочетание с ладаном пропитывали каждый миллиметр. Рынок пестрил всем: людьми, запахами, цветами и оттенками – всем. Это делало его уникальным местом. Ах, Стамбул, полотно из роскошных и захудалых домишек; изборожденный узкими улочками, словно жилками, Стамбул. Каждый уголок тут, будь он в бедном или богатом квартале, излучал вдохновение, опьяняя пришельцев кадильным дымом и чувством свободы. Радовали глаз ковры, развешенные повсюду: на стенах и на земле, свисающие с окна или перекинутые через ограды – бесконечный калейдоскоп узоров и фигур простилался перед взором. Кроме того, цветастые растения, в изобилии украшающие город, не могли не добавить ему красочности. Многие улицы хотя бы частично были укрыты под ткаными тентами, дабы затенить проходы и облегчить жизнь местным обывателям. А на раскиданных то тут, то там подушках всегда можно было расслабиться и пообщаться со знакомыми, созерцая прохожих, наслаждаясь атмосферой. Особенным спросом в такие дни, как этот, пользовались фонтаны. Найти их было не трудно – стоило лишь следовать за журчанием воды, которое, в конце-концов, приводило к сборищу людей, желающих также утолить свою жажду. Сами сооружения имели незамысловатый вид: колонна, обычно с отверстием для вытекания воды. У подножья находились бортики, которые отделяли дорогу от самого источника. Иногда их строили встроенными в стены жилищ или во дворах. Вода там не пересыхала практически никогда, мерно стекая по затейливым мозаикам или фрескам. Порой они были украшены лепниной. Вокруг каждого фонтана чувствовался ореол свежести и прохлады. Именно потому возле них сегодня скапливались огромные толпы. Другие же, истощенные жарой и трудом, старались избегать солнца, насколько это выдавалось возможным. Туда и обратно сновали группки людей, особенно спешащие в этот день. Находились и те, кто с первого взгляда казался незанятым и равнодушным к жаре. Однако, приглядевшись, выяснялось, что именно они страдали больше всего, схватив солнечный или тепловой удар. Лето стояло в самом разгаре… *** Великая султанша, мать четверых шехзаде, законная жена Правителя всей Османской империи от Грузии до Алжира – Хасеки Хюррем Султан, была отнюдь не слабой личностью. Она обладала пытливым умом и прекрасной эрудицией, которые делали её опасным противником даже для мудрейших пашей. Она всегда добивалась желаемого, рано или поздно; обладала железной волей и сносила все беды и тяготы. Но Хюррем также была женщиной: ранимой и нежной. Она обрела себя в любви к своему мужу и прекрасным детям. Они превратили этот мрачный и тысячу раз проклятый ею город в родной дом, рай на земле. Все, что не делала, делала ради семьи и лила слёзы тоже только по близким. Ради них слепила из рабыни могущественную султаншу; превратила глупую взбалмошную девчонку в роскошную госпожу, избранницу самого Падишаха. Сулейман вдохновил её на жизнь, заставил снова поверить в любовь, подарил ей чудеса. За минуты неземного счастья с ним женщина расплачивалась часами тоски и одиночества, за право быть единственной и самой любимой приходилось прощаться с друзьями и наживать врагов, а за возможности и силу, благодаря которой она яростно охраняла свой очаг, почти лишилась покоя. В борьбе за место под солнцем обрела целый султанат, однако единственное, чего на самом деле желала султанша – любовь мужа и счастье семьи. Порой, конечно, всё забывалось и амбиции брали верх. Тогда всемилостивый Аллах, в которого она непременно верила, посылал ей испытание и, только пройдя через них, Хасеки снова находила себя. Со временем Хюррем и власть привыкли друг к другу: первая стала осторожнее и мудрее, вторая укрепилась в хрупких женских руках, а борьба все продолжалась… *** Женщина брела по задыхавшемуся городу. Сейчас Хюррем Султан не была для окружающих госпожой и женой Падишаха, на голове не сияла корона, а сама она была облачена в обыкновеннейшее изумрудное платье, прикрытое молочно-белым платком. Эта хатун не казалась бедной, но и состоятельной не выглядела. Она стала… обычной. Настолько неброской, насколько могла себе позволить, не задев гордости. Только так она могла отстраниться от политики и вечных дворцовых игр на выживание. Забыв о том, как должна жить госпожа, на день она выбирала себе другую судьбу и разыгрывала свою роль от рассвета до заката: ходила на рынок, гуляла в порту, посещала мечети, изучала Арсенал при возможности. В общем, познавала себя. Такие вылазки приносили ей настоящее удовольствие. Бродя по улочкам столицы, она чувствовала умиротворение, а тоска и вечный страх ненадолго улетучивались. Женщина чувствовала лёгкость, её забавляла суета вокруг, частью которой она становилась по собственному желанию. Сегодня был особенный день и дело было не только в погоде, хотя жара только усиливала эффект обреченности. Именно такой себя чувствовала султанша: одинокий бедуин в бесконечной пустыне. Обычно она имела представление о том, что хотела сделать в городе, но сегодня даже не задумалась о плане действий. Ступая по раскаленной мостовой, не чувствовала дискомфорта, не было ничего, кроме пустоты. Привычные мысли об очередных задачах и целях не просто не складывались в нужный ряд, а вызывали отвращение и сразу же отметались. Она видела всё и в то же время ничего, была частью общества, но оставалась наедине с собой. И вся рутинная суета вызывала чуть ли не брезгливость. Хюррем, словно раненная львица, бросала свою семью, дабы зализать раны или отойти навеки. Бывали дни, когда Сулейману изливала все эмоции и переживания, когда хотела снискать поддержку в его нежно-небесном взгляде, когда его улыбка затеняла все ненастья на её пути. Не в этот раз. Приближалась её смерть, вот уже Старуха сжимает сердце своими мерзкими когтями. Не будет встречи с Аллахом и простить своим обидчикам грехи еще рановато; её не положат в землю – не время. Но с каждым днем и покалеченной судьбой умирала часть юной чистой души Александры, привезенной в этот «османский ад» в 1520-м году. Переживая похороны своей невинности, продвигалась султанша, не разбирая дороги, пока чудесным образом не оказалась в Галате, миновав разыскивающих её стражников Падишаха. Она остановилась только у подножья самой Галатской башни и, слегка придя в себя, растерянно оглядывалась по сторонам. Но, не успев сообразить, где находилась, снова погрузилась в тяжкие раздумья. Женщина присела на ступени у входа в сооружение и сложила укутанную молочной пеленой голову на изящную ладошку. Меж бровей пролегла глубокая складка, а невидящий взгляд обычно живых, искрящихся глаз, был направлен вдаль. О, Сулейман! Мой султан, возлюбленный мой. За что оставил свою бедную рабыню полыхать в адском огне? Моя душа и сердце всецельно отданы тебе, мой Падишах. Не возвышай меня, желая смерти; не мучай, если ты влюблён. О, Сулейман, помилуй меня, свою смиренную рабу. В твоих глазах мой рай, но иногда я вижу, что закрыт он для меня. Ни один клинок не принесет мне столько боли, сколько лед в твоих глазах, который вижу иногда. Молю Аллаха, чтоб твой гнев не на меня направлен был. Ты – моя надежда в обоих мирах, моя единственная истина. Мой солнцеликий, ослепительный Султан… Я взываю к тебе любовь моя, услышь мои мольбы. Не оставляй своего соловья горевать в саду в одиночестве, позволь ему щебетать для тебя. Не дай своей Хюррем утонуть в море слёз, разрушить мир своим беззвучным криком. Не дай мне сбиться с пути моего и не разлучай наши судьбы – они давно слились в одну. О, благородный, мужественный Сулейман. Источник сил моих, мой кислород, моя отрада… Как можно так отдаться человеку? Есть только ты, Господь миров, мой красноречивый и прекрасный Повелитель. Я растворилась в твоей любви и ласке… Когда саму себя, Хюррем, ты потеряла?.. *** Я утомлена. Не адской жарой и долгими прогулками, а жизнью, в которой из невинной, но бунтующей рабыни я слепила госпожу, чьи руки по локоть в крови. До сих пор не верится, что это возможно: как я дошла до такого? Задыхаюсь, вокруг тьма и ничего кроме нее; ощущение, будто бы я тону. Пытаюсь открыть глаза, однако это не помогает – вокруг меня не вода. Оно давит на мои глазницы, голова трещит, словно от ударов колокола. Должно быть я глубоко. Двигаться очень сложно – может это болото? Как я попала в эту трясину? Я пытаюсь всплыть, воздуха не хватает, но я продолжаю свою борьбу. Чувствую, что поверхность уже близко и прилагаю все усилия, чтобы вынырнуть. На секунду мне удается, я жадно заглатываю воздух и бездна мгновенно затягивает меня. Во рту металлический привкус крови, но я знаю, что не ранена. Боли нет, ничего нет. Я снова борюсь с трясиной, но силы покидают меня. Оно сильнее… Озарение приходит настолько внезапно, что сердце вмиг оказывается у горла, а желудок сжимается в комок. Голова закружилась, но поддаться слабости я не могу. Еще сильнее я барахтаюсь в попытках выбраться отсюда. Паника охватывает меня, приходится мысленно себя выругать: соберись, Александра! Понемногу снова всплываю - нельзя умереть в этих топях! Только это не просто трясина, а я не просто по локоть в крови – я в ней по уши. Александра тонет в собственноручно пролитой крови, Хюррем тонет в своем прошлом. Наконец удается снова разлепить веки, оглядываюсь и вижу выступ. С остервенением бросаюсь в ту сторону и, спустя некоторое время, мне удаётся выбраться на сушу. Я нахожусь в подземелье, вокруг не так темно как было раньше – благодаря поодиноким факелам. С облегчением делаю шаг, мои одеяния намокли и стали увесистее, но я всё еще способна двигаться. Еще шаг, ошеломление понемногу уходит. Третий… Любопытство пробирает меня – впереди лестница наверх, оттуда льется свет. С каждым новым движением, идти становится всё сложнее, будто бы невидимая сила тянет меня обратно. Оборачиваюсь, внутри все стынет. Стучат капли, тук-тук. За мной тянется темный шлейф и меня, словно отлив влечет назад в пучину. - Сулейман, - шепчу я, будто бы он сможет мне помочь. - Хюррем! – доносится со стороны лестницы, со стороны свободы… Кто видел, как рушатся стены, тот поймет, что произошло тогда в мистическом подземелье моего сознания. Одним лишь словом он уничтожил любые сомнения, снес все преграды на моем пути. Я его, он мой и ничто не помешает мне воссоединиться со своей половинкой. Я зову его всё громче и громче, медленно пробираясь ко входу. Или к выходу? Как посмотреть. За спиной всё тот же кровавый шлейф и я не могу отделаться от мысли, что он останется со мной навеки. Спустя вечность добираюсь до первой ступеньки. На следующий шаг не остаётся сил. Трясина удерживает меня, хоть я и нахожусь в десятке метров от неё. Или это какая-нибудь другая сила? Не важно. Я терплю поражение и не имею на это права! - Сулейман! – кричу в полном отчаянье. «Собраться! Я должна вступить на лестницу!» - не знаю почему, но это осознание становится единственной истиной. Титаническими усилиями я преодолеваю притяжение. Меня снова зовут. Как только взбираюсь на ступеньку, рвётся невидимая нить, желающая затащить меня на дно кровавой бездны. Я падаю навзничь, а к горлу подкатываются рыдания. На губах всё тот же привкус крови, чувствую этот запах каждый раз, когда вдыхаю. Я ползу вверх – к свету, к Сулейману, подальше от смерти и удушья. Растрепанная и вся в слезах, добираюсь до выхода…«Ад и рай — в небесах», — утверждают ханжи. Я, в себя заглянув, убедился во лжи: Ад и рай — не круги во дворце мирозданья, Ад и рай — это две половины души. (Омар Хайям)
Я прихожу в себя. Голова накрыта мокрой тряпкой, платок валяется на моих коленях. Передо мною сидит мальчишка с огромными серебряными глазами и в них вижу свое отражение: раскрасневшаяся и потная – не лучший мой вид. Он не говорит ни слова и я молчу, у меня нету сил даже думать, но и оставаться тут, на самом пекле, тоже не выход. Кое-как поднявшись, я тащусь к ближайшему фонтану, скрытому, за тонкой перегородкой с одной стороны и роскошным кустарником – с другой; малец плетется за мной. Способность к раздумьям вернулась вместе с освежением. Я хочу отблагодарить его за помощь и протягиваю несколько акче, но он игнорирует предложение, а его детские очи укоризненно разглядывают меня. Как ни странно, мне становится стыдно. Что мог ребенок разглядеть во мне такого, чтобы осуждать? Он уходит, бросая меня, сбитую с толку в тени кипариса. Его миссия выполнена. А моя? И в чем вообще она заключается? Неожиданно за оградой раздаются шаги стражи и незнакомый мне голос, вещающий о пропаже Хасеки. Быстро натягиваю свой платок так, чтобы полностью укутать им свою рыжую гриву и максимально прикрыть лицо. Медленно, я выплываю на улицу; сердце колотится так, словно вот-вот выпрыгнет. Сливаюсь с толпой и проплетаюсь, как и все, мимо отряда стражников. - Говорят, сам Султан выбрался в город на поиски… О, Сулейман… Страха нет. Я встречу свою судьбу, каковой бы та не была. Но не сейчас ведь я не готова вернуться в свою золотую клетку. Останавливаюсь у самого поворота в переулок, желая оценить ситуацию. Оборачиваюсь и на миг замираю – капитан стражи изучающее рассматривает меня. Страха нет, Александра. Мой равнодушный взгляд скользит по толпе, прежде чем я нырну в проход промеж домами. Иду быстро, ловко лавируя среди углов, бочек, подушек и кипарисов, сменяя дворики за двориками, улицы за улицами. Кажется, меня преследует тот самый запах крови, потому до самого порта я не делаю остановок. Страха нет, Хюррем. Кровь на руках багровеет в солнечных лучах. Моргаю и наваждение исчезло, оставив по себе только горькое послевкусие ужаса. День клонится к концу и жара отступает, оставив только липкую духоту и измученных людей. Я гордо ступаю по мостовой, к самому краю. *** Султан обошел весь Фатих и Эминёню – безрезультатно. Хюррем словно под землю провалилась. В растерянности блуждая по набережной Халич, он то и дело поглядывал на Галатскую Башню, будто бы на ориентир. Она все так же, как и столетие назад, безмолвно оглядывала город. Чему только свидетелем не становилось это строение, величественно возвышаясь над Константинополем. Ни один минарет, кроме, может, Софийского, не сравнится с ней. Не ведомая сила тянула Сулеймана на ту сторону залива и, наконец поддавшись отчаянью, он отправился в Галату. О, моя алая роза, цветок дикой пустыни, нежнейший во всем мире. О, мое сокровище, что не сыскать ни на дне морском, ни на вершинах снежных гор. Твой голос, словно щебетанье соловья, ласкает слух мой, принося умиротворение. Твои объятья пылки, но в них я, словно в гавани, могу укрыться от любых невзгод. Ты – моя радость, счастье, мой земной рай. Твои глаза – весь мир, а губы – врата на небеса, куда я попадаю при ласках, что даришь мне в избытке. Эй, смеющаяся роза, ты опалила мою душу пламенем своих прекрасных локонов. И каждый вздох, и каждый взмах ресниц дают мне силу жить на этом свете. Ты, полюбив меня всем естеством, стала моей Вселенной и покорила Падишаха всего мира. Я твой послушный раб, султанша счастья и веселья. Ты мой рай и ад на этом свете. Благодаря тебе дышу и вижу. Могу ли обвинить кого-то в том, что сам влюблён? И разве может некий быть виной пламени страсти в сердце? Кто винит жаждущего, если тот сам воды не хочет? Нет, тут вины ничьей, ведь добровольно сдался я твоей улыбке. Спасенья от любви к тебе не существует, моя прекрасная заря. Ты мой глоток воды, а без тебя иссохну я от жажды. Где, Мухибби, ты потерял свою Султаншу? *** Я на краю пропасти, за моей спиной тянется кровавый шлейф, я готова отдаться бездне. Правда? И что дальше? Моя душа, жива ли ты еще? О, Аллах, помоги мне! Я – Александра. Рабыня, наложница, султанша. Мой путь тернист и полон слёз, что проливала по своей семье. Слезы смешались с кровью моих врагов, ею пропитан мой саван. И это не конец моего пути, сколько горя еще обрушиться на мой дом? Сама ли виной тому есть? У меня больше вопросов, чем ответов. Каждый из них терзает меня, не дает спать по ночам, так когда закончится эта мука? Я – феникс. Перерождаюсь с каждой смертью, знать бы, сколько их еще осталось прежде, чем я покину этот грешный мир навеки. Где делись годы моей невинности? Утонули в море несчастий? Нет… Невинная Александра умерла еще в Рогатине, вместе с родителями. Константинополь не знаком с безгрешной мной. Я просто хочу жить… Я – Хюррем. Да, я сделала себя госпожой, пойдя на сделку с совестью, ибо другого пути не было. Шайтан готов обнять меня ежеминутно, но я стремлюсь к свету. Стремлюсь к нему по головам безликих… Небесные очи, направленные на меня, смотрящие с нежностью; губы, шепчущие моё имя – в них спасение заблудшей души. Кто выбрал путь мой? Среди размытых, незначительных потерь лишь одна имеет очертания. Только он поистине имел значение. Ему я благодарна за свою судьбу, его же за нее кляну. О, Ибрагим… Да упокой Господь, твою душу. Влюблённый лебедь не расстанется со своей половинкой и я не стану. Я должна идти вперед, ибо отступать уже поздно – позади кровавая пучина, мистическое подземелье моего сознания. Возврата нет. Я поглощена любовью, лелею её словно прекрасный райский сад, в котором скрывается моя боль. О, мой земной рай, куда сбегаю в час отчаянья… Цветы, чей аромат я вдыхаю каждую ночь, засыпая в своей постели – мои дети! Надеюсь, вы никогда не столкнетесь с тем пламенем, сквозь которое я прошла ради вашей безопасности. Это только начало, что ждет вашу валиде в будущем?Мы до смерти не станем ни лучше, ни хуже. Мы такие, какими нас создал Аллах! (Омар Хайям)
Эй, смеющаяся роза, когда же стала слабой ты? Твоя душа еще не так черна, как у слуги Шайтана. Ты раба света, гордая султанша, что преклонит колени лишь пред Падишахом и творцом. Ты есть огонь, сжигающий весь мир своею страстью. Ради любви готовая на смерть, ради детей – на вечные мученья. О, Александра, прощай, дитя природы! Да здравствуй Хасеки Хюррем Султан, держащая сей мир в своих ладонях. Отныне тень ты Повелителя миров, душа его. Он – разум, хладнокровие. Ты – чувство, страсть, огонь. Ты следуешь пути, что выбрал для тебя Султан Хазретлери и тот Всевышний, в кого ты веруешь беспрекословно. Эй, пламенная птица, собери свой пепел – пора уж возродиться. Спустя годы очнешься навеки, освободившись от оков земных, но не сейчас… *** Она словно почувствовала его взгляд на себе. Оттолкнувшись от прилавка с травами, женщина обернулась. Сердце застыло в страхе перед гневом возлюбленного. Однако такового не было – Сулейман разглядывал её, не в силах поверить, что нашел вот так, на ровном месте. «Значит она сама ушла» - с горечью признал он. Отдав приказ страже занять оборонительную позицию, мужчина подошел к жене. Хюррем не проронила и звука, но душа ликовала оттого, что её нашли. Не зная как возвращаться сегодня домой, она впервые не была уверенна стоит ли… Теперь же, когда руки любимого обвивали её тело, укутывая в свои объятья, вернулся покой. «Слов нет…» - они и не нужны, султанша, это лишь мишура. «Еще не время…» - дождись её, Мухибби, и будешь дважды осчастливлен. Солнце катилось к краю земли, начиная день для Новых земель и заканчивая для Старого света. Чайки кричали всё тише, кузнечики всё громче. Тени сгущались и холоднели от прохлады вечера. Далекое журчание фонтана, разносилось по улицам громче, ибо они были почти пустынны. Пестрые полудневные краски сменились янтарно-баклажанной гаммой и, наконец, угасли, погрузив столицу в сапфировую темноту, время от времени рассекаемой фонарями и светом жилищ. Сегодняшний день закончился неожиданной идиллией. Одному Всевышнему ведомо, что день грядущий принесет, а пока стоит насладиться долгожданным штилем… *Саму́м — сухие, горячие, сильные местные ветры пустынь, налетающие шквалами и сопровождающиеся пыле-песчаными вихрями и бурей; песчаный ураган. Такой ветер представляет собой сильный, но кратковременный шквал, сопровождающийся пыле-песчаной бурей.