When September Ends.

Here comes the rain again, Falling from the stars, Вновь идет дождь, Падая со звезд. Drenched in my pain again, Becoming who we are. И, смешиваясь с моей болью, Становится теми, кем мы стали. As my memory rests, But never forgets what I lost, Порой моя память спит, Но никогда не забывает то, что я потерял, Wake me up, when September ends. Разбуди меня, когда закончится сентябрь. © Green Day - Wake me up when September ends. - На войне страшно, - Бэкхён кажется себе несмышленышем, который объясняет родителям прописные истины. Травинка слегка щекочет нос, и он недовольно морщится, слегка подаваясь вперед и прижимаясь к груди Чанёля. Он закрывает глаза и глубоко вдыхает: от Пака пахнет травами, мазутом и чем-то неуловимым, тем, чего нет в дорогих парфюмах или пафосных одеколонах. От Чанёля пахнет Взрослостью. - Почему ты зажмурился? – Бэкхён чувствует, как он осторожно проводит чем-то мягким по его шее, подбородку, щеке. Цветок одуванчика утыкается в нос, и Бён смешно фыркает как щенок, слегка толкая Чанёля рукой в плечо, но по-прежнему держа глаза плотно закрытыми. Пак смеется и нежно ерошит его волосы: - Ну же, Бэкхён-а, я хочу, чтобы ты посмотрел на меня. Я знаю, что я сейчас выгляжу немного непривычно, но все ведь не настолько плохо? Его руки теплые и сильные. Сердце Бэкхёна сжимается от болезненной, отчаянной нежности, и он слегка ерзает в объятиях Пака. Прерывистое дыхание Чанёля, стрекот кузнечиков, легкий шелест трогаемой ветром травы - все будто превращается в мелодию, которая звучит в ушах Бэкхёна набатом. Ему хочется, чтобы лето не кончалось никогда. Чтобы всегда цвели одуванчики, чтобы солнце было таким же теплым, как руки Чанёля, которые крепко прижимают его к себе. Чтобы небо было мирным и голубым, а не испещренным уродливыми отметинами, оставленными реактивными истребителями. Бэкхён сглатывает горький комок в горле и шепчет: - Я боюсь открывать глаза. Он тянется вперед и слегка подрагивающими ладонями хватается за грубую ткань форменной рубашки. Одежда жесткая и пахнет болью и одиночеством. Бэкхён чувствует, как мягкие губы осторожно касаются его лба. - Потому что, когда я посмотрю на тебя, уже ничего не будет, как прежде. Спазм в горле усиливается, но Бён держится. Только не сейчас, только не рядом с ним Когда он останется один, можно будет дать волю хриплому кашлю и тщательно сдерживаемым слезам. - Я хочу посмотреть на тебя, - низкий голос Чанёля звучит жалобно и просяще, будто у маленького ребенка. – Бэкхён-а, открой глаза. Бэкхён подчиняется. Яркий солнечный свет ударяет прямо в лицо, заставляя появиться перед глазами алую пелену. Он моргает и щурится. Постепенно белые блики исчезают, и реальность становится четкой. Зеленая трава, слегка тронутая увяданием, золотистые цветы одуванчика, яркими звездами покрывающие поле, кажущееся бескрайним будто глубокое море. Солнечные блики, играющие на небрежно брошенном рядом боевом кинжале. И Чанёль, который смотрит на него в упор темными, наполненными болью и любовью глазами. Чувства, которые взглядом сейчас пытается выразить Пак, такие сильные и такие похожие на то, что творится сейчас в ноющей душе самого Бэкхёна, что тот крепко стискивает зубы, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать. Вместо этого он молча тянется и касается ладонью макушки Чанёля. Сколько раз теплыми летними вечерами он ерошил его темные непослушные волосы, пахнущие солнцем и теплом? Теперь же пальцы нащупывают остриженную машинкой голову, покрытую жесткими короткими волосками. Бэкхён проводит пальцами по выбритым вискам и почему-то думает о том, что где-то в совсем другом месте какая-нибудь мать, девушка, сестра вот так вот гладит бритый затылок другого солдата. Война, как бы это ни было больно говорить, в чем-то объединяет людей. - Ты другой, - жалобно говорит Бэкхён. – Другой… Чанёль накрывает его руку ладонью и срывает яркий цветок одуванчика. Нежно сдувает упавшую на лоб прядь волос Бёна и заправляет тонкий светло-зеленый стебелек ему за ухо. - Но я все равно тебя люблю, - сдавленно шепчет Бэкхён, стискивая его теплую ладонь и в бессильном отчаянии царапая плотную солдатскую рубашку. – Очень… Некоторое время Чанёль молчит. Наконец он широко улыбается и серьезно говорит: - Запомни меня таким. Вот прямо сейчас запечатай меня в своей памяти, как будто кадр кинопленки. Крепко-накрепко, так, чтобы ни за что не стерся. Глаза слепит от яркого солнца, а может, от ослепительной улыбки Чанёля. Бён невольно улыбается в ответ: - Хоп! Вспышка! Зеленый луг, их тайное место встреч. Золотистые огоньки одуванчиков. Яркое летнее солнце. Темные глаза Чанёля и его слегка осунувшееся удивительно родное лицо. Война забирает у него любимого человека, но эти воспоминания ей ни за что не украсть. - Запомни меня таким, - повторяет Чанёль. На рубашке блестят начищенные медные пуговицы. – Настоящим, тем, кого ты любишь. И, главное, живым. Где-то вдали слышится шум работающего двигателя истребителя. Кузнечики, утомленные зноем, стрекочут все сильнее. Бэкхён понимает, что обратного пути после этих слов больше нет. И, уткнувшись в отвратительно жесткую рубашку, наконец дает волю слезам. ***** - Сегодня наши войска вошли на территорию врага и практически освободили захваченный город. Противник продолжает наступать, но… Монотонный голос диктора звучит немного убаюкивающе. Мать напряженно вглядывается в экран и нажимает на кнопку громкости на пульте. Звуки выстрелов и крики заполняют собой помещение. Бэкхён не любит телевизор. Каждый день равнодушный диктор с деланным выражением скорби на гримированном лице говорит о том, что их войска побеждают, что враг скоро отступит, и вот-вот война закончится. Но время идет, и тучи над головой сгущаются, а ветер приносит с поля боя запах гари и пороха. Война медленно, но верно подбирается к его родному городу, в то время как диктор продолжает лгать ему с голубого экрана. Бэкхён молча поднимается с дивана и медленно идет в свою комнату. Он чувствует, как внимательный, наполненный жалостью и болью взгляд скользит по его худому осунувшемуся телу, выступающим лопаткам и сгорбившейся спине, и, слегка замерев на пороге, захлопывает за собой дверь в комнату. Он знает, что мама беспокоится за него. С каждым днем Бэкхён все больше отстраняется от внешнего мира, погружаясь в себя, и глядя на существующую реальность пустыми потухшими глазами. Ей больно и плохо, она теряется в смутных, порой совершенно нелепых догадках, но Бён не сомневается, что она рада тому, что из-за болезни его не призвали на фронт. Все эти годы она боялась того, что из-за слабых легких он распрощается с жизнью. В итоге болезнь вытащила его из пекла войны и спасла его никчемную шкуру. Бэкхён ложится на кровать и сворачивается калачиком, прижимая худые колени к груди. Холод идет из самого нутра и медленно течет по телу вместе с кровью, и Бён выдыхает, чувствуя, как теплое облачко его дыхания смешивается с затхлым воздухом в комнате. Он набрасывает на себя плед и ерзает, пытаясь согреться и натягивая рукава свитера ниже. Холод становится невыносимым, Бэкхён закусывает нижнюю губу, стараясь подавить бьющееся в сердце липкое чувство отчаяния. На улице очень холодно. Осенняя стужа проникает даже сквозь стены дома, и Бэкхён укрывается пледом с головой, неловко обхватывая себя за плечи слегка подрагивающими бледными ладонями. Интересно, а ему сейчас холодно? Вдруг он сидит прямо на промерзшей земле, сжимая оледеневшими мозолистыми ладонями автомат? Перед глазами возникает его улыбающееся веселое лицо. Карие глаза смотрят на него с любовью и нежностью, и от всего облика Чанёля веет летним теплом. По телу разливается лихорадочный жар. Бён закусывает нижнюю губу и жалобно шепчет: - Чанёль… Чанёль… Он крепко, практически до синяков, вцепляется в подрагивающие плечи и рвано выдыхает. По лицу текут невольные слезы, но Бэкхён не замечает их, как не замечает мерного шума телевизора в соседней комнате. Ему вновь становится очень холодно. Бён ежится и, хватаясь за ускользающее тепло, вспоминает, как совсем недавно, буквально несколько месяцев назад, он лежал рядом с Чанёлем на залитом солнечным светом лугу, кожу щекотали мягкие цветы одуванчиков, и Пак обнимал его так крепко, что было тяжело дышать, но Бён и не думал жаловаться. - Холодно, - одними губами говорит Бэкхён куда-то в пустоту, глядя перед собой остекленевшими глазами. Он знает, что, сколько бы свитеров он ни надел, под сколькими пледами ни попытался бы спрятаться, холод не уйдет. Больше всего на свете ему не хватает теплых рук любимого человека. И без него он не сможет согреться, как бы ни старался. Яркие картинки из прошлого встают перед глазами. Бэкхён понимает, что это всего лишь иллюзия, но тянется к ней изо всех сил, пытаясь убежать от гнетущего одиночества, подступающего к нему из каждого уголка холодной комнаты. Воздух пахнет осенью, разорванными патронами и людским горем. Он вдыхает его и вновь стискивает побелевшими пальцами свои худые плечи, отчаянно пытаясь представить вместо своих рук ладони Чанёля. И на мгновение Бэкхёну становится чуточку легче. ***** - Я не могу с тобой больше общаться, - Чанёль качает головой и смотрит на него печальными, какими-то обреченными глазами. Похожий взгляд, как почему-то вспомнилось Бэкхёну, был у его старого пса перед тем, как тот хрипло выдохнул и испустил последний вздох. Взгляд, наполненный горечью и нежеланием прощаться. - Но почему?- Бён смотрит на мрачное лицо Чанёля с поджатыми губами и сдвинутыми к переносице бровями и еле сдерживается, чтобы не заорать. Сквозь приоткрытое окно пустого класса до него доносятся громкие голоса и веселый, беспечный смех. Воздух пахнет прохладой и весенними цветами, и глаза Бэкхёна слезятся от яркого весеннего солнца. По крайней мере, он сам себя убеждает, что именно от этого. Он скользит взглядом по напряженному, вытянувшемуся в струну Чанёлю и со страхом думает о том, что наверняка тот догадался. Потому и хочет держаться от старого приятеля как можно дальше. Они с Паком дружили столько, сколько Бэкхён себя помнил. Мама Чанёля любила рассказывать историю о том, как они с мамой Бёна встретились в парке с колясками, и ее малыш, до этого сторонившийся других детей, протянул к сонному Бэкхёну маленькие ручки и широко заулыбался. А крошечный Бэкхён в ответ внимательно посмотрел и засмеялся. Так счастливо, как не смеялся даже при виде родителей. Погодки, они вместе пошли сначала в детский сад, затем в младшую школу, потом в среднюю, и вот, настал тот торжественный момент, когда они поступили в выпускной класс старшей школы. Чанёль всегда был рядом. Вихрастый, немного нескладный, с большими оттопыренными ушами, когда-то он едва доставал Бэкхёну до плеча. И, несмотря на это, он всегда бросался защищать слабого хрупкого Бёна, который мог по несколько недель проводить в постели из-за тяжелой болезни легких. - Я защищу тебя от всего, - настойчиво повторял Пак, заботливо укрывая Бэкхёна своим форменным пиджаком, когда шел дождь, и крепко обхватывая его за плечи, притягивая к себе, когда было холодно. Бён подавлял улыбку и думал о том, что руки Чанёля всегда теплые. И в его объятиях приступы проходят намного легче. Шло время, Чанёль вытянулся, окреп, возмужал, и теперь Бэкхён с трудом достает ему до груди. Рядом с Паком он чувствует себя хрупким, слабым и в то же время полностью защищенным. А еще в один прекрасный день Бён осознает, что не может жить без теплых рук Чанёля. Ему мало простых легких прикосновений к плечам. Ему хочется, чтобы Пак дотрагивался до него везде. Бэкхён стискивает руки в кулаки, впиваясь ногтями в тонкую кожу, и глухо повторяет: - Почему? Это… из-за меня? Я тоже не хочу больше с тобой дружить, хочет закричать он. Я хочу, чтобы ты меня любил. Я не могу видеть с тобой всех этих ярких смазливых девчонок, которые гроздьями вешаются на тебя на школьных переменах. Я не могу видеть с тобой кого-то еще, я хочу, чтобы ты принадлежал только мне одному, без остатка. Твои темные глаза, твои сильные руки, твое доброе и любящее сердце… - Это потому что я болен? – срывается с пересохших губ. – Тебе наверняка просто надоело со мной нянчиться… - Он тихо всхлипывает, изо всех сил стараясь, чтобы этого не услышал Чанёль. – Конечно, я же прошу, чтобы ты пришел каждый раз, когда у меня случается приступ. – Сдавленный стон все же вырывается из ноющей груди, и Бэкхён шепчет: – Я понимаю, это совершенно не весело – держать за руку задыхающееся ничтожество, которое хрипит тебе, чтобы ты его обнял. – Чанёль смотрит на него расширившимися непонимающими глазами. – Слезы капают из глаз на плотную темную ткань форменных брюк, и Бён неуклюже вытирает их рукавом пиджака, отчего по малиновой ткани расплывается уродливое пятно. – Удивительно, что ты так долго со мной продержался. - Бэкхён, я… - начинает было Чанёль, но Бэкхён его не слушает. Он торопливо поднимается с парты и бормочет себе под нос: - Я все понимаю. Понимаю… Он разворачивается к двери и порывается уйти, как внезапно чувствует, что Чанёль резко хватает его за плечо и тянет на себя. Сильные руки обхватывают его поперек груди, и Пак сердито шепчет ему на ухо, обдавая жаркими дыханием кожу: - Ни хера ты не понимаешь! Бэкхён слабо дергается, но понимает, что вырваться не сможет. Он становится бессильным и покорным, как марионетка, в теплых руках Чанёля. Он чувствует, как Пак разворачивает его к себе лицом и робко поднимает на него глаза. - Так почему? Воздух пахнет весной и цветущей юностью. Пак наклоняется ниже, практически касаясь лбом его лба, так что к одуряющим ароматам примешивается еще и запах его одеколона и мятной жвачки. Бэкхён вдыхает этот до боли знакомый аромат и ощущает, как грудь наполняется болезненным, разрывающим нутро чувством. - Потому что я воспринимаю тебя не как друга, - помедлив, хрипло говорит Чанёль. Его пальцы скользят по спине Бёна, крепко прижимая его к себе, так что между ними практически не остается расстояния. – И я хочу быть для тебя не просто другом. Но я знаю, что это невозможно. Это настолько неожиданно и хорошо, что Бэкхёну хочется рассмеяться. Слова Чанёля гулко отдаются в его сознании, и постепенно к нему приходит понимание того, что, оказывается, все то время, что он пытался спрятаться от собственных противоречивых пугающих чувств, Пак, не ведая об этом, делал то же самое. Потерявшиеся в недосказанном. Кажется, лучше и не скажешь. Бэкхён тянется вперед и прижимается к его губам. Губы Чанёля мягкие и очень теплые, и Бён коротко выдыхает, когда ладони Пака, дрогнув, крепко стискивают его плечи. - Ни хера ты не понимаешь, - шепчет Бэкхён, чувствуя, как от опьяняющего чувства облегчения и нереального, какого-то всепоглощающего счастья к глазам подступают слезы. – И потому я тоже не хочу с тобой больше дружить. Он наблюдает за тем, как напряженное лицо Пака разглаживается, и на его губах появляется такая знакомая и до дрожи любимая улыбка. - Мне наплевать, что ты болеешь, - Пак серьезно смотрит ему в глаза. – Что бы ни случилось, я буду рядом. Я буду защищать тебя во что бы то ни стало. И, когда тебе будет больно, я просто обниму тебя и заберу боль себе. – Он крепче прижимает к себе Бёна и тихо добавляет: – Крепко-крепко, чтобы тебе никогда не было холодно и страшно. Горло сдавливает от поступающей нежности, и Бэкхён закрывает глаза, утыкаясь носом в грудь Чанёля. Он вяло думает о том, что если это раскроется, то их наверняка многие осудят, будет скандал, разбирательства, и, скорее всего, их попытаются разлучить. Желая сделать лучше и не понимая, что без Чанёля Бэкхён просто угаснет, как тлеющий уголек. - Нельзя, чтобы кто-то узнал, - тихо говорит он. Он ожидает, что Пак рассердится, но тот понимает его без слов и кивает, касаясь губами его макушки: - Нельзя. А мы и не скажем. Он слегка отстраняется и протягивает Бэкхёну руку с вытянутым мизинцем: - Секрет? В этом жесте есть что-то детское и бесконечно трогательное. Бён протягивает мизинец в ответ и серьезно кивает: - Только наш с тобой секрет. Чанёль, не отпуская его руки, вновь наклоняется к нему, и Бэкхён практически чувствует его губы на своей коже, ощущая бешеное биение сердца… Дверь со скрипом начинает открываться. Пак поспешно отстраняется, и Бён вздрагивает, резко поворачивая голову. На пороге возникает слегка всклокоченный Сехун, их школьный приятель. Он со вкусом зевает и смотрит на них с легким удивлением: - Ой, парни, а что вы тут делаете? До Бёна доходит, что они продолжают стоять напротив друг друга со сцепленными пальцами. Он поспешно одергивает руку и отвечает: - Да так, просто вспоминали детскую считалочку. Ответ кажется ему дурацким, и он со страхом думает, что Сехун о чем-то догадается. А еще руку, которую держал в своей Чанёль, обдает холодом, и Бэкхёну до боли хочется, чтобы он коснулся ее снова. О, кажется, абсолютно наплевать на его слова. Он мимоходом кивает и оживленно говорит, подходя к ним и трогая Пака за плечо: - Прикиньте, сегодня в школьный спортзал привезли новые мячи! Чанёль-хён, сыграем на пару в баскетбол? Я отработал дальний бросок, и теперь я тебя точно уделаю! Как мне сказал Ифань, я… Бэкхён слушает его вполуха. Он косится в окно и смотрит на голубое чистое небо, покрытое белыми барашками облаков. Пейзаж наполнен такой безмятежностью и спокойствием, что на губах появляется легкая улыбка, и Бён думает о том, что было бы здорово просто наплевать на уроки и сбежать куда-нибудь с Чанёлем. Вдохнуть полной грудью свежий воздух, почувствовать на своей коже весеннее солнце. Никаких уроков, скучных задач и О Сехуна, занудно рассказывающего про баскетбольные правила. Неожиданно Бён чувствует легкое прикосновение к своей ладони. Он переводит взгляд на Пака: тот продолжает внимательно слушать Сехуна, в то время как его пальцы крепко сжимают руку Бэкхёна, слегка поглаживая тонкую кожу. Улыбка становится шире. Бэкхён переплетает их пальцы и думает о том, что на самом деле не надо никуда идти, ведь с Чанёлем будет хорошо даже на самом скучном уроке. Главное, чтобы он был рядом. И впереди у них будет немало таких солнечных, счастливых и безмятежных дней. В этом Бён даже не сомневается. ***** Замерзшие пальцы слушаются его с трудом. Бэкхён с трудом натягивает теплые шерстяные носки на заледеневшие ступни и ежится, укрываясь толстым пледом из ангорской шерсти. Погода на улице, как говорит симпатичная ведущая с экрана телевизора, холодная и дождливая, но Бён слегка отстраненно думает о том, что сейчас он с огромным удовольствием вышел бы на улицу. Куда угодно, только как можно дальше от давящих на него стен и затхлого воздуха, пропитанного запахами лекарств. Но вчера был приступ, и потому врач не велел ему покидать кровати, по крайней мере, неделю. Бэкхён с ненавистью смотрит на свои худые запястья с проступающими синими венами и видит, как по венам вместе с кровью течет чертова болезнь. Она пожирает его изнутри, она заставляет его задыхаться от боли, бессилия и разрывающего нутро чувства одиночества. Ведь это первый приступ, который он перенес без Чанёля. Картинка на экране сменяется, появляется заставка срочных новостей, и Бэкхён поспешно щелкает пультом, выключая телевизор. Он не любит смотреть новости и каждый раз старается оказаться как можно дальше от экрана, с которого знакомый ведущий с фальшивым выражением скорби на лице рассказывает об их успехах на войне. Каждый раз Бэкхён боится, что он не успеет переключить, и тогда покажется знакомый список погибших солдат, белые буквы на черном фоне. И среди них будет имя Чанёля. Из прихожей слышится легкий скрежет, затем звук открываемой двери. Затем оттуда доносится знакомый голос: - Бэкхён-а! Все хорошо? В гостиную входит слегка растрепанная, уставшая мама. Ее щеки раскраснелись от морозного воздуха, а темные волосы покрыты тонким инеем, и Бён думает о том, что скоро зима. Уже четыре месяца, как от него нет никаких вестей. Сердце сжимает ледяная рука. Мама замечает его и вздрагивает. Зачем качает головой и укоризненно говорит: - Бэкхён-а! Врач же сказал тебе лежать в кровати! Почему ты здесь? - Я не хочу быть там, - Бён прижимает колени к груди и виновато смотрит на мать. Он просто не может ей признаться, что его комната слишком холодная и пустая. Что каждый уголок полон воспоминаний из прошлого, они давят на него, они заставляют его почувствовать, насколько он ненавидит настоящее, пропитанное холодом, болью и одиночеством. - У меня для тебя есть сюрприз, - мама вытаскивает из сумки слегка потертый и полинявший конверт. Бэкхён вглядывается в яркий значок, сердце пропускает удар: символ национальных войск! Чанёль… Плед с легким шорохом падает на пол. Бэкхён срывается с места и подбегает к матери. Он буквально вырывает конверт у нее из рук и, слегка спотыкаясь, бежит прочь, крепко прижимая его к груди. В спину ему летит возмущенный крик матери: - Бён Бэкхён! Что ты себе позволяешь?! Как ты… Дверь закрывается с громким стуком. Слегка подрагивающими пальцами Бён поворачивает ключ в замке и прислоняется спиной к двери. Ноги отказываются его держать, и он съезжает вниз, вглядываясь в написанные знакомым корявым почерком имя и адрес. На губах невольно проступает улыбка. Бэкхён представляет, как Чанёль сидит, поджав колени, и, хмурясь, сосредоточенно выводит символы, стараясь, чтобы иероглифы выглядели как можно аккуратнее и понятнее. Перед глазами возникает родное, такое любимое лицо, и Бэкхён с силой прикусывает нижнюю губу, чтобы не разрыдаться. Пальцы торопливо раскрывают плотно запечатанный конверт и вытаскивают густо исписанный лист бумаги, слегка испачканный землей. Привет, хён! Как твои дела? Все солдатские письма всегда читаются. Спецслужбам плевать на понятие этики и интимности, ведь вместо послания семье или любимой девушке вполне может оказаться тайный шифр для вражеской разведки или секретная информация, не предназначенная для посторонних глаз. Или, что хуже, любовное письмо от одного мужчины другому. В армии такие вещи караются очень и очень сурово. Потому они и придумали свой собственный шифр, на случай, если Паку удастся отправить весточку с фронта. Слезы падают прямо на бумагу, проявляясь на белой поверхности некрасивыми влажными дорожками. Бэкхён улыбается и физически ощущает исходящее от письма тепло Чанёля. Привет, хён! Как твои дела? Не забываешь поливать цветок, что я тебе оставил? Ты как? Надеюсь, ты еще помнишь наше поле с одуванчиками? Война – это дело нешуточное. Но не буду утомлять тебя подробностями, я думаю, тебе это неинтересно. Здесь страшно. Я действительно боюсь, но не хочу тебе об этом рассказывать, потому что тебе будет больно. А я ненавижу, когда ты страдаешь. В окопах безумно холодно. Я постоянно вспоминаю наши родные места, ты ведь знаешь, как хорошо бывает в нашем городе летом! Эх, скорее бы оно наступило. Мне холодно без тебя. Я вспоминаю наше с тобой последнее лето, и мне так хочется вновь вернуться в то славное время. Я бы все отдал, чтобы вернуться к тебе как можно скорее. Враг наступает, но мы сопротивляемся, и довольно успешно! Я уверен, что скоро мы надерем им задницы, и тогда эти подонки наконец-то уберутся прочь. Они наступают, мы постоянно терпим неудачи, но я стараюсь не сдаваться и сражаюсь что есть мочи, чтобы их сдержать. Это тяжело, но я обещал себе, что не позволю, чтобы они добрались до тебя. Зато я теперь настоящий мужик, у меня есть автомат, нож и даже боевая сабля! Нож ты видел, я показывал его тебе, когда меня призвали. Летний день, яркие одуванчики и мы вдвоем на нашем лугу. Я помню нашу последнюю встречу так, будто это было только вчера. Ты с такой ненавистью смотрел на мое оружие как на символ того, что нас разлучают. Ты старался сдержаться, но все-таки расплакался, пачкая слезами мою гимнастерку. Как твое здоровье? Надеюсь, приступы не участились? Ты смотри, берегись там, как знать, может, ты понадобишься нам на фронте! Это первый приступ, который ты переживаешь без меня. Я бы отдал все, только чтобы оказаться рядом с тобой. Я знаю, что тебе без меня тяжело. Мне без тебя невозможно. Будь сильным. Знай, что я чувствую твою боль, даже когда я далеко, даже когда между нами война. Ладно, пора идти, меня зовет командир. Береги себя, хён, навести моих родных и передай от меня привет и что я их очень люблю. Я мог написать только одно письмо, и я решил написать его тебе, потому что знаю, что ты всегда все передашь. Ты же мне как брат, лучший друг. Я тебя крепко обнимаю, Твой донсэн, Чанёль. Мне опять нужно бросаться в пекло. Нам разрешили написать только одно письмо, и я решил написать его именно тебе. Потому что знаю, как тебе сейчас тяжело. Передай от меня весточку родным. Я тебя люблю. Навеки твой, Чанёль. Фразы простые и нарочито грубые, но Бэкхён умеет читать между строк. Он бережно прижимает к груди письмо и шепчет одними губами: - Чанёль… На секунду ему кажется, что в комнате стало теплее. Ледяная рука, сжимающая сердце, ослабляет хватку, и он глубоко вдыхает, улыбаясь сквозь слезы. Мать что-то кричит ему из-за двери, но Бэкхён ее не слышит. Он сидит, закрыв глаза, и находится где-то далеко от этой серой и страшной реальности. В прекрасном месте, где он не одинок и где он бесконечно счастлив. Там, где пахнет летом и золотистыми одуванчиками. ***** - Куда мы идем? – Чанёль пригибается, стараясь не удариться об ветку дерева, которых на пути через лес попадается немало. На секунду Бэкхён чувствует легкую зависть: ему с его ростом точно не надо задумываться о таких вещах. Он бережно сжимает ладонь Чанёля в своей руке и тянет его вперед: - Это сюрприз. - Только не говори, что ты решил заманить меня в глухую чащу и потом сотворить что-то с моим невинным беззащитным телом, - смеется Чанёль и неожиданно обхватывает Бёна за талию, притягивая ближе. Бэкхён упирается затылком в его грудь и на пару мгновений закрывает глаза, наслаждаясь ощущением близости. - Давай постоим так еще немного, - Чанёль наклоняется и неуклюже мажет губами по его щеке. – Тут так хорошо и спокойно. Только мы с тобой, и никого больше. Его руки осторожно обнимают Бэкхёна за плечи, так что он даже сквозь форменный пиджак может чувствовать исходящее от них тепло. И Бён отчетливо понимает, насколько это здорово: быть с ним наедине. Скрывать свои чувства тяжело, тем более когда они такие искренние, яркие и так и рвутся наружу, грозясь обратиться в случайные слова, жесты и поступки. На людях они по-прежнему ведут себя как лучшие друзья. Чанёль хлопает Бэкхёна по плечу, обращается к нему «Бэкхённи-хён» и изо всех сил старается, чтобы любое его прикосновение не выходило за рамки дружеских. Он флиртует с девочками из класса, неумело, немного неловко, то и дело украдкой посматривая на Бёна. Бэкхён знает, что в такие моменты Паку тяжелее всего, поэтому даже не ревнует. Только если чуть-чуть. Сам он постоянно в разговорах упоминает красивую девушку из выпускного класса, мечтательно закатывая глаза и вздыхая. Не слишком правдоподобно, но этого вполне достаточно, чтобы друзья были уверены в том, что «он влюблен в эту, красивую, которая часто гуляет с Сохён и Юной по коридору». Наедине Чанёль прижимает его к себе так крепко, что становится немного больно дышать, но в такие моменты совсем не хочется об этом думать. Бэкхён кладет голову ему на плечо, вдыхает исходящий от него запах одеколона и шампуня и чувствует себя слабым и зависимым. И счастливым просто до чертиков. Вот почему такие моменты особенно ценны. Моменты, когда можно не стесняться и любить друг друга по-настоящему. - Пойдем, - наконец тихо говорит Бэкхён, отстраняясь от Пака и поворачиваясь к нему лицом. Он заговорщически улыбается и вновь берет его за руку: - Поверь мне, тебе там понравится. Они медленно идут по узкой лесной тропинке. То и дело Пак все-таки ударяется макушкой об очередную ветку, и Бэкхён слышит его сдавленную ругань. Он еле сдерживается, чтобы не засмеяться, потому что нет ничего трогательнее и милее, чем вот такой, неуклюжий Чанёль, отважно борющийся с коварными деревьями. Они минуют узенький чистый ручей, и наконец сквозь деревья показывается просвет. Бэкхён легонько толкает Пака в бок и почему-то шепотом говорит, щурясь от яркого майского солнца: - Мы пришли. Это странно, что такое красивое место практически никому не известно. Небольшая поляна, расположенная прямо посреди леса, пусть и скрытая от посторонних глаз, все же находится не так далеко от популярных среди горожан мест для пикников и занятий на свежем воздухе. Возможно, это некая зачарованная обитель, которую хранители этого леса решили показать Бэкхёну в тот день, когда он решил пройтись по лесу, дабы остаться наедине с собственными мыслями и внутренними противоречиями. Просто что-то будто толкнуло его в спину, заставив отклониться от намеченного пути и, будто сомнамбула, пойти прямо по глухой лесной тропинке. Впервые оказавшись на этом лугу, покрытом золотистыми цветами одуванчиков, Бён замер и некоторое время молча стоял, опьяненный сладковатым ароматом трав и цветения и просто сбитый с толку открывшимся его взору нереальным пейзажем. Точь-в-точь как на картинках художников-импрессионистов. Он никогда не думал, что в мире могут существовать такие яркие краски. Что трава может быть такой зеленой и мягкой, а одуванчики – желтыми-желтыми, пропитанными солнечным светом. Бэкхён шагнул вперед и опустился на колени, подставляя лицо теплому майскому ветру. И понял, что, черт возьми, он обязан привести сюда Чанёля. В их маленький нереальный мирок только для них двоих. - Здесь просто… Просто… - Пак замолкает, подбирая слова. Его слегка влажные пальцы крепче сжимают ладонь Бэкхёна, и тот наклоняется и касается кончиками пальцев свободной руки золотистого цветка: - Красиво? - Свободно, - покачав головой, отвечает Чанёль. Он поворачивается лицом к Бёну, и тот смотрит на него в упор. - Это наше с тобой место, - Бэкхён неуклюже утыкается носом в грудь Пака и тянется к его губам, оставляя смазанный поцелуй. – Место, где нас никто не найдет и где можно ничего не стесняться. - Не найдет, - эхом повторяет Пак, соглашаясь. – Так, значит, я могу поцеловать тебя по-настоящему? Он наклоняется и прижимается к губам Бэкхёна. Его язык настойчиво скользит в приоткрытый рот, и Бён легко стонет, цепляясь побелевшими пальцами за плечи Чанёля. Это невероятно хорошо, страстно, смущающе и жарко. Не потому, что солнце нещадно палит над головой, а потому, что сам Чанёль очень жаркий. Его губы, его язык, его дыхание и руки, крепко прижимающие Бёна к себе, - все заставляет его плавиться. Чанёль отстраняется и широко улыбается припухшими губами. Бэкхён слегка щурится на солнце и думает о том, что стоит постараться запечатлеть его сейчас в своей памяти. Пак Чанёль, слегка взъерошенный, с опавшей листвой в спутанных волосах, глазами говорящий о том, как сильно и бесконечно он его любит. Стоящий посреди моря золотистых одуванчиков. Слишком прекрасно, чтобы быть по-настоящему. - Извращенец ты, - бормочет под нос Бэкхён и легонько ударяет его кулаком в плечо. – Вечно испортишь любой романтичный момент. - Я его не испортил, - Пак срывает травинку и зажимает ее между губ. – Я сделал его более памятным и страстным. – Невнятно заканчивает он. Бэкхён невольно смеется. Чанёль слегка толкает его в бок и тянет за руку: - Бежим! – неожиданно кричит он и с радостным воплем бросается вперед. Бэкхён едва поспевает за ним, слегка задыхаясь и подставляя лицо ветру. Воздух пахнет летом, свободой и любовью. Бён широко улыбается и бежит что есть мочи, крепко сжимая ладонь Чанёля в своей руке и чувствуя себя бесконечно счастливым. Сегодня первый день лета. Последнего лета перед годом выпускных экзаменов и пугающего перехода во взрослую жизнь. Лето, которое, как думает Бэкхён, не должно заканчиваться никогда. ***** Воздух наполнен отвратительным запахом валокордина, валерьянки и чего-то тяжелого, вытесняющего кислород из легких и оседающего на душе липким осадком. Пахнет горем, думает Бэкхён и, закусив губу, смотрит на сидящую напротив него плачущую женщину. Госпожа О цепляется дрожащими пальцами за блузку его матери и безостановочно надрывно повторяет, судорожно всхлипывая и поскуливая, будто раненый щенок: - Мой мальчик… Мой бедный мальчик… Есть люди, которые устраивают истерику на публику, с громкими фальшивыми завываниями и оглушительными рыданиями, бурными обмороками и визгливыми причитаниями. Госпожа О плачет практически беззвучно, но настолько горько и безнадежно, что у Бэкхёна невольно сжимается сердце, и он отворачивается, буравя отсутствующим взглядом стену гостиной. Нет ничего более страшного и пронзительного, чем мать, потерявшая любимое дитя. Перед глазами встает Сехун, немного нескладный, надоедливый, смешной и несуразный, шаркающий ногами и завязывающий шнурки на темных кедах неаккуратной петлей. Жизнерадостный, смеющийся Сехун, кладущий руку ему на плечо и рассказывающий что-то про свой любимый баскетбол. Бэкхён все еще помнит исходящее от его светлой кожи живое тепло, и ему становится жутко оттого, что тот, с кем он совсем недавно разговаривал, кого он помнил мальчишкой, практически ровесником, мечтающим о карьере профессионального спортсмена и строящего планы на будущее, теперь живет только в его воспоминаниях. Нутро будто наполняется холодом, и Бён не сдерживает сдавленного вздоха. Мать Сехуна плачет на плече у его матери. Ее обычно аккуратно уложенные блестящие волосы теперь висят некрасивыми спутанными прядями, похожими на сосульки. Одежда помята и выглядит несвежей, лицо белое-белое, будто бескровное, губы серые и сухие, а красные глаза наполнены такой болью, что Бён ощущает ее собственным телом. Бэкхён смотрит на нее, разбитую и опустошенную, затем переводит взгляд на лежащий на столе аккуратный конверт с похоронным письмом. Адрес на нем напечатан стандартным шрифтом, каким обычно пишут все офисные бумажки. Они даже не удосужились написать что-то от руки – скорее всего, просто вставили в шаблон нужное имя. И тысячи таких писем отправились по нужным адресам, к несчастным семьям, потерявшим близкого человека. Мать Сехуна поднимает голову и встречается с ним взглядом. Бэкхён завороженно смотрит в ее расширенные зрачки, и на мгновение ему чудится, что это он сейчас, серый и безжизненный, сидит на старом диване и оплакивает любимого человека. Бён вздрагивает и судорожно вцепляется руками в подлокотник дивана, силясь справиться с охватившей его паникой и животным, бесконтрольным ужасом. По телевизору опять говорят, что все хорошо. Что война скоро закончится, а проигранный бой – последняя неудача, и скоро враг отступит. Бэкхёну хочется плюнуть в экран, потому что воздух сотрясает рев подступающих вражеских истребителей, а первый снег пахнет кровью и смертью. Война подходит к их городу все ближе и ближе. Диктор скорбно покачает головой, и на экране покажутся списки погибших, белые страшные буквы на иссиня-черном фоне. Бэкхён, как всегда не будет их смотреть, но уже заранее знает, что в них будут имена О Сехуна, Ким Чондэ, Ли Тэмина, Ким Чонина и Ким Минсока, его закадычных товарищей, которых он до сих пор помнит живыми. Они лежат, холодные и неподвижные, в братской могиле где-то на линии огня. Он видит их матерей, заплаканных, несчастных, почти обезумевших от горя. Он ощущает их боль, которая отдается спазмом в сердце, и в то же время чувствует липкий панический страх, что наступит день, когда мать Чанёля постучит в их дверь, держа в подрагивающей руке знакомый конверт с символикой национальных войск. Бён сжимает руки в кулаки так, что практически раздирает кожу на ладонях обломанными ногтями, и крепко зажмуривается, борясь с подступающей безнадежной тоской. Бэкхён ненавидит войну и равнодушные письма, напечатанные руками тех, для кого люди из плоти и крови – это всего лишь солдаты, послушные игрушки в жестоких грязных руках. Бэкхён ненавидит холодный ноябрьский ветер, вид чужих отчаянных слез и ледяное дыхание смерти, которым наполнена приближающаяся зима. Бэкхён ненавидит себя за то, что ему остается только сидеть и беспомощно ждать. Он любит только Чанёля, улыбающегося ему на смазанных кадрах из прошлого. Чанёля, отпечатавшегося в его памяти из времени без войны, пустоты в груди и одиночества. ***** Боль в груди становится практически невыносимой. Бэкхён сдавленно хрипит, ощущая, как воздух в легких испаряется, уступая место раскаленному свинцу. Он судорожно пытается вдохнуть, хватаясь побелевшими пальцами за влажную от пота сбившуюся простыню. Глаза застилает алая пелена, и Бэкхён зажмуривается, чувствуя, как на глазах выступают слезы. Его ладонь накрывает чужая теплая сухая рука. Бэкхёна прижимают к широкой груди, и знакомый хриплый голос успокаивающе шепчет, переплетая их пальцы и осторожно поглаживая свободной рукой по волосам: - Бэкхён… Я с тобой. Его болезнь носит длинное научное название из множества латинских слов, но Бён называет ее «зверем». Она, живущая внутри его тела с рождения, с каждым годом становится сильнее и свирепее. Она раздирает его нутро острыми ядовитыми когтями, она разрывает его легкие, она сдавливает его сердце ледяной чешуйчатой лапой, заставляя практически терять сознание от того, насколько больно и тяжело дышать. Зверь опустошает и практически каждый раз заставляет его умирать. Но не до конца, потому что чудовище не допустит, чтобы любимая жертва вырвалась из цепкой хватки. Ведь если умрет Бэкхён, то умрет и зверь. А ему хочется жить и мучить его и дальше. Единственный, кого боится монстр, - это Чанёль. Удивительно, но стоит Паку оказаться рядом и взять его за руку вот так вот, прижав к себе и баюкая, как маленького ребенка, Бэкхёну становится легче. Пускай чуть-чуть, но это ощущение тепла, загорающееся в груди робким огоньком, заставляет чудовище чуть ослабить свою губительную хватку. А позже – совсем отступить, поджав лапы и издав жалобный вой. Возможно потому, что болезнь чувствует его тепло. Его сильные руки, которые прижимают к себе Бэкхёна так, будто он самая большая ценность этого мира. А может, чудовище чувствует. Чувствует, насколько сильно и отчаянно Бён любит Чанёля, и отступает, не в силах справиться с чем-то более могущественным. - Я забираю твою боль, чувствуешь? – тихо повторяет Пак. Сквозь алое марево в глазах Бэкхён видит, что у него глаза на мокром месте, и бешено стучащее сердце екает. Он ненавидит видеть Чанёля грустным и испуганным. Бён издает сдавленный хрип и пытается сделать глубокий вдох. Пак крепче вцепляется в его ладонь, сжимая так, что на коже наверняка появятся синяки, и снова как мантру говорит: - Отдай свою боль мне. Я не боюсь, я приму ее. Пожалуйста… И Бэкхён отдает. Он кладет голову на плечо Пака и чувствует, как зверь вздрагивает и разжимает когтистые лапы, отчего ему удается с трудом вдохнуть. Бён с трудом разлепляет пересохшие губы и хрипит: - Чанёль… Ему хочется сказать совершенно иные слова, яркие, пронзительные, полные его отчаянного чувства любви и благодарности. Но ослабевшее полубесчувственное тело с трудом подчиняется своему хозяину, однако Пак понимает его без каких-либо затруднений. Как, впрочем, понимает всегда. - Я тоже, Бэкхён, - говорит он, и, осторожно прижимает его к себе, касаясь губами влажного от пота лба. – Больше, чем кого-либо еще. Бэкхён снова вдыхает с протяжным всхлипом. Кислород врывается в иссушенные легкие, голова резко начинает кружиться, и Бён порывисто хватает Пака за помятую рубашку. Он падает на подушку, увлекая за собой Чанёля и с облегчением понимая, что на сегодня зверь отступил. Некоторое время они молча лежат напротив друг друга, настолько близко, что острые худые колени Бёна упираются в ноги Пака, обтянутые старыми домашними брюками. Бэкхён утыкается лицом в грудь Чанёля и тянется к нему, хватаясь за его плечи судорожным полудетским жестом. Он вдыхает исходящий от Пака запах и тихо говорит севшим хриплым голосом: - И снова ты меня спасаешь. Чанёль ничего не отвечает. Вместо этого он молча наклоняется и, приподняв Бэкхёна за подбородок, осторожно касается губами его губ. В этом есть что-то отчаянное и бесконечно трогательное, и Бён невольно улыбается. - Я боюсь того дня, когда тебя не окажется рядом, - тихо шепчет он, прижимаясь к Паку и закрывая глаза. Что-то неприятно царапает его изнутри, и Бён ощущает, как нутро заполняет безнадежное пугающее чувство. - Я всегда буду рядом, - голос Чанёля кажется ровным и спокойным, но Бэкхён знает, что Паку тоже страшно. - Если тебя не будет рядом во время приступа, то я умру, - он произносит эти слова будничным тоном, так, будто это само собой разумеющееся. Чанёль вздрагивает и качает головой: - Не говори так. Никогда так не говори… Зверь боится только его теплых рук, думает Бён. Только тогда он на время отступает, давая иллюзорную надежду и короткое ощущение счастья и чувства собственной полноценности. Но, если Пак исчезнет из его жизни, то чудовище окажется абсолютно свободным. И тогда ничто не помешает ему разорвать Бэкхёна на кусочки. - Я не оставлю тебя, - шепчет ему на ухо Чанёль. – Я буду цепляться за собственную жизнь ради тебя, ради того, чтобы жил ты. И мы умрем с тобой в один день, счастливые и прожившие вместе много-много прекрасных лет. Пак не умеет лгать, и потому он произносит эти слова искренне, веря в них всем сердцем. Бэкхён отлично знает, что вряд ли ему светит долгая и счастливая жизнь, потому что чудовище не отпустит его никогда. Но почему-то ему тоже очень хочется верить. Пускай все это призрачно и иллюзорно, но… - Аминь, - улыбается Бэкхён и тихо вздыхает. Пак укрывает его одеялом и поправляет подушку под головой: - Тебе надо поспать, чтобы восстановить силы. – Он вновь касается губами лба Бэкхёна и слегка отстраняется. Бён хватает его за воротник рубашки и жалобно просит: - Останься на ночь. Чанёль замирает. Некоторое время он молчит, затем тихо смеется и говорит: - А что скажет твоя мама? - Ничего она не скажет, - отвечает Бэкхён. Глаза слипаются от поступившей усталости, и он жмурится. – Она никогда не возражает, когда ты приходишь ко мне во время приступа. И потом, уже поздно, а ты мой друг. Слово «друг» он произносит слегка насмешливо и в то же время нежно. Чанёль улыбается и слегка ерошит его влажные спутанные волосы: - Ладно. Только тогда мне надо раздеться и надеть что-то другое, а то я… - Не надо, - перебивает его Бэкхён и, подавшись вперед, обнимает его за плечи. – Не уходи… Останься так, хорошо? - Хорошо, - Пак придвигается к нему ближе. – Доброй ночи, Бэкхён. - Доброй ночи, - Бён чувствует, как Чанёль вновь осторожно целует его и обнимает, прижимая к своей груди. Бэкхён закрывает глаза и, коротко выдохнув, ведет носом по рубашке Пака. От нее пахнет уже знакомым и любимым домашним Чанёлем, и Бён слегка улыбается. Тело ломит после болезненных судорог. Легкие все еще жжет, и каждый вдох дается с усилием, а горло саднит, отчего ему тяжело глотать. Бэкхён слушает слегка прерывистое дыхание Чанёля, чувствует исходящее от него тепло и ощущает, как душа наполняется робким, каким-то лихорадочным счастьем. Он ненавидит свою болезнь, уродливое чудовище, отбирающее у него здоровье, счастье и ускользающее время. Он вряд ли доживет до преклонного возраста, и каждый приступ все ближе и ближе подводит его к черте. Но порой бывают такие мгновения, когда он и Чанёль могут лежать рядом на его кровати, не боясь осуждения и растворяясь в собственных чувствах. И тогда Бён даже немного благодарен зверю. Ради них он готов терпеть боль, готов задыхаться и практически умирать. Ради таких моментов, как сейчас, которые делают их ближе, а их чувство - еще крепче и отчаяннее. ***** Один день сменяет другой, и каждый до отвращения похож на предыдущий. Бэкхён молча сидит у окна в гостиной и безразлично смотрит на идущий за окном слабый декабрьский снег. Снег серый от сажи и пахнет порохом, он оседает на грязном асфальте, превращаясь в липкие слякотные лужи. Бён ежится и неловко поправляет плед на своих плечах. Иногда ему кажется, что ему на голову надели прозрачный пакет. Мир видится ему будто сквозь пелену, воздух потерял свою свежесть, и вообще, дышать тяжело, словно через толстый полиэтилен. Его нутро медленно, но верно заполняется пустотой, и все краски теряют свою яркость, постепенно превращаясь в серую дымку, растворяющуюся в холодной полумгле. Бён живет словно в тумане, на ощупь двигаясь куда-то вперед по скользкой дороге, заканчивающейся тупиком. Он не думает о том, что все дальше и дальше уходит от окружающей его реальности, прячась от нее глубоко в себя и сверля немигающим взглядом однообразный пейзаж за окном. Боль притупляется, все чувства становятся легкими и испаряются из его осунувшегося тела с каждым вздохом. Если приглядеться, то с большой высоты из города можно увидеть вражеские танки. Бэкхён воспринимает их как часть пейзажа, нисколько не боясь и глядя на них так же, как он смотрит на подтаявший сугроб или старое покрытое изморозью дерево. Он уже ничего не ощущает, будто находясь под действием тяжелого наркотика. Кроме одного болезненного жаркого чувства, не позволяющего ему окончательно замерзнуть в ледяном Настоящем. Он медленно поднимается из кресла и, слегка шаркая разношенными тапками, идет в свою комнату. Плед с тихим шелестом падает с плеч, но Бэкхён этого даже не замечает. Он заходит внутрь и рвано выдыхает: воспоминания. Они яркие и живые, их можно найти в каждом уголке его холодной, неуютной и наполненной одиночеством комнате. Бён испытывает невероятное желание развернуться и уйти прочь, но вместо этого сжимает повлажневшие ладони в кулаки и быстро подходит к кровати. Тонкие пальцы шарят под матрасом, нащупывая заветную коробочку. Бэкхён воровато оглядывается и, неуклюже опустившись на кровать, вытаскивает небольшую деревянную шкатулку, украшенную перламутровыми ракушками. Шкатулку ему давным-давно подарил Чанёль. Он привез ее из короткого путешествия на море, купив в одном из многочисленных сувенирных магазинов. Шкатулка была дешевая, но очень изящная и по-своему оригинальная. Как тогда сказал ему Пак, радостно улыбаясь, она чем-то напомнила ему Бэкхёна. Просто увидел, вспомнил о нем и купил, надеясь порадовать друга, безвылазно сидящего дома. Бэкхён осторожно проводит кончиками пальцем по потускневшему от времени перламутру и с болью думает о том, что даже тогда, в детстве, Чанёль боялся оставлять его одного, ни за что не соглашаясь уезжать никуда надолго. К горлу подкатывает горький комок, и он поспешно открывает резную крышку. Внутри находится всего несколько вещей. Кому-то они могут показаться бесполезными и совершенно ненужными. Для Бёна они ценнее всех сокровищ мира. Вот то самое единственное письмо, которое он получил от Чанёля несколько месяцев назад. Бэкхён любит его перечитывать в те минуты, когда тоска по Паку становится невыносимой. Он мысленно пишет тысячи ответных писем, красивых, пронзительных, нежных и щемяще грустных. Но никогда не берет в руки бумагу и ручку, зная, что послание все равно не дойдет до адресата: армия постоянно перемещается из одного временного штаба в другой. Пальцы водят по неровным строчкам, написанным знакомым неряшливым почерком, и перед глазами Бёна появляется лицо Чанёля, веселое, улыбающееся и безумно родное. В такие минуты холодная комната будто наполняется летом, и Бэкхён теряется в собственных чувствах. Это хорошо, вновь потеряться в иллюзии прошлого, но в то же время так невыносимо горько понимать, что это всего лишь фантазия. Настоящий Чанёль где-то там, прячется от вражеских пуль на холодном декабрьском ветру. А вот лежит слегка неровное деревянное сердце, на котором перочинным ножом вырезаны их инициалы. Чанёль подарил его Бёну на день Святого Валентина. Пак говорил, что этот праздник на редкость глупый и идиотский. Что шоколад и сладости радуют только девчонок, которых привлекает вся эта романтическая розовая шелуха. Бэкхён соглашался с ним, презрительно фыркая и окидывая равнодушным взглядом украшенные розовым серпантином витрины. И, когда наступило четырнадцатое февраля, он подарил Чанёлю сделанный собственноручно шоколад. Слишком сладкий и совсем невкусный. Пак съел всю коробочку и позже вручил ему то самое сердечко. И помнится, ненавидящий всю эту ванильную ерунду Бэкхён едва сдержался, чтобы не броситься ему на шею. Глупый праздник. Глупый подростковый максимализм. Глупые они, которые еще не знали, как важно дорожить такими вот моментами. Как жаль, что ленту времени нельзя отмотать назад… Бэкхён кладет сердце обратно в коробку, слегка задержав его в холодных пальцах. Он улыбается и проводит рукой по слегка выцветшей фотографии. Это фото сделано после выпускной церемонии. Улыбающийся Чанёль обнимает Бэкхёна за плечи. Тот немного щурится от солнца и тоже улыбается на камеру, держа одной рукой пышный букет цветов, а второй - что-то сжимая в ладони. На пиджаках обоих не хватает по пуговице. По старой традиции, пуговица от формы выпускника может достаться попросившему его человеку, коим обычно бывает тот, кто испытывает к нему нежные чувства. Пуговицы Пака и Бёна, как сказали они родителям, достались двум симпатичным одноклассницам. Пуговица Чанёля, нагретая его теплой рукой, лежала в его ладони в то время, как его мама радостно кричала «Сыр!» и фотографировала их на старомодную камеру. А теперь она лежит в руке Бёна, маленькая и слегка поцарапанная. И Бэкхёну почему-то кажется, что она до сих пор хранит крупицу тепла Чанёля. Последняя вещь в его шкатулке хрупкая просто до невозможности. Поэтому Бён берет ее осторожно, боясь даже вдохнуть, дабы высушенный цветок не осыпался, превратившись в серую труху. Сухие одуванчики не такие красивые, как те, что растут летом на их любимом лугу. Золотистые лепестки потеряли свою яркость, а аромат цветения практически неуловим. Бэкхён осторожно вдыхает и, судорожно зажмурившись, с трудом сдерживается, чтобы не закричать. Яркое цветущее поле, желтые цветы, Чанёль, крепко держащий его за руку… На мгновение все вновь становится таким живым и настоящим, что его наполняет бесконтрольная, какая-то истерическая радость. Бён сжимает в подрагивающих пальцах высушенный одуванчик, с головой окунаясь в водоворот прекрасных, светлых и таких счастливых воспоминаний. А потом все внезапно исчезает. Ощущение реальности больно бьет его по глазам, заставляя ощутить липкий, заполняющий тело холод. Бэкхён осторожно кладет одуванчик в коробку и, помедлив, медленно закрывает крышку. Пальцы судорожно вцепляются в гладкую деревянную поверхность, не желая выпускать ее из рук, его шкатулку, наполненную сокровищами из прошлого. Бён прячет ее под матрас и некоторое время сверлит немигающим взором сбившуюся простыню. Аккуратно расправляет ее и ложится сверху, поджав ноги. Кончики пальцев все еще хранят ощущение тепла и счастья, и Бэкхён обхватывает колени руками, сворачиваясь в клубок и мерно покачиваясь. Комната давит на него подступающим отовсюду одиночеством и холодом. Бён прикрывает глаза и больше всего на свете мечтает потеряться в прошлом. Потому что в настоящем, кроме болезненной надежды вновь увидеть Чанёля, его больше ничего не держит. ***** Его руки неуверенно скользят по телу Бэкхёна, осторожно проводя кончиками пальцев по слегка угловатому плечу. Чанёль наклоняется и осторожно целует светлую кожу на его ключице. Бёну немного щекотно, но в то же время дыхание сбивается от неловких прикосновений Пака. - А что если твоя мама внезапно вернется? – его хриплый шепот опаляет кожу Бэкхёну. Бён тянется вперед и обвивает руками шею Пака, притягивая его к себе ближе и, помедлив, дергает на себя тонкую футболку Чанёля: - Не придет. Она сегодня допоздна будет на дне рождения у госпожи Ким. Она знает, что ты сегодня ночуешь у меня и, если что, сможешь за мной присмотреть. – Он, не сдержавшись, тихо смеется. – Наверно, она думает, что мы будем заниматься всякими мальчишескими глупостями, вроде онлайн-игр или просмотра ужастиков. - Это действительно в какой-то мере можно назвать глупостью, - Чанёль поднимает руки вверх, позволяя Бёну стянуть с себя футболку. У того невольно перехватывает дыхание: он не первый раз видит Пака полуобнаженным, но впервые это настолько близко, настолько интимно и возбуждающе. Чанёль наклоняется к нему вплотную, так что Бён может чувствовать жар, исходящий от его обнаженной кожи. Пак обхватывает его лицо ладонями и порывисто прижимается губами к его губам. Бэкхён ерзает спиной по сбившейся простыне, и ему кажется, что в комнате становится все жарче. Раскаленный воздух испаряется из легких, язык Пака вторгается в его рот, и он просто сходит с ума от переполняющего его болезненного тягучего напряжения. Рука Чанёля скользит под его футболку, и он тихо шепчет ему в губы: - Бэкхён-а… Мешковатая майка летит прямо на пол. Пак наклоняется ниже и целует его тонкую шею, острые ключицы, ведет языком по коже груди и захватывает губами сосок, начиная его посасывать. Бэкхён не сдерживает громкого стона и подается вперед, обхватывая руками шею Чанёля. Он понятия не имеет, насколько это похоже на настоящий секс. Но это не имеет ничего общего с просмотренным им порно, где актеры ненатурально стонали на камеру и делали все с выражением полной незаинтересованности. Это непривычно, жарко и безумно хорошо. Они целуются медленно, тягуче, и у Бёна кружится голова от переполняющей его эйфории. Наконец-то так близко. Наконец-то наедине. Наконец-то он может прикасаться к Чанёлю не украдкой и не боясь, что мама внезапно войдет в комнату. - Погоди, - тяжело дыша, Пак отстраняется и смотрит на него потемневшими от возбуждения глазами. – Сегодня мы не будем… вот так. - Как так? – Бэкхёну кажется странным, что Чанёль еще в состоянии выдавать связные фразы. Сам он возбужден до такого состояния, что влажный от смазки член болезненно давит на тугую ширинку. - По-настоящему, - Чанёль ведет пальцем по линии его ключиц и, наклонившись, целует маленькую впадинку между ними. – Я просто знаю, что это… очень больно. – Его глаза наполняются необычайной серьезностью. – Я просто хочу, чтобы ты был к этому готов. - Я готов, - Бэкхён вновь тянется к Паку, но тот качает головой: - У тебя был приступ совсем недавно. – Он неожиданно крепко обнимает его, резко прижимая к себе. Так что желающий возразить Бён обмякает в теплых объятиях и затихает. Он чувствует исходящий от Чанёля жар и понимает, что тот хочет этого не меньше него. Настоящего, взрослого секса, так, чтобы с пенетрацией и оглушительным оргазмом. Но для Пак Чанёля с самого детства безопасность и здоровье Бэкхёна стояли превыше всего. И Бён знает, что он ни за что не сможет его переубедить. - Хорошо, - шепчет он, утыкаясь носом во влажный изгиб шеи Чанёля. – Тогда… когда? Помедлив, Пак отвечает: - На выпускном. – Он смешно морщится и улыбается. – Осталось всего полтора месяца до того самого дня, как мы покончим с детством и вступим во взрослую жизнь. Чтобы стать каким-нибудь филологом или бухгалтером. - На выпускном, - эхом повторяет Бён и, не сдержавшись, фыркает: – Как символично! - Зато запомнится, - Чанёль берет его за руку и пристально смотрит ему в глаза. – На всю оставшуюся жизнь. В его лице есть что-то такое, отчего сердце Бэкхёна сжимается. Он опускает глаза и тихо отвечает, почему-то ощущая, как от волнения лицо заливается краской: - Значит, решили. - Значит, да. - Чанёль мягко целует его в губы. Постепенно поцелуй становится более тягучим и влажным, и Бэкхён чувствует, как слегка спавшее возбуждение вновь накрывает его с головой. - Чанёль, - тихо стонет он, когда Пак расстегивает пуговицу на его шортах и запускает руку в его боксеры, начиная поглаживать влажный от смазки член. – Ох, черт… Он упирается лбом в плечо Пака и, рвано выдохнув, тянется рукой вниз. Дрожащие пальцы с трудом слушаются своего хозяина, и он, чувствуя, как его ведет от поступающего наслаждения, расстегивает ширинку брюк Чанёля. Тот помогает ему свободной рукой, и скоро его брюки, а затем и белье оказываются полуспущенными на бедрах, сползая на голени некрасивой гармошкой. - Бэкхён-а… - хрипло тянет Пак. – Черт… твои пальцы… Я так давно хотел, чтобы ты… Он не договаривает и испускает глухой стон. Его рука на пару мгновений замедляется, подстраиваясь под ритм движения ладони Бёна, и вскоре они начинают двигаться в унисон. Со стороны они выглядят безумно неловко и немного нелепо. На Бёне все еще одеты полуспущенные шорты, на лодыжках Пака болтаются брюки и семейные трусы в ромашку, и оба они угловатые, перевозбужденные и раскрасневшиеся от напряжения. Бэкхён запрокидывает голову назад, задыхаясь от того, насколько это хорошо – ощущать жаркие пальцы Пака на своем члене, и благодаря всех известных ему богов за то, что сегодня мама решила задержаться в гостях. - Бэкхён-а… - Чанёль издает низкий стон и резко дергается. Его член начинает пульсировать, и через несколько мгновений ладонь Бёна становится липкой и влажной от чужого семени. Почему-то эта мысль кажется ему настолько возбуждающей, что в глазах резко темнеет, и Бэкхён кончает следом, с силой прикусывая нижнюю губу и чувствуя, как тело бьет мелкая дрожь. Это не похоже ни на что другое. Радость, восторг, всепоглощающая эйфория, взрыв, цунами - он не знает, как это назвать, но думает, что это очень здорово. Намного лучше того, что показывают в порно фильмах. Он неловко вытирает руку о простыню и открывает глаза, встречаясь с Паком взглядом. Чанёль молча берет его за руку и тянет на себя. Они немного неловко падают на кровать, и Бэкхён случайно ударяет Пака локтем в живот. Тот невольно вздрагивает и морщится: - Ай! - Прости, - Бэкхён утыкается губами в его влажное от пота плечо. – Я не нарочно. Некоторое время они молча лежат рядом. Бён устраивает голову на плече Чанёля и закрывает глаза, наслаждаясь ощущением его близости и тепла. - Скоро может прийти твоя мама, - Чанёль обнимает его за плечо. - Да, - Бэкхён чувствует себя уставшим и умиротворенным. Он вдыхает знакомый терпкий запах, исходящий от Пака, и думает о том, что наверняка ему сегодня будут сниться хорошие сны. - Надо все тут прибрать. И потом, что она скажет, если увидит нас полуголыми в одной кровати? Вдруг она… - Чанёль-а… Давай просто полежим вот так еще чуть-чуть. Хотя бы немного. Только ты, я и никаких мыслей о том, что в этом мире есть кто-то третий. Он не умеет красиво выражать свои чувства словами, думает Бён. Поэтому он разворачивается лицом к Паку, крепко обхватывая его за плечи и по-детски прижимаясь к нему крепче, устраивает голову на груди. Чанёль молча смотрит на него, затем расплывается в улыбке и кладет руки ему на спину, начиная поглаживать влажную от пота кожу. Бэкхён слегка задерживает дыхание, ощущая, как сердце вновь сжимается от подступившей болезненной нежности. Он любит Чанёля до дрожи в коленях, сильно, порывисто, большим и искренним чувством. И потому так хочется, чтобы минуты близости длились как можно дольше, а мама еще немного задержалась в гостях. И теперь он ждет выпускного не просто как важную дату в календаре и как день прощания с поднадоевшей школьной жизнью. Выпускной – день, когда он станет принадлежать Чанёлю целиком и полностью. Как и любой подросток, Бэкхён хочет секса, мучается от спермотоксикоза и тинейджерских эрекций и мечтает поскорее распрощаться с девственностью. И почему-то с того самого момента, как он впервые задумался о таких вещах, он не сомневался в том, что его первый раз будет с Чанёлем. С кем еще, если не с ним? На сонном лице Бёна появляется легкая улыбка. Почему-то он не сомневается, что после выпускного будет целая череда прекрасных, просто восхитительных дней, которые не омрачит даже суматоха с институтскими экзаменами. А все эти разговоры о том, что конфликт с соседним государством скоро выльется в самую настоящую войну… Все это лишь глупости и слухи. Какая война, если скоро будет лето? Лето, теплая пора, цветы одуванчиков на лугу и жаркое солнце, столько прекрасных недель, которые они смогут провести с Чанелем наедине. Какая война, если он любит? Какая война, если у него впереди такое светлое будущее? Какая война, когда все так хорошо? Так просто не бывает, думает Бэкхён. Так не бывает… ***** - Бэкхён, съешь хотя бы кусочек, - тихо просит мама, глядя на него умоляющими глазами. – Это твое любимое карри. Бён невольно морщится, но мать выглядит настолько потерянной и измученной, что он покорно опускает взгляд в тарелку и ложкой зачерпывает немного риса. От запаха еды его слегка мутит, но он кладет карри в рот и медленно пережевывает, совершенно не чувствуя вкуса. - Звонил твой отец, - нарушает наступившее молчание мама. – Его перевели в столицу. Сейчас он как раз разрабатывает новый вид оружия для нашей армии. Бэкхён ест абсолютно безвкусное карри и вяло думает о том, что в этой новости нет абсолютно ничего особенного. Его отец, известный инженер-конструктор, постоянно что-то разрабатывает, изобретает и собирает, пропадая на очередном научно-исследовательском полигоне. Для Бэкхёна папа – это как некое преходящее явление, человек, появляющийся в его жизни всего несколько раз в год, привозящий дорогие подарки и дежурно обнимающий его при встрече. От него всегда пахнет машинным маслом, какими-то химикатами и медицинским спиртом. Не потому что у него есть проблемы с алкоголем, нет, просто он выливает его чуть ли не литрами в пробирки и склянки. Каждый раз, когда он разговаривает с отцом, ему кажется, что тот воспринимает его как один из изобретенных им механизмов. Не очень любимый, потому что несовершенный и не функционирующий без погрешностей. Одним словом, неудачный. Бён смотрит на отца и понимает, что больше всего на свете ему хочется уехать из дома и вернуться в лабораторию к новому изобретению. Там ему хорошо, там его настоящий дом. Бэкхён не знает, что такое «настоящий папа». Он никогда не испытывал на себе любви отца и потому совершенно в ней не нуждается. Ведь как можно нуждаться в том, о чем знаешь лишь понаслышке? - Вкусно? – врывается в его сознание голос матери. Бён машинально глотает и вяло говорит: - Да, спасибо. Отличный рамен. - Это же карри, - мама смотрит на него с плохо скрываемым беспокойством. Бэкхён откладывает ложку в сторону и, взяв в руки чайник, наливает крепкую заварку в свою чашку. Затем ставит его на стол и, взяв чайную ложечку, тянется к симпатичной фарфоровой сахарнице. Звяк-звяк-звяк, - мерно стучит ложечка о стенку чашки. Бэкхён размешивает сахар, равнодушно глядя на колеблющуюся в сосуде темную жидкость. Он чувствует на себе обеспокоенный взгляд матери и на мгновение ощущает легкий укол вины. Но затем это чувство пропадает, уступая место привычной холодной пустоте. За окном идет густой январский снег, и тепло в комнате поддерживает мерно гудящий обогреватель. На Бэкхёна надет теплый шерстяной свитер, брюки и две пары носков, но он по-прежнему ощущает, как гулко стучит в груди оледеневшее сердце. Лед на стенках его сосудов, лед там, где когда-то теплилась жизнь. Бэкхён проживает день за днем в состоянии оцепенения, и все происходящее кажется ему всего лишь сном, серым, скучным и нереальным в своей обыденности. Это ощущение пропадает лишь в те минуты, когда он закрывает глаза и с головой погружается в прошлое. Теперь он понимает, зачем тогда, в теплый солнечный майский день, Чанёль попросил его помнить. Запомнить его, немного незнакомого, с бритой головой и темными глазами, на дне которых плескался тщательно скрываемый страх. Боязнь того, что, уйдя на фронт, он оставит Бэкхёна одного. Лишь в такие мгновения, когда он вспоминает Пака, он чувствует себя живым. По щекам текут горячие слезы, которые Бён вытирает рукавом свитера. Из груди вырывается сдавленный стон, и Бэкхён молча катается по кровати, сжимая зубами запястье и практически прокусывая кожу до крови. Как же это больно: мучиться от одиночества и неизвестности. Осада соседнего города продолжается уже несколько недель. Население их городка уже начинает волноваться, и ползут слухи о том, что скоро будет массовая эвакуация, потому как враг планирует устроить бомбежку с воздуха. Бэкхёну плевать. Жив ли Пак – вот, что волнует Бёна. А все остальное кажется пустым и бессмысленным и не вызывает у него абсолютно никаких эмоций. Он продолжает безучастно сидеть у окна, наблюдая за падающим снегом. Где-то в глубине виднеющегося на горизонте леса скрыто их тайное место. Луг наверняка покрыт толстым слоем снега, и порой Бёну до боли в груди хочется пойти туда. Чтобы просто еще раз оказаться там, где когда-то он был так счастлив. А еще в глубине души живет безумная надежда, что там его будет ждать Чанёль. Глупо. Он никогда не встанет и не пойдет. Потому что это место для них двоих. Без Чанёля нельзя. Это неправильно. Это больно. Это очень одиноко. - Что с тобой происходит, Бэкхён? – мама тихо всхлипывает, и он поднимает голову. Он видит на ее глазах выступившие слезы, и на секунду что-то в его груди сжимается. Она вытирает выступившие слезы и внезапно хрипло говорит: - Это из-за того, что твои друзья погибли на войне? Я знаю, что ты был близок с Сехуном, Чонином, Чондэ… - Мама наклоняется и кладет руку на его ладонь. Она крепко сжимает ее горячими пальцами и успокаивающе шепчет: - Не вини себя, Бэкхён. Это не твоя вина, что ты не смог пойти на фронт из-за болезни. Это не твоя вина, что они пали в бою. Война… она, увы, часто забирает тех, кто тебе по-настоящему дорог. Например, твой лучший друг Чанёль. От него уже так давно не было никаких вестей, и мне кажется, что… Кап. Влажная капля падает на колено Бёна, обтянутое теплыми вельветовыми брюками, и он испускает рваный вздох. Щеки становятся мокрыми, и Бэкхён понимает, что плачет. Мама смотрит на него изумленным встревоженным взглядом и неуверенно бормочет: - Бэкхён… Ты что, переживаешь из-за Чанёля? Ох, прости, я не подумала, я не хотела! Я и забыла, как вы были близки! Ты ничего не знаешь, хочет прошептать Бён, но пересохшие губы отказываются его слушаться. Ничего не знаешь о том, как сильно мы любили друг друга и насколько, насколько мы были близки. Он вырывает ладонь из руки матери и вскакивает со своего стула, едва не опрокидывая его на пол. Грудь сдавливает так, что он задыхается, по щекам текут слезы, Бэкхён вытирает их дрожащими пальцами и, спотыкаясь, бежит прочь из кухни. Мать что-то кричит ему вслед, но сквозь нарастающий гул в ушах он ничего не слышит. Он врывается в свою комнату и, повернув ключ в замке, без сил опускается на пол. Боль в груди становится настолько сильной и невыносимой, что Бэкхён оседает на ковер и жалобно скулит, сжав руки в кулаки и судорожно всхлипывая. Только сейчас, когда об этом говорит кто-то со стороны, он всерьез понимает, что Чанёль действительно может не вернуться. Война беспощадна, и ей абсолютно плевать, чью жизнь она заберет следующей. - Запомни меня таким. Настоящим, тем, кого ты любишь. И, главное, живым. Бэкхён понимает, что он единственный, кто будет помнить. Потому что никто, ни одна живая душа, кроме них самих, не знает, насколько сильным было связывающее их чувство. Только он и Чанёль знают, а остальные по-прежнему считают, что они просто добрые друзья детства. Не просто близки. Они были единым целым, и теперь Бён чувствует себя так, будто его разорвали напополам, оставив лишь бледную тень того Бэкхёна, которым он был чуть больше полугода назад. - Чанёль, - пересохшими губами шепчет он, тихо хныкая. – Чанёль… Для целого мира Пак – это просто его близкий друг. А для Бэкхёна Чанёль – это целый мир. Мама стучит в дверь и жалобно кричит: - Бэкхён! Открой дверь, Бэкхён. Но Бён ее не слышит. Он ничком лежит на полу и безучастным взглядом смотрит на покрытый тонким слоем пыли ковер. Затем закрывает глаза и, обмякнув и всхлипнув в последний раз, с головой погружается в воспоминания. В них есть лето, тепло и надежда. И Чанёль, такой живой, что его можно коснуться рукой и обнять крепко-крепко. А за окном идет снег, погибают люди, и к границам города подступают вражеские войска. Бэкхён не хочет возвращаться в реальность. ***** Голова кружится от выпитого виски, и Бэкхён громко смеется, когда они вваливаются в его комнату, едва не сшибив по дороге стоящую в коридоре напольную вазу. Чанёль, слегка шатаясь, подходит к нему вплотную и наклоняется, так что Бён может заглянуть в его блестящие, наполненные весельем глаза. - Эй, - хрипло тянет он, слегка касаясь губами щеки Бэкхёна и обдавая его пахнущим алкоголем дыханием. – Как тебе выпускная церемония? Кажется, я видел, как Чонин зажал Кёнсу в углу и целовал его как обезумевший. - Кёнсу? Своего лучшего друга? Черт, я ведь тоже что-то такое видел… Бён слегка морщится и напрягает память. Перед глазами появляется образ серьезного директора Пака, который с радостным видом хорошо поставленным голосом декламирует речь. Что-то шаблонное и на редкость тривиальное, о том, что им предстоит войти в большой взрослый мир, что они больше не дети, и так далее. Слева от него стоят Сехун, достаточно громко разглагольствующий о том, что это все слишком затянулось, и он хочет поскорее выпить заранее спрятанного в мужском туалете отцовского виски, и Чондэ, меланхолично жующий жвачку. Возвышающийся справа Чанёль хранит торжественное выражение лица, но Бэкхён знает, что Пак просто дремлет с открытыми глазами. А потом все события слились в одну большую разноцветную праздничную кутерьму. Вручение аттестатов, громкие аплодисменты, цветочная церемония, счастливые родители, фото с одноклассниками на память, смеющаяся Юна, чмокнувшая его в щеку и сфотографировавшая на свой розовый, похожий на леденец мобильный телефон. Затем - праздничный банкет в школьном актовом зале, и подошедший к ним Сехун, тянущий за рукав форменного пиджака и зовущий в полупустой класс, куда Чонин и Кёнсу ухитрились пронести виски, соджу и коньяк. Терпкий вкус алкоголя, слегка нестройный хор голосов одноклассников, распевающих последний хит Bigbang, Чонин, хватающий слабо сопротивляющегося Кёнсу за руку и тащащий его куда-то за собой, громкая музыка, доносящаяся из зала, и Чанёль, наклоняющийся к нему и шепчущий: «Эй, мне кажется, вечеринка становится скучной, может, пойдем к тебе домой?» И смотрящий на него такими глазами, что во рту моментально пересыхает, а низ живота наполняется напряжением. И вот, они здесь, в его комнате, полупьяные, почти взрослые и немного нервозные. Бэкхён осторожно отстраняется от Пака и, отойдя назад, усаживается на тщательно заправленную кровать. В голове возникает лихорадочная мысль, что, наверно, стоит сказать что-то эротичное и возбуждающее. Бён открывает рот и, внезапно резко смутившись, краснеет и опускает взгляд. Он слышит тихий смех и легкий шорох: это Чанёль снимает помятый форменный пиджак. Пак подходит к нему и, сев на корточки, заглядывает ему в лицо: - Боишься? Его глаза смотрят тепло и успокаивающе. Он садится рядом и обнимает Бёна за плечи. Бэкхён неловко шмыгает носом и, положив руку ему на колено, честно признается: - Очень. Он ждет, что Пак скажет что-то крутое и пафосное, точь-в-точь как герои-любовники из голливудских фильмов. Что-то вроде «Эй, малыш, не бойся, я вознесу тебя на вершину блаженства!» или «Доверься профессионалу, я еще никогда никого не разочаровывал». Но вместо этого Чанёль молчит. Затем громко говорит: - Я тоже. Бэкхён поднимает голову и поворачивается к нему, встречаясь с ним взглядами. И в этот момент неловкое напряжение между ними пропадает, и они дружно смеются, так что голоса звучат в унисон. Пак подается вперед и, продолжая улыбаться, валит его на кровать. Бэкхён падает на мягкую подушку и, закусив нижнюю губу, смотрит на нависшего над ним Чанёля. Спутанные темные волосы, покрасневшие щеки, обкусанные красные губы и линия ключиц, выглядывающая из-за ворота рубашки. Такой нелепый и немного смешной. Любимый и настолько желанный. Дыхание Бёна сбивается, и он протягивает руку к лицу Пака, осторожно проводя пальцами по скрытой одеждой груди. - Иди ко мне, - тихо просит он, понимая, что после этих слов обратного пути не будет. И коротко вздыхает, когда Чанёль вжимается в него всем телом, прижимаясь к его губам и стискивая руками его талию. Его язык скользит в рот Бёна, оглаживая десны и касаясь кончиком языка Бэкхёна. Он чувствует, как голова заполняется пеленой: то ли оттого, что дыхание Чанёля пахнет виски, то ли потому, что поцелуй такой жаркий и возбуждающий. Пак целует его, расстегивая пуговицы на форменной рубашке и задевая кожу горячими пальцами. Каждый раз, когда Чанёль ненароком его касается, Бэкхёна будто бьет разрядом электрического тока. Он сдавленно выдыхает, когда влажные губы мягко целуют линию плеча, ямочку между ключицами, засасывают тонкую кожу на шее. Рубашка с тихим шелестом летит на пол, и Чанёль шепчет: - Ты такой красивый… Бён знает, что это не так. Он болезненно худой и хрупкий, с угловатыми плечами и впалым животом. Запястья испещрены шрамами от капельниц, кожа бледная-бледная, и вообще, сам Бэкхён какой-то блеклый и полустертый. Чанёль совершенно другой. Он высокий, плечистый, от его облика так и веет мужественностью и тем, что называют «харизмой». Бён скользит взглядом по его широкой груди, обтянутой полурасстегнутой рубашкой и внезапно испытывает невероятное желание прикрыться. Словно прочитав его мысли, Пак мягко перехватывает его запястья и по очереди касается каждого губами, целуя то место, где под бледной кожей гулко бьется пульс. Бэкхён поднимает взгляд и встречается с ним глазами. Чанёль смотрит на него в упор, так что Бён отчетливо понимает, что Пак не видит ни шрамов, ни болезненной худобы, ни его угловатости. Потому что в глазах плещется безумное обожание вкупе с нежностью и твердой уверенностью в том, что Бён действительно красивый. Самый-самый прекрасный. Сердце невольно сжимается. Чанёль наклоняется и скользит губами по его груди, накрывая сосок и обводя его кончиком языка. Бэкхён жалобно стонет и выгибается на кровати, чувствуя, как от простой ласки напряженный член становится тверже и упирается в тугую ширинку. Пак ласкает второй сосок, руками поглаживая бедра Бёна. Его ладонь ложится прямо на возбужденную плоть и начинает поглаживать ее через ткань форменных брюк и белье. Бэкхён подается навстречу движениям его руки и цепляется руками за его плечи, царапая их сквозь рубашку. После того самого дня в его спальне они не раз тайком дрочили друг другу. Неловко, украдкой, обычно когда мать Бэкхёна куда-то отлучалась. Чувствовать горячие пальцы Чанёля резко и быстро надрачивающие его член, было намного круче, нежели мастурбировать самому. Как, впрочем, и доводить самого Пака до оргазма, видеть, как он в наслаждении откидывает голову назад и закусывает нижнюю губу, издавая хриплый надрывный стон… Сейчас все было по-другому. Ему было настолько невыносимо хорошо, что реальность плыла перед глазами, а воздух в легких становился тяжелым и плотным, будто желе. Вроде бы все те же руки Чанёля и привычные движения. Вот только осознание того, что на этот раз за этим последует что-то большее, буквально сносило крышу. Бэкхён с трудом приподнимается на локтях и хватает Чанёля за воротник рубашки, притягивая его к себе. Пальцы начинают лихорадочно расстегивать пуговицы. Пак хрипло выдыхает, когда Бэкхён слегка задевает ногтем напряженный сосок. - Не терпится увидеть меня голым? – хмыкает Чанёль и сжимает руку на его члене. Бён сдавленно стонет и стягивает с него рубашку, небрежно швыряя ее куда-то в угол комнаты. - Это, черт возьми, несправедливо… - он наклоняется и расстегивает пуговицу на штанах Пака. Та неожиданно с легкостью поддается слегка подрагивающим пальцам, и Бён с силой дергает на себя язычок молнии. Рука скользит за резинку трусов Чанёля и ногтем обводит влажную от смазки головку. Пак втягивает воздух в легкие и стонет: - Ох, черт! Бён дергает вниз штаны вместе с трусами. Пак сидит перед ними на коленях, и одежда гармошкой виснет на бедрах, отчего Чанёль выглядит немного нелепо. Он осторожно скользит пальцами по напряженному стволу, отчего Пак откидывает голову назад и тяжело дышит. Это возбуждает похлеще мастурбации, и Бэкхён завороженно наблюдает за тем, как на лице Чанёля появляется выражение настоящего наслаждения. Бён закусывает нижнюю губу и тихо стонет, чувствуя, как его собственная плоть болезненно пульсирует. - Хочешь? – сквозь настойчивый гул в ушах слышит он прерывистый голос Пака. Внезапно сильная рука толкает его в грудь, отчего Бэкхён падает на подушку, широко распахивая затуманенные глаза. Чанёль вновь нависает над ним, тяжело дыша. Его темные волосы мокрые от пота и прилипли ко лбу тонкими прядями. Взгляд Бэкхёна упирается в стоящий колом член Пака, и он невольно сглатывает, ощущая, как во рту становится сухо от охватившего его напряжения. Чанёль, чертыхаясь сквозь зубы, дергает заевшую молнию на его брюках. Та наконец поддается, и Пак рывком стягивает с Бёна брюки и трусы, бросая их куда-то вниз, прямо на пол. Бэкхён покорно приподнимает ноги, сгибая их в коленях и, затаив дыхание, наблюдает за тем, как Чанёль стаскивает с себя оставшуюся одежду. Пак поворачивается к нему абсолютно обнаженный и тянется рукой к его возбужденной плоти. Пальцы обводят влажную головку, опускаясь ниже по испещренному венками стволу. Дыхание Бёна сбивается, и он судорожно сжимает руками простыню, глядя на Пака снизу вверх затуманенными глазами. Внутренний голос настойчиво шепчет ему: не просто наслаждайся, а запоминай. Это же действительно незабываемый момент, когда вы оказываетесь друг перед другом абсолютно открытыми. Запоминай вот такого Чанёля: порывистого, страстного, по-юношески неловкого. Таким, каким ты его действительно любишь. Пак отстраняется от него и хрипло говорит: - Я больше не могу терпеть. Бэкхён видит, что он возбужден до предела. Он делает глубокий вдох и, подавив легкое чувство страха, кивает: - Я готов… Рука тянется к прикроватной тумбочке. Бён открывает верхний ящик и вытаскивает оттуда небольшой светло-розовый тюбик. Чувствуя, как краска смущения приливает к лицу, он отдает его замеревшему Паку и смотрит на него, закусив в нерешительности нижнюю губу. Чанёль приглядывается и удивленно выпаливает: - Крем для рук с запахом вишни? - Это вполне подойдет, - бормочет Бэкхён, ощущая себя до невозможности глупо. – Это почти как настоящая смазка, я специально прочитал об этом. – Он медлит, но честно добавляет: – А смазку я купить постеснялся… - А я нет, - говорит Чанёль, вертя тюбик в руках. Он откупоривает крышечку и выдавливает приятно пахнущий вишней крем на руку. – Но я постеснялся взять ее с собой на выпускной. Вдруг кто-то увидел бы, и тогда… Он не договаривает и внезапно начинает смеяться. Наклонившись к Бэкхёну, Пак целует его в щеку и шепчет: - А ты знаешь, что я видел у Юны точно такой же крем? Один в один! - Да иди ты! – неловко огрызается Бён, вновь чувствуя легкое смущение. Он бросает взгляд на посерьезневшее лицо Пака и неожиданно понимает, что вся эта болтовня о креме была только для того, чтобы развеселить его и отвлечь. Он вновь ощущает, как сердце екает от подступившей нежности, и тихо говорит, глядя Чанёлю прямо в глаза: - Я готов. Тот медленно кивает и, помедлив, мягко целует его в губы. Бэкхён ощущает, как его липкие от крема пальцы скользят по внутренней стороне бедра, проводят по стволу, затем опускаются ниже и слегка нажимают на сжатое колечко мышц. Вновь становится немного страшно, но Бэкхён мысленно говорит себе, что бояться глупо. Ведь сейчас он с Чанёлем. А Пак скорее умрет, чем сделает ему больно. Пак осторожно вводит один палец, и Бён невольно морщится от немного странного и непривычного ощущения. Чанёль проводит второй рукой по его бедру, и Бэкхён ощущает, что в тех местах, где его касается Пак, кожа будто бы начинает гореть. Третий палец вызывает неприятное режущее ощущение. Чанёль обеспокоенно смотрит на него и спрашивает, продолжая настойчиво растягивать узкие мышцы: - Я ведь нашел ее? Ощущения от его пальцев внутри не самые приятные. Бэкхён закусывает нижнюю губу и выдыхает: - Что… ее? - Простату. – Чанёль хмурится. Вид у него до невозможности забавный и трогательный, и Бён невольно улыбается. - Нашел, - шепчет он и для убедительности глухо стонет. Он нежно проводит кончиками пальцев по широкой груди Пака и тихо говорит: - Я хочу почувствовать тебя внутри… Когда пальцы покидают тело, и в него мучительно медленно, придерживая его за бедра влажными ладонями, входит Чанёль, Бэкхён еле сдерживается, чтобы не выругаться: ощущение мало похоже на приятное. Он судорожно морщится и крепко сжимает руками скомканную простыню. Пак, напротив, выгибается и стонет, запрокидывая голову в немом наслаждении. Это настолько прекрасное и завораживающее зрелище, что Бён невольно подается вперед, навстречу его движениям, ощущая, что сердце вот-вот вырвется из груди. Ему нравится видеть Пака таким открытым и беззащитным в своем возбуждении. Ему нравится чувствовать его член в своем теле, его пульсацию, его плавные движения. Это позволяет Бэкхёну почувствовать себя к Чанёлю ближе, чем когда-либо. Они единое целое. И ради этого можно вытерпеть все, что угодно. А потом Пак что-то задевает внутри него, и по телу проходит горячая пульсация. Боль смешивается с удовольствием, и Бэкхён невольно стонет, ощущая, как нутро наполняет жаркая эйфория. Руки Пака хаотично гладят его влажную от пота кожу, его член вновь задевает простату, отчего мир плывет перед глазами, и Бён громко вскрикивает, подаваясь вперед и вскидывая бедра ему навстречу. Черт возьми, так не бывает, чтобы в первый раз было так хорошо. Настолько, что пальцы на ногах невольно поджимаются, а тело будто бьет электрическим током. Бэкхёна лихорадит, он тянется вперед и хватает Пака за предплечья, двигаясь ему навстречу, глядя на него снизу вверх с раболепным восхищением и обожанием. Чанёль сдавленно выдыхает и наклоняется к нему, смазано скользя губами по щеке: - Бэкхён… Я так сильно тебя… Он не договаривает и громко стонет. Бэкхён обхватывает руками его шею, притягивая ближе, и сквозь пелену удовольствия думает о том, что он тоже. Любит. Обожает. Желает больше всех на свете. Пак крепко сжимает ладонь на его бедре и внезапно резко вколачивается в него так, что Бён невольно давится воздухом. Член внутри его тела пульсирует, и Чанёль судорожно выдыхает, зажмуриваясь. Внизу живота разливается жар, и Бэкхён понимает, что Чанёль только что кончил. Он протягивает руку и мягко касается его влажных от пота волос. Его собственный член все еще возбужден, и Пак, приоткрыв мутные темные глаза, проводит рукой по его животу, накрывая напряженную плоть. Бэкхён задыхается и вскрикивает, ощущая, как от одного прикосновения внутренности будто скручивает узлом, а низ живота наполняется жаром. Пальцы Чанёля грубо скользят по его стволу, и Бэкхён кончает, ощущая, как реальность плывет перед глазами, и тело будто бьет сильным, лишающим сознания разрядом электрического тока. Он судорожно хватает ртом воздух и сквозь темноту в голове ощущает, как Пак что-то сдавленно шепчет ему на ухо. Бэкхён понимает, зачем люди в фильмах, книгах, да и в реальной жизни занимаются любовью. Ощущение такой безграничной близости с дорогим тебе человеком – это действительно прекрасно и ценно, Иногда немного больно, иногда – сильно, но на смену боли рано или поздно приходит удовольствие, а затем – самый настоящий взрыв, фейерверк эмоций, когда каждая клеточка тела будто наполняется жаром. Заниматься сексом – это очень круто. Заниматься любовью – это прекрасно. Он молча тянется к лежащему рядом Паку и, повернувшись на бок, крепко обвивает руками его шею, утыкаясь носом во влажную кожу. От Чанёля пахнет вишней, одеколоном и виски, и Бэкхён думает, что дурацкое словосочетание «запах секса» наконец-то приобретает для него смысл. От Пака пахнет первым юношеским сексом, неловким и жарким. Бён вновь вдыхает его аромат и невольно щурится от переполняющих его эмоций, расплываясь в легкой улыбке. Чанёль молча притягивает его к себе, и Бэкхён, закрыв глаза, устраивает голову на его широком плече. Он чувствует легкое прикосновение губ Пака к своей коже и чувствует себя бесконечно счастливым. Впереди лето, такое прекрасное и жаркое лето. Множество чудесных мгновений, проведенных с Чанёлем, одуванчики, солнце и свобода. Бэкхён упивается настоящим моментом и думает о том, что он хотел бы, чтобы он длился вечно, даже несмотря на то, что будущее сулит много-много мгновений, лучших, чем это. Не подозревая о том, что через несколько дней правительство страны объявит о начале активных военных действий и всеобщей мобилизации. Бэкхён ничего не знает о близости войны. И потому он чувствует себя самым счастливым и любимым человеком на планете. ***** - Тебе надо выйти на улицу и хотя бы немного прогуляться, - настойчиво говорит ему мать и буквально вытряхивает его из кресла. Бэкхён смотрит на нее безучастными глазами и тяжело вздыхает, но покорно надевает на себя теплый свитер, куртку, шапку и шарф. Он выходит из дома и морщится от холодного февральского ветра. Холод опаляет лицо, и Бэкхёну кажется, будто ему под кожу вонзают много-много тонких острых иголочек, сделанных изо льда. Бён медленно бредет по сугробам, зачерпывая снег ботинками и глядя на расстилающееся впереди снежное море. Снег, снег, снег, сплошной белоснежный покров, практически сливающийся с серым небом. Бэкхёну становится настолько тоскливо и тяжко, что он с силой сжимает руки в кулаки и больно прикусывает щеку, пытаясь справиться с подступившим тошнотворным чувством безысходности. Он выдыхает, наблюдая за тем, как его дыхание превращается в легкое облачко пара, растворяющееся в холодном воздухе. Обстановка кажется спокойной и безмятежной, но Бён знает, что это все иллюзия. Вражеская армия находится в какой-то сотне километров от их города, где ее уже несколько недель сдерживают ополченцы. Он слышал, как его мать разговаривала с матерью Сехуна о том, что скоро планируется эвакуация жителей, как минимум через неделю. Потому что оборона с каждым днем становится все слабее, отчего в воздухе витает атмосфера всеобщей нервозности. Бэкхён нашаривает мелочь в кармане и видит знакомый минимаркет, где он часто покупает сладости и газировку. Он зябко поводит плечами и бредет к небольшому зданию. Ему до жути хочется выпить чего-то горячего, чего-то такого, отчего лед, сковывающий нутро, хоть немного оттает. Он видит возле ступенек худую невысокую фигурку, затянутую в толстое пуховое пальто. Темные слегка спутанные волосы падают на лицо, а в маленьких руках незнакомец сжимает небольшой пакетик с конфетами. Парень поднимает лицо, и Бэкхён узнает в нем Кёнсу, осунувшегося, бледного, похожего на призрака. До устало моргает и встречается с ним глазами. По телу Бёна проходит легкая дрожь: в чужих темных зрачках он видит настолько безнадежную боль и отчаяние, что заледеневшее сердце болезненно сжимается. Бэкхён засовывает руки в карманы и тихо говорит: - Привет, Кёнсу. - Привет, хён, - голос До похож на шелест пожухлой листвы. Он зябко поводит худенькими плечами и вновь смотрит на Бэкхёна. Что-то в его глазах есть настолько близкое и знакомое Бёну, что тот невольно ощущает, как нутро наполняется жалостью и дружеским участием. И внезапно он понимает. Понимает, почему Кёнсу выглядит как пустая оболочка, бывшая когда-то живым человеком. - Чонин погиб, - неожиданно говорит До. При упоминании имени Кима что-то в его лице изменяется, и уголки губ дергаются. – Полтора месяца назад. Бэкхён открывает рот, желая сказать что-то ободряющее и сочувственное, но вместо этого замирает, чувствуя себя беспомощным. Любые слова в такой момент будут звучать пошло и фальшиво. И потому Бэкхён кивает головой и закусывает нижнюю губу: - Я знаю. - Он был моим… моим… - голос Кёнсу дрожит. Видно, что ему до ужаса хочется сказать что-то важное, это буквально распирает его, и Бэкхён едва сдерживается, чтобы не закричать, что не надо. Он вспоминает выпускной и Чонина с Кёнсу в темном углу классной комнаты, которых он увидел абсолютно случайно, бродя по коридорам в поисках Чанёля. Вспоминает, что почему-то был рад, что они с Чанёлем не одни такие, лучшие друзья, связь которых давно вышла за рамки привычных для общества отношений. То, что было между Чонином и Кёнсу, - это почти то же, что есть между Чанёлем и Бэкхёном. И потому Кёнсу знает, как это больно, находиться далеко от самого любимого и дорогого человека. Боль от его потери убивает До изнутри и, видит Бог, меньше всего на свете Бён хочет ощутить то же самое. - Моим самым лучшим другом, - наконец заканчивает Кёнсу. Он думает, что об истинной глубине их отношений знали только двое, он и Чонин. Для него это нечто драгоценное и интимное, и Бён понимает, что никогда не признается никому на свете, что он видел той ночью в полупустой комнате. Он неловко поправляет шарф и повторяет: - Знаю. Воцаряется давящая тишина. Веет холодным ветром, и Бэкхён слегка вздрагивает. Он переводит взгляд на нахохлившегося будто воробей До и, помедлив, говорит: - Я думал, что тебя призвали. - Призвали, - Кёнсу касается плеча, скрытого толстой курткой. – Только вот неделю назад меня сильно ранили в руку. Пуля прошла совсем рядом с костью, и, как сказали врачи, еще чуть-чуть, и меня было не спасти. Внезапно он горько усмехается и еле слышно шепчет: - Зачем они вообще меня спасли? Черт, если бы снайпер оказался чуть более метким, то я… Он захлебывается словами и закрывает руками лицо. Бэкхён смотрит на его обветренные маленькие ладони и ощущает, как чужая боль проникает в его тело с морозным воздухом, заставляя все нутро болезненно сжаться. Интересно, насколько больно, одиноко и холодно должно быть человеку, чтобы смерть казалась ему панацеей? Бён знает, что не должен умирать. Потому что он пообещал Паку, что дождется его. Потому что чертова похоронка не приходит, а значит, все еще есть надежда на то, что Чанёль жив, и… - Я просто почувствовал, что он мертв, - внезапно отчетливо произносит Кёнсу и переводит на него взгляд. Его глаза абсолютно черные, будто без зрачков, они словно видят Бёна насквозь, проникая в самые недра его души. – Знаешь, это сложно описать. Будто что-то резко ударило в грудь, и стало тяжело дышать. А потом все ушло. Радость, жажда жизни, краски окружающего мира – все испарилось, оставив после себя лишь боль утраты и пустоту. – Он проводит кончиками пальцев по щекам. – Вроде бы я дышу, хожу по этой земле, но ощущения того, что я жив, нет. Осталось только тело, а все то, что делало меня До Кёнсу, исчезло вместе с Чонином. Моим… - его голос дрожит, – самым лучшим другом. Бэкхён молчит. Кажется, будто его горло сдавила ледяная рука, и больше всего на свете он хочет убежать как можно дальше. От До Кёнсу, в котором он видит отражение себя. Сломленного, безжизненного и жалкого. - Что ты теперь будешь делать? – вырывается у Бёна, хотя, на самом деле, он хочет задать совершенно иные вопросы. Как ты вообще еще живешь? Знаешь ли ты о нас? Почему ты смотришь на меня так понимающе? - Я пойду в армию, - отвечает Кёнсу, прижимая к себе конфеты. Этот жест наполнен какой-то детской беспомощностью, и Бэкхён едва сдерживается, чтобы не обнять его и не разрыдаться. - Скорее всего, меня там убьют, - ровным спокойным тоном добавляет До так буднично, будто сейчас обсуждает цены на булочки в магазине. – На линии огня почти всех убивают. Людей не хватает, а тут я, добровольцем. Возьмут, несмотря на ранение. Не ходи, хочет закричать Бён. Как ты можешь, ведь Чонин погиб ради того, чтобы другие, и ты в том числе, могли жить? Почему ты относишься к его жертве так безрассудно? Но тут До вновь переводит на него взгляд, и Бэкхён видит в его глазах застывшие слезы. Кёнсу показывает на пакетик конфет в руках и сдавленно шепчет: - Это его самые-самые любимые. Каждый день выхожу из дома, чтобы купить их и съесть. – Из груди До вырывается жалобный всхлип, и он еле слышно говорит: - Глупо, но когда я их ем, я вспоминаю, насколько он всегда радовался этим конфетам, и мне кажется, что я… Что он… Кёнсу давится словами и, не сдержавшись, закрывает глаза ладонью. Он крепко сжимает губы, но тихие всхлипы так и рвутся наружу. Все увещевания, которые Бён намеревался произнести в этот момент, испаряются, как лед на жарком солнце. Он молча наблюдает за тем, как Кёнсу разворачивается к нему спиной и, не попрощавшись, медленно бредет по тротуару. Бэкхён смотрит вслед его хрупкой фигурке, которая, спотыкаясь, постепенно растворяется на снежном просторе, и чувствует себя абсолютно беспомощным и разбитым. Он кладет руки в карманы и, повернувшись в другую сторону, с трудом идет по заснеженной дороге, совершенно забыв о том, что хотел купить в минимаркете шоколадку и банку газировки. Сейчас он ощущает безумное желание оказаться дома. Как можно дальше от снега, отголосков стрельбы в морозном воздухе и образа мертвенно-бледного Кёнсу, смотрящего на него понимающим взглядом. Взглядом человека, который потерял смысл существования, только начав жить по-настоящему. Погруженный в состояние оцепенения и какого-то транса, он не замечает, как оказывается у порога своего дома. Мать открывает ему дверь и радостно улыбается: - Как хорошо, что ты вернулся! Хорошо прогулялся? Я испекла тебе пирог. С поставками продуктов теперь перебои, но я все-таки достала несколько отличных яблок, желтых, как ты любишь… Запах выпечки, болтовня матери и родные стены действуют на Бэкхёна умиротворяюще. Он снимает с себя куртку, вешая ее на крючок, кладет в шкаф шапку и шарф и наклоняется, чтобы расстегнуть ботинки, как вдруг чувствует безумную боль в левой стороне груди, такую сильную, что он невольно оседает на колени, сдавленно хрипя и хватаясь рукой за стену. На секунду в голове мелькает паническая мысль, что это внезапный приступ болезни и что снова Чанёля не будет рядом. Чанёля… Из коридора выглядывает мать. Увидев Бёна, она бледнеет и стремительно подбегает к нему, отчаянно крича: - Бэкхён! Бэкхён, что с тобой?! Тебе плохо?! Опять легкие, да? Потерпи секунду, я вызову врача… Ее фартук блеклый, серый, хотя еще утром казался Бэкхёну слишком ярким и кричаще-красным. Он переводит на нее взгляд и неожиданно ощущает, как боль резко отступает, уступая место безнадежности. Тело будто наполняется холодом, а все эмоции, те жалкие остатки его души, которые все еще теплились внутри него, обратились в пепел, оставив после себя странную пугающую пустоту. Будто из него вырвали с корнем то, что заставляло его все еще чувствовать себя живым. Бэкхёну больше не больно. Он касается подрагивающими руками повлажневших щек и понимает, что плачет, сильно, отчаянно, так, что прозрачные капли падают прямо на светлый ковер. Он хватается руками за мертвое сердце и еле слышно шепчет, ощущая, как от его имени все тело будто сводит судорогой. - Я просто почувствовал, что он мертв. Знаешь, это сложно описать. Будто что-то резко ударило в грудь, и стало тяжело дышать. А потом все ушло. Радость, жажда жизни, краски окружающего мира – все испарилось, оставив после себя лишь боль утраты и пустоту. Вроде бы я дышу, хожу по этой земле, но ощущения того, что я жив, нет. Осталось только тело, а все то, что делало меня До Кёнсу, исчезло вместе с Чонином. - Нет, - Бэкхён оседает на пол, хватая ртом воздух будто выброшенная на берег рыба и ощущая, как вновь становится мучительно больно. Воздух в легких кажется свинцово-тяжелым, настолько, что дышать просто невозможно, и впервые в жизни Бён надеется, что это все из-за болезни. Что это лишь очередной приступ, и скоро он отступит, и все будет хорошо. Бэкхён захлебывается собственной болью и закрывает глаза, ощущая, как губы становятся солеными от слез. Чанёль жив… Жив… Жив… Он очень сильно хочет в это верить. ***** - Скажи, зачем нужна эта дурацкая война? Чанёль срывает травинку и засовывает ее в рот, слегка морщась на солнце. Затем берет Бэкхёна за руку и переплетает их пальцы. - Не знаю. По мне, так война – это очень и очень глупо. В солнечном свете его черные волосы светятся легкими золотистыми искорками. Бэкхён устраивает голову на плече Пака, а тот задумчиво говорит, глядя куда-то сквозь снежно-белые облака: - Одни затевают войну, другие – сражаются, подчиняясь приказам тех, кто использует их как марионеток в своих играх. А страдают в итоге третьи, ни в чем не повинные люди, которые попадают под перекрестный огонь. Это так нечестно, - что те, кто, как правило, виновен в начале войны, в итоге сами так и не выходят на поле боя, предпочитая отсиживаться в укрытиях и изредка выглядывать оттуда, крича глубокомысленные лозунги… Иногда Бёну кажется, что в беззаботном веселом подростке Чанёле живет совершенно другой человек, мудрый, взрослый и знающий наперед многое из того, что пока неведомо Бэкхёну. Особенно в такие минуты, когда они наедине друг с другом, и между ними нет никаких преград и неловкостей. Золотистые цветы одуванчиков колеблются на ветру, и Бэкхён, приподняв голову, завороженно наблюдает за тем, как по лугу идет яркая солнечная волна. - Действительно, зачем это нужно? – Он вновь ложится на траву, подставляя лицо, влажное от выступившего на солнце пота, легкому июньскому ветру. – Война – это кровь, это смерть, это слезы и загубленные человеческие судьбы. Страшно подумать, что те, кого мы с тобой знаем, могут просто взять и… Его голос дрожит, и он замолкает, охваченный внезапным страхом. Они распространяются повсюду, слухи о том, что затяжной конфликт между их государством и ближайшим соседом, вот-вот перерастет в самое настоящее вооруженное противостояние. Лихорадочный шепот преследует Бёна всюду, где бы он ни оказался. Шепчутся люди на улицах, шепчется мама, разговаривая со своими подругами, шепчутся учителя в школе, настороженно озираясь на учеников. Всеобщая паранойя становится осязаемой и реальной, и порой Бёну кажется, что она вот-вот схватит его за горло, заставив задохнуться. Перед глазами появляются лица его родных и близких: его семьи, его школьных приятелей, Чанёля… Бэкхёну страшно представить, что может произойти так, что он больше никогда их не увидит. Привычный уклад жизни кажется таким непоколебимым и незыблемым, и просто невозможно подумать, что в один момент это внезапно изменится. Впереди выпускной вечер, поступление в институт. Они с Чанёлем уже решили, что уедут из родного города в Сеул, где Пак поступит на факультет электромеханики, а Бэкхён – на учителя музыки. В большом городе, где их никто не знает, будет так просто начать жить заново. Не боясь ничьего осуждения, косых взглядов и пересудов. Не нужно скрываться на цветущем лугу, пусть и таком прекрасном. - Я не верю, что будет война, - уверенно говорит Пак и легонько целует его в макушку. От его низкого уверенного голоса Бёну становится легче. Ледяные тиски, сдавливающие грудь, размыкаются, и Бэкхён глубоко вздыхает, по-детски доверчиво хватаясь за рубашку Пака. - Только не тогда, когда все хорошо, - Чанёль широко улыбается. – Ведь у нас с тобой столько планов! Ну, не может быть такого, чтобы просто раз! – и все изменилось! И потом, скоро выпускной… - Он наклоняется к Бэкхёну и легонько дует на его шею, отчего по телу Бёна бегут мурашки. – Тебе надо думать о совершенно иных вещах. Ты ведь помнишь наш уговор? - Пошляк, - Бэкхён невольно краснеет и несильно ударяет его кулаком в плечо, на что Пак лишь беззаботно смеется и тянется к его губам. Они лежат вплотную на зеленой траве, и колени Бэкхёна соприкасаются с ногами Пака. Бён улыбается и думает о том, что Чанёль, конечно же, прав. Зачем нужна война, когда все живут так мирно, хорошо и счастливо? Глупости, дурацкие слухи. Наверно, пустил очередной политик, желая воздействовать на впечатлительных избирателей. Через пару месяцев все это утихнет и покажется лишь дурным сном. На дворе июнь. Бэкхён и Чанёль не знают, что через месяц правительство объявит военное положение, и всех военнообязанных призовут на фронт. Бён не пройдет по состоянию здоровья, а Пака мобилизуют, определив в пехотный отряд. И, когда наступит сентябрь, Чанёль уедет на военную базу в другой город. А Бэкхён останется здесь. Наедине со своей болью, страхами и одиночеством. ***** Ему кажется, что все происходящее - это всего лишь дурной сон. Бывают такие реальные кошмары, когда опасность кажется осязаемой, и ты просыпаешься в холодном поту со слезами на глазах и холодным от пота телом. Бэкхён больше всего на свете мечтает проснуться. Так, чтобы открыть глаза – а вокруг лето, над головой мирное небо, и мать не мечется лихорадочно по дому, собирая их вещи и готовясь к экстренной эвакуации. Бён не хочет уезжать, пусть даже это и будет стоить ему жизни. Потому что тогда крохотная, призрачная надежда на то, что Чанёль может вернуться и не застать его на месте, все еще живет где-то глубоко внутри. Он будто замер посреди безумного течения времени. Люди вокруг, хаотичные движения, громкие голоса, шум и витающее в воздухе липкое напряжение и страх – все это проходит мимо него будто облака на небе, оставляя за собой лишь слабо видимые следы. Бэкхён прижимает худые колени к груди и безучастным взглядом смотрит на стену напротив. Он думает о том, что Кёнсу вчера уехал на фронт, и сейчас, скорее всего, он пытается прорваться сквозь оборону врага. Перед глазами возникает хрупкая, практически бестелесная фигурка До, его большие темные глаза, наполненные болью и ужасом от потери, и Бён чувствует, как что-то в его пустом сердце вздрагивает, что-то теплое и живое, чтобы потом вновь превратиться в холод. Ничего не осталось. Больше нет ничего, что заставляло бы его держаться и не сдаваться. Бён прижимает ладонь к левой стороне груди и еле слышно стонет. Он не хочет в это верить. Потому что Чанёль обещал, что вернется. Что он ни за что не оставит его, не сказав ему прощальные слова. - Ты же обещал, - сдавленно шепчет он куда-то в пустоту. – Что никогда меня не бросишь. Одиночество давит на него изо всех углов темной комнаты, и Бэкхён задыхается от подступивших слез и отчаяния. Он утыкается лицом в колени и еле слышно поскуливает, царапая ногтями плотную обивку дивана. Это сон, как мантру повторяет он себе. Это всего лишь плохой сон. Грань между реальностью и воспоминаниями стирается, и Бэкхён не сразу слышит дверной звонок. Кто-то вновь настойчиво нажимает на кнопку, и Бён, опуская босые ноги на пол, сквозь пелену в голове вяло думает о том, что мама вроде должна была вернуться совсем нескоро. Он медленно бредет к входной двери и с трудом открывает дверь, путаясь в системе замков. Открывает ее настежь и замирает, ощущая, как земля уходит из-под ног. Он стоит напротив Бёна, бледный, осунувшийся, с залегшими под глазами черными кругами. Темные волосы спутанные и грязные, форма помятая и заляпанная пятнами крови и копотью, но взгляд по-прежнему добрый и наполненный любовью. - Чанёль… - с трудом разлепив пересохшие губы, шепчет Бён. – Чанёль!!! Слезы текут из глаз, падая на пол, но Бэкхён не обращает на это никакого внимания. Порывисто всхлипнув, он бросается на шею Паку, судорожно цепляясь за него дрожащими руками. Тот подхватывает его и прижимает к себе, шепча на ухо: - Я не мог не вернуться… Ты же знаешь, я не мог не… Он не договаривает и молча утыкается лбом в плечо Бёна. Тот прижимается к нему еще крепче и гладит ладонями широкую спину. Чанёль не такой, как раньше. Его руки не горячие, и сам Пак холодный как лед. Но Бэкхёну наплевать. Он отдаст Чанёлю свое тепло, если это потребуется. Главное, чтобы он был рядом. А остальное совершенно не важно. ***** - А вдруг кто-нибудь еще найдет этот луг, и однажды мы придем сюда, и здесь окажется кто-то другой? Бэкхён морщится, как от зубной боли: сама мысль о том, что кто-то может найти их заповедное место, кажется ему отвратительной. Чанёль вытаскивает из его волос застрявшую травинку и уверенно говорит: - Не найдет. Ни за что не найдет. Он ласково проводит кончиками пальцев по щеке Бэкхёна и серьезно добавляет: - Я куплю его. Бён невольно смеется и недоверчиво смотрит на него: - Купишь луг? - Куплю, - кивает головой Пак без тени улыбки. – Когда заработаю достаточно денег. Он откидывается назад и с наслаждением вытягивается на мягкой траве, совершенно не беспокоясь из-за того, что форменный пиджак то тут, то там испачкан пыльцой одуванчика. - Мы поедем в Сеул и будем там учиться, - его голос наполняется мечтательными нотками. – Ты – на учителя музыки, как давно хотел, я – на инженера. Будем подрабатывать в небольшом кафе, где будет вкусно пахнуть свежей выпечкой. А потом, - он перекидывает руку через плечо Бёна, увлекая его на траву, – когда я окончу университет, я стану известным ученым, заработаю кучу денег и тогда куплю этот луг. И построю неподалеку маленький-маленький домик. Бэкхён слушает его, затаив дыхание, и невольно закрывает глаза. Перед глазами возникают такие восхитительные картинки из яркого счастливого будущего, которое сейчас рисует с помощью слов Чанёль. На губах Бёна расплывается мечтательная улыбка, а Пак продолжает говорить: - И, когда мы станем совсем старыми, мы с тобой переедем сюда жить. Ты будешь собирать одуванчики на лужайках и делать из них большие солнечные букеты, а я – наблюдать за тобой из кресла-качалки, стоящего на веранде. У нас ведь будет веранда, так? - Так, - эхом отзывается Бён, кладя руку на его ладонь и легонько поглаживая его по кисти. - А потом, когда настанет такой день, мы умрем вместе. Я буду держать тебя за руку и чувствовать себя самым счастливым человеком на свете. – Голос Пака слегка дрожит, и он смазано касается губами виска Бёна. – И ни о чем не жалеть. Горло сдавливает болезненный спазм. Бэкхён глубоко вдыхает, силясь справиться с нахлынувшими эмоциями. Он знает, что все будет далеко не так радужно, как рассказывает Чанёль. Что будет немало трудностей и, потом, с его заболеванием Бён явно не сможет дожить до глубокой старости. Но ему до безумия сейчас хочется верить каждому слову Пака. Поэтому он молча кивает и кладет голову на плечо Чанёля. - Перед отъездом нам придется им сказать. - Я знаю, они примут это, – уверенно говорит Пак, но в его голосе Бэкхён улавливает легкие нотки неуверенности. – Рано или поздно, обязательно примут. Внезапно он берет Бэкхёна за руку и кладет ее на левую сторону своей груди. - Чувствуешь? – спрашивает он. – То, что происходит между нами, нельзя разрушить. Даже если мое сердце не будет биться, я все равно буду звать тебя из самой глубокой бездны. – Он кладет вторую руку на грудь Бёна и улыбается. – Чувствуешь? - Чувствую, - эхом повторяет Бэкхён, ощущая, что их сердца бьются в унисон. Он прижимается к Паку и тихо говорит: - У нас не будет детей. - Не факт, - возражает Чанёль. – Наука сейчас шагает семимильными шагами, и ты вполне сможешь родить… - Идиот! - Бэкхён замахивается на него рукой. Чанёль ловит ее и прижимается губами к запястью. Он наклоняется вплотную к Бёну и касается лбом его лба. - Мы всегда можем их усыновить. Или же попросить какую-нибудь хорошую женщину родить их для нас. – Он улыбается. – А вообще, Бэкхён, я люблю детей, но для меня самый дорогой и любимый ребенок – это ты. Бэкхён смотрит в его серьезные любящие глаза и думает о том, что это не просто красивые слова. Любимое дитя, возлюбленный, лучший друг, вторая половинка - Бён был для Чанёля всем. Так же как всем был Бэкхён для Пака. - Мы обязательно будем счастливы, - порывисто шепчет Бэкхён. – Что бы ни случилось, что бы ни сказали родители, я никогда тебя не оставлю. Глаза Чанёля темнеют, и он нежно проводит рукой по щеке Бёна: - У тебя пыльца на коже. Будущее пугает, думает Бэкхён. Впереди столько испытаний, тяжких, порой неподъемных, которые им предстоит преодолеть на пути к желанному счастью. Но он готов вытерпеть все, что угодно, ради того, чтобы встретить старость с Чанёлем в домике на золотистом лугу. С верандами, креслами-качалками и без всяких сожалений и горечи. Абсолютное, безграничное счастье. ***** - Я не смогу пробыть с тобой долго, - Чанёль гладит Бэкхёна по голове ледяными руками и касается макушки губами. – Скоро мне надо будет уходить. - Опять на фронт? – глаза Бэкхёна блестят от еще не высохших слез, и он цепляется пальцами за выцветшую рубашку Пака. – Никак нельзя остаться? - Никак нельзя, - качает головой Чанёль, и в его темных глазах Бён видит безумную, какую-то абсолютно беспросветную тоску и отчаяние. Он утыкается лицом в грудь Чанёля и жалобно спрашивает: - Ты же вернешься? Да? Пак ничего не отвечает. Он лишь рвано выдыхает и крепче прижимает его к себе. Бэкхён не знает, сколько они уже сидят вот так, тесно прижавшись друг к другу, на том самом диване в гостиной, на котором он провел так много часов, буравя безучастным взглядом стены. Они будто застряли где-то посреди реки времени, где-то между реальностью и чем-то за гранью понимания. Бён знает, что все это продлится недолго. И потому цепляется за исчезающие секунды с отчаянием умирающего. Он поворачивается и случайно локтем задевает пульт телевизора. Тот загорается синим светом, и на экране появляется знакомый диктор с искусственной скорбью на лице. - Таким образом, можно сказать, что наша атака закончилась провалом, - он тяжело вздыхает, но затем начинает жизнерадостно улыбаться. – Но, как сообщает наше правительство, скоро произойдет перелом, и удача будет на нашей стороне… Врун, хочет закричать Бэкхён. Мерзкий, отвратительный лгун! Да ты прекрасно знаешь, что никогда ничего не будет хорошо, что гибнут люди, что повсюду кровь, ужас и страдания, а ты только разыгрываешь спектакль, пытаясь тешить нас ложными надеждами! Как все может быть хорошо, когда погиб Сехун, Чонин и все его товарищи, с которыми он рос и радовался жизни? О каком переломе может идти речь, когда Кёнсу погиб на прошлой неделе, раненный пулей в голову и даже не пытаясь как-то уклониться? Как, как ты можешь улыбаться, когда… - И сейчас настал печальный момент, - диктор вновь принимает серьезное выражение лица. – Мы покажем вам списки павших солдат, которые сражались за нашу Родину. Героев, отдавших себя Отчизне. Верных сынов своей страны. Картинка на экране меняется, и появляется уже знакомый белый текст на черном фоне. Внезапно Чанёль резко дергается и кричит: - Выключи! Выключи немедленно! Его голос наполнен таким отчаянным страхом, что Бэкхён подскакивает и, схватив дрожащими руками пульт, резко нажимает на красную кнопку. Телевизор гаснет, и Чанёль прижимает Бёна к себе холодными руками, исступленно повторяя: - Ни за что, никогда не смотри эти списки! Что бы ни случилось, не смотри! Бэкхён закрывает глаза, чувствуя, как кожу жгут соленые слезы. Он обхватывает руками шею Пака и тихо шепчет, ощущая, как гулко бьется его собственное сердце: - Хорошо… Чанёль не знает, что Бэкхён видел список несколько дней назад. Привычно взяв в руки пульт, чтобы переключить канал, он замер, не в силах справиться с охватившим его оцепенением. Пак Чанёль, девятнадцать лет. Погиб в результате пулевого ранения в сердце на линии огня. Ровно в тот самый день, когда Бэкхён упал на колени в прихожей собственного дома, чувствуя, как сердце в груди разрывается на части. Он обещал, что не уйдет, не попрощавшись. Он никогда не позволил бы причинить Бэкхёну боль. И потому Бён крепко обнимает Пака и не говорит о том, что он знает. Чтобы не причинить боль ему, холодному как лед, в заляпанной кровью гимнастерке и с зияющей дырой на том месте, где когда-то было его сердце. ***** - Сумасшедший! – шепчет Бэкхён, размазывая слезы по щекам и глядя на Чанёля будто на мираж. – Зачем ты пришел?! Как ты вообще сюда залез?! - Глупый, твоя комната на первом этаже, - Пак, поднатужившись, перегибается через подоконник и спрыгивает вниз, на пол его комнаты. – Даже с учетом высоких потолков это не так уж и много. Он поворачивается к нему бледным лицом и шепчет: - Бэкхён-а, я просто не мог уйти, не попрощавшись. Бён давится слезами и, подавшись вперед, обхватывает его руками, утыкаясь лицом в обтянутую тонкой футболкой грудь. Чанёль гладит его по спутанным волосам и сдавленно повторяет: - Бэкхён… Бэкхён… Ты себе не представляешь, как я буду без тебя тосковать. Бён поднимает голову и смотрит на его осунувшееся лицо, на коротко остриженные волосы, на солдатский жетон, поблескивающий в свете луны. Из горла вырывается сдавленный всхлип, и Бён тянется к Паку, целуя его в сухие губы. Завтра Чанёль уезжает на фронт. Конечно, будут проводы, конечно, им еще удастся попрощаться и, быть может, Чанёль даже обнимет его на правах старого доброго друга. Но ведь они ближе, намного ближе, чем думают другие люди. И становится больно оттого, что нельзя никому ничего показывать, что те самые прекрасные радужные мечты, которые они создавали солнечными летними днями, внезапно обратились в холодную пустоту. Бэкхён цепляется за теплые плечи Пака и, почти обезумев от собственных страхов и разрывающей нутро боли, шепчет: - А вдруг они тебя убьют?! Вдруг ты не вернешься? - Я тебе обещаю, что вернусь, - Чанёль наклоняется и целует его в мокрую от слез щеку. – Я буду защищать тебя во что бы то ни стало и вернусь к тебе, даже если весь мир будет стоять у меня на пути. Я вернусь, и мы больше никогда с тобой не расстанемся. - Правда? – голос Бёна звучит по-детски жалобно. На губах Пака появляется улыбка, и он кивает: - Чистая. Он садится на подоконник и притягивает Бэкхёна к себе. Тот кладет голову ему на плечо и немного ежится: сегодня последний день лета. Завтра наступит сентябрь, и Чанёль уедет, забрав с собой лето, солнце и тепло, делавшее Бэкхёна живым. Война, осень, разлука - от всех этих вещей веет холодом и одиночеством. Бён судорожно вздыхает и едва сдерживается, чтобы не закричать на весь дом, вложив в голос всю боль и отчаяние, которые так и рвутся наружу из его ноющего сердца. Он поднимает голову и тихо спрашивает: - А когда ты вернешься за мной… Ты дашь мне знак? Несколько мгновений Пак задумчиво смотрит на него, прищурившись. Затем широко улыбается и говорит: - Я вернусь к тебе звездой. Огромной сияющей жаркой звездой. Я заберу тебя в свои объятия, и мы помчимся на небеса, туда, где всегда тепло, светит солнце и… - И одуванчики, - заканчивает Бён. Чанёль дергает себя за жетон на шее и повторяет: - И одуванчики. Сложно сказать, сколько проходит времени, пока они молчат, глядя друг другу в глаза. Наконец Бэкхён смаргивает слезы и смеется: - Ты говоришь как герой третьесортного сериала. - Ты что-то имеешь против мыльных опер? – притворно ужасается Пак. – Как так, они же настолько драматичны и прекрасны! Бэкхён снова смеется, ощущая, как тиски, сжимающие грудь, становятся чуть слабее. Он смотрит на плохо освещенное лунным светом лицо Чанёля и думает, что хоть звездой, хоть Луной, да чем угодно, лишь бы он вернулся. Живым, невредимым и таким, каким он его помнит и любит. Ради этого можно и пережить сентябрь. И целую череду серых месяцев, наполненных тоской и одиночеством. ***** - Тебе точно пора уходить? – Бэкхён стоит на пороге и ежится на холодном пронизывающем ветру. Чанёль смотрит на него с немым укором и качает головой: - Что же ты стоишь на морозе? Иди и оденься, ты же помнишь, что у тебя больные легкие! Это кажется настолько абсурдным, что он продолжает заботиться о Бёне даже сейчас, но просто Чанёль не мог и не может по-другому. Таким он был и навсегда останется в памяти Бэкхёна. Таким он его и любит. Чанёль молча стоит напротив него и неотрывно смотрит в его глаза. И его взгляд говорит намного больше, чем самые красивые, правильные и искусно подобранные слова. Настолько больно, что Бёну хочется кричать, чтобы он не уходил. Но вместо этого он просто говорит, чувствуя, как что-то в груди ломается с громким треском: - Я люблю тебя. Чанёль улыбается, и Бэкхён готов отдать все, что угодно, ради того, чтобы видеть его улыбку чуточку подольше. - Я тоже тебя люблю. – Он неожиданно качает головой и горько шепчет: – Я сделал все, чтобы уберечь тебя, но… Он не договаривает и рвано выдыхает, глядя на Бэкхёна с любовью и безумным желанием не отпускать. Наконец он опускает глаза и говорит: - Пора. Бён смотрит на то, как он разворачивается к нему спиной и хочет закричать, но не может, слишком больно сдавливают грудь железные тиски. Вместо этого он молча протягивает подрагивающую руку вперед и одними губами шепчет: - Чанёль… Его силуэт становится все меньше на фоне снежного ковра, и на мгновение Бэкхёну кажется, что вместо бескрайнего белого моря он видит луг, покрытый золотистыми цветами. Выглядывает солнце, и веет летним теплом. А потом Чанёль исчезает в морозном воздухе, и картинка пропадает. Солнце скрывается за серыми тучами, перед глазами возникает бесконечная снежная гладь, и Бэкхён понимает, что это конец. Чанёль в тот день на лугу, яркий, живой и улыбающийся. Чанёль, которого забрала зима, испачканный кровью, бледный и ледяной. Бэкхён любит его любым. Воздух пахнет смертью, разорванными снарядами и одиночеством. Он бессильно хватает пальцами вытянутой руки пустоту и, ежась, заходит в дом. Бэкхён больше всего на свете хочет спать. Погрузиться в серую реальность, без сновидений и цветов, проснувшись тогда, когда закончится проклятый сентябрь. Забравший у него все, что он когда-либо любил. ***** Он не знает, сколько дней он провел вот так, лежа ничком на кровати и отрешенно глядя куда-то в потолок. Все происходящее кажется ему мимолетным и неважным, он слышит звуки будто сквозь пелену и не чувствует абсолютно ничего. Есть только пустота в его душе, там, где когда-то теплилась жизнь. Однажды раздаются звуки взрывов, настолько громкие, что он невольно вздрагивает и садится на кровати. Дверь в его комнату резко распахивается, и в помещение влетает бледная до синевы, испуганная мать. - Бэкхён, скорее, надевай пальто и бежим! – Она стаскивает несопротивляющегося сына с кровати и тянет его за руку. – Они начали бомбежку раньше, чем это ожидалось! Скорее, нам надо спрятаться, пока бомба не попала в наш дом! Давай же, Бэкхён-а, поднимайся! Бён покорно натягивает пальто и бежит следом за ней. Мама распахивает входную дверь, и они оказываются на улице. Вокруг творится самый настоящий хаос: повсюду огонь, горящие остатки зданий, испуганные мечущиеся люди, солдаты, торопливо отдающие приказы по шипящим рациям и вражеские самолеты, разрывающие рассветное небо белыми уродливыми полосами. Раздается громкий свист, и на землю летит огромная железная боеголовка. Она ударяется о землю, и все вокруг нее вспыхивает ярким пламенем. Бэкхён ощущает исходящее от нее жаркое тепло и, будто завороженный, идет навстречу огню. Мать что-то кричит ему в спину, но Бён ее не слушает. Перед глазами возникают яркие картинки их последней с Чанёлем встречи: его серьезное лицо, его теплые руки, его любящие темные глаза и слова, которые он сказал ему напоследок: - Я вернусь к тебе звездой. Огромной сияющей жаркой звездой. Я заберу тебя в свои объятия, и мы помчимся на небеса, туда, где всегда тепло, светит солнце и одуванчики… Раздается страшный скрежет, и прямо над ним слышится громкий свист. Бэкхён поднимает голову и видит, что на него летит гигантская, покрытая желтой краской ракета. Она похожа на звезду. И внезапно Бён понимает. Бэкхён неподвижно стоит, глядя на приближающуюся ракету, и думает, что ему до черта надоел холод. Надоела война, надоело ледяное дыхание смерти, надоело чувство одиночества. Он протягивает руки к пылающей желтой звезде и ждет, когда она заберет его в свои объятия. Раздается громкий взрыв. Пламя поглощает его, но Бэкхёну совсем не больно. Прежде, чем закрыть глаза и раствориться в огне, он думает о том, что наконец-то чувствует тепло. Тепло, как от рук Чанёля, как от жаркого летнего солнца. Тепло, забирающее его прочь от холодной и страшной реальности. ***** Золотистые головки одуванчиков слегка колеблются на теплом летнем ветру. Бэкхён приглядывается и видит стоящего напротив него Чанёля. Он такой же, каким Бён его запомнил тогда. Яркая улыбка, большие темные глаза, коротко остриженные волосы. Его родной и любимый Чанёль. Пак протягивает к нему руки и говорит: - Иди сюда. И Бён идет. Точнее, бежит, слегка спотыкаясь и ощущая, как цветы щекочут голые ступни. Он обхватывает Чанёля руками и, прижавшись к нему и вдохнув знакомый до боли в сердце запах, утыкается лицом в его грудь: - Ты же сказал, что заберешь меня, став звездой… Бэкхён вновь глубоко вдыхает и думает, что руки Пака снова теплые. Чанёль наклоняется к нему и улыбается. Бён улыбается в ответ и неуверенно спрашивает: - А мы можем построить здесь маленький домик? Точь-в-точь, как мы тогда мечтали? - Теперь мы можем все, Бэкхён, - помолчав, отвечает Чанёль и пристально смотрит ему в глаза. – Мы можем больше не скрываться, не прятаться, не бояться разлуки или убивающего тебя чудовища. – Он глубоко вдыхает и, силясь справиться с обуревающими его эмоциями, говорит. – Теперь мы можем любить друг друга без каких-либо преград. Бэкхён наклоняется и проводит кончиками пальцев по шелковистым лепесткам одуванчиков. - Здесь нет войны? И больше ничто не сможет нас разлучить? - Ничто, - кивает головой Пак и снова улыбается. Его улыбка такая солнечная, что слепит глаза не меньше, чем палящее над головой солнце. – И никогда. - Ничто, - эхом повторяет Бён и повторяет, будто смакуя. – Никогда… Ощущение безграничной радости захлестывает его с головой. Бён тянется к губам Чанёля и, мягко целуя его, понимает, что все ужасы позади. И теперь наконец-то они могут просто быть счастливы. - Чанёль-а, - Бэкхён подставляет лицо солнцу и закрывает глаза. – А когда здесь наступает сентябрь? - Сентябрь не наступает никогда. Потому что здесь царит вечное лето… Наверняка свои небеса есть и у Чонина и Кёнсу. И у Сехуна, Чондэ, Тэмина – всех-всех, кого забрала война. Вряд ли там цветут одуванчики, и никогда не прячется за облаками солнце. Зато нет холода, одиночества, боли, страданий и смерти. The End.